Александр Добролюбов

1.

Сегодня за здравье твое я бокал подымаю,
Приближаюсь к дверям, долго жду.
О, выйди на миг, царь лукавый и добрый!
Я пил без тебя, но взгляни! твой полнее бокал.

Клянусь! не для веры тебя я зову.
Как призрак пустой, промелькнешь ты во мне средь видений
других.
Может быть только тело дрогнет при первом мгновеньи.
Но я улыбнусь и воздвигну бокал.

Нет! я вспомнил… не в первый раз смущают виденья меня.
Когда-то я был легковерней:
Обманутый заученными заклинаниями и кругами,
Я тебя призывал…

…Но ты не являлся.
И сегодня не видно тебя, и сумраком веют все комнаты.

2. ПОКОЙНОМУ ДРУГУ

Немного осталось мгновений… Пока не покорен я снова
привычкам и сну,
Войди же бесшумно в вечерний покой!
Уехали братья, сестры и мать. Я один.
Великая грусть по тебе побеждает меня.

О милый! не смейся сей сухости грусти!
Все великие чувства имели сопутника — холодность.
Почему-то я верю, что ты при жизни томился любовью
ко мне?
За здравье твое я глотаю горькую брагу.

3.

Я повторил свой заговор мощный над всеми дверями,
Вблизи описал круг охранительный от силы наземной.
И ты задрожал за окном моим, увы! прозрачный, неверный,
И руки твои сотворили крест православный.

Скажи лишь одно! тебя я узнал вчера в той ужасной
толпе?
Неужели что было умирает навеки, хотя б бесконечность
виделась в нем?
За здравье твое я пью эти Слезы Христа.
Навеки под кожей моей юная гордая рана.

4.

«Товарищ! не верь ни отжившим ни мертвым!
Зачем пропадать двум бокалам вина?
С тобою воздвигнем мы их, и безумье
Опять оживит нас, звеня позвонками из мертвых костей.

Не наше ль приблизилось, милый, мгновенье?
В очах твоих вижу яркий цветок.
Пусть прокляты лишь все неудачи,
Все мертвые и Сатана!»

5. REVEIL

Здравствуй, пробужденье,
Где ты, мгновенье?
Так близка печаль.
Отчего далеко,
Снова одиноко,
Снова жаль.
Эти грезы были,
Эти грезы жили,
Но душа ясна.
И мрачна собою
Завистью больною
Я полна до дна.

6. ИСХОД. НАРЦИСС

В моих очах глубоких, атласных,
Только себя я увидеть могу,
Родник не хочет знать других прекрасных,
Я словно тень на берегу!
О! если очи мои тебя отражали,
Клянусь! я мог видеть только себя в твоих.
Вот откуда все радости мои, все печали!
Вот отчего задумчив мой стих!

7. ЕЩЕ ИСХОД. ЗЕРКАЛО
(Pas clair)

«Волшебными карликами
Я создано,
Все что проходит
Отражено.
Хитрые карлики,
Мы не любим себя,
Вид чужой принимаем,
Вид его иль тебя.
Когда же пустое
Глядит на нас,
Мы так нагибаемся,
Что не видно нас.
Мы все изучили
И любим все.
Но не отразить нам
Твое я, свое».
Так говорила мне
Лида одна.
Верьте, не верьте,
Это она.
Мудростью девочки
Вам не догнать:
В ней, как и в зеркальце,
Всего есть печать.
И что же зеркальца
Будет мудрей?
Ответьте Лидочке
На это скорей!
Лидочка хвастает,
Что видела днем
Карликов «верных»
За каждым стеклом,
За всем отраженным,
Стулом, стеной иль столом.

Город и каменья;
Нищая братия,
Плачьте, нищая братия!
Стены в туманах;
Молитесь боярам великим,
Знаменье творите.

Око мое непорочно;
Богу одному поклоняюсь,
Тихий цвет зарянице;
Нози мои белы,
Ходят по белым дорогам.

Нози мои белы,
Богу одному поклоняюсь;
Молитесь, нищая братия,
Молитесь боярам великим,
Плачьте предо мною,
Плачьте и молитесь.

Подо Мною орлы, орлы говорящие.
Подо Мною раменья, прогалины, засеки…
Разбегаются звери рыкучие, рыскучие,
Разбегаются в норы темные, подземельные.
Подо Мною орлы, орлы говорящие.
Гой, лембои лесные, полночные!
Выходите пред лицо Великого Господа,
Выходите, поклонитесь Царю Вашему Богу!
Подо Мною орлы, орлы говорящие.

Меркните вы, впечатления веселья и скорби!
Чутко внимай! в глубине вырастает, как дрема.
Шепот ночной… и плывет…

Ты забылся: ты дома…
Шепот растет и растет.

Нет! уходи, молодая!.. улыбка, погасни!
Кто-то лукаво подкрался, нагнулся над нами…
Слышишь? он здесь… он стоит…

Словно кто-то руками
Обнял тебя и молчит.

Молоды, Смерть, Твои дерзкие женские руки.
Ближе к безумцу! пусть холоден гроб и священен!
Призрак пройдет пред Тобой

— молчалив, неизменен —
Медленно — гордой стопой.

Немного осталось мгновений…
Пока не покорен я снова привычкам и сну,
Войди же бесшумно в вечерний покой!
Уехали братья, сестры и мать. Я один.
Великая грусть по тебе побеждает меня.

О милый! не смейся сей сухости грусти!
Все великие чувства имели сопутника — холодность.
Почему-то я верю, что ты при жизни томился любовью ко мне?
За здравье твое я глотаю горькую брагу.

Andante con fuoco

В одинокой горнице
Я склоняюсь в молении
Пред Великим Господом;
Поклоняюсь сладостный,
Словно цвет предутренний.

Словно цвет предутренний,
Мое сердце дрогнуло;
И зачем так боязно?
И зачем Ты встревоженный?
Не покинь бессильного
Средь степей голубеющих.

Средь степей голубеющих,
В одинокой горнице
Я боюсь очей моих,
Я боюсь очей моих
Моих рук нетрепетных.

Античная статуя

Священна и властна — царица разврата.
Привычны ей стали бессонные ночи.
Устало снисходит она к поцелуям.
Ее холодящие руки бесстыдны.

И слух обессилел от звуков весенних.
Бесшумно, несмело бегут сновиденья.
Душа их полета ночного не слышит.
И в диком безумье забылась — заснула.

Лишь изредка грустное, горькое слово
Раздастся, кого-то карая лениво.
Но кто-то в ответ беспощадно смеется,
И снова смежаются тусклые очи.

Кто забыл о последнем бокале,
Недостоин и слыть мудрецом.
Пусть искупит мечтанья, печали
Молодецким безумным глотком!

В желтых стеклах так резко кровавое,
В твоей грусти так странно веселье.
Опьяняйся чем знаешь — рассудком, забавою,
А превыше всего есть похмелье!

Стих — стихия; в опьяненном полете
Развивает новую силу,
И новая стала над старой волной,
Грозит главою победной.
То гроза! ее нельзя угадать
Слепцу, больному, возвращенному к жизни врачами;
Больше, меньше нельзя понимать,
Можно только в море покорно уноситься одними
и теми ж волнами.

Pianissimo

Ты светишь ли?
Звезды скатились с небес
— Одели все цветом игристым.
Царица разврата в нешепчущий лес
Прошла по полям золотистым.

И пташка проснулась в дыханьи весны.
Не ты ли дыханье приметил?
Неровно мерцают… Вдруг вспыхнули сны
Зеленой зарею…
Ты светел.

1.

Мы не хотим превратной свободы,
Будем покорны законам всего.
Эти деревья, животные, воды
Ходят путями Творца Самого.
Мы не хотим над землею
Вечно вечным сознаньем как солнце сиять,
Жаждем повергнуться в море заката, покоя,
Жаждем растением снова блестя расцветать!
Солнце над нами восходит недаром,
Краски недаром нам сладки и сны.
Мы над землею восстали закатным пожаром,
Дымные ж корни для земли рождены.
И не постигнуть кумиру кручины,
Которая в сердце нашем блестит
Мы выше богов, но, достигнув небес половины,
Отвержен огонь и на землю клубами летит.
Но если б достиг небесного взора,
Навеки погиб бы весь мир.
Во сне мы провидим просторы,
Которых не знает внемирный бездушный кумир.
Краски захода пестрее восхода
И жертва наша не для других, для себя!
Пусть несвобода наша свобода,
Но мы умираем, что-то безумно любя.

2.

На каждой ступени мы нашли совершенство,
Мы когда-то молчали в мертворожденных камнях,
Воздушные «где-то» искали блаженства
И нашли на своих и чужих ступенях.

Но это вращенье ограниченно вечно.
Кто может иль знает другое, скажи, облегчи!
Затем-то в бесстрастие мы летим скоротечно,
И еще в бытии более всех обособленном мелькают
преджизни и смерти лучи.

3. ПОШЛОСТЬ И РАБСТВО

Силы равны перед Брамой создавшим.
Каждому свет озаряет чело,
Но неизбежно уходит веселье.
В этом и жизнь! понимай!
Ты, воздвигавший верою горы,
Верою только в себя,
Стал мужиком, и бессмысленны силы,
Безгорестна жизнь.
Мы — униженные отблески силы,
Искры искусных костров.
Мы создавали, мы пожелали.
Смейся над нами в глаза!
В очи взглянуло пустое пространство,
Наследие праха сказалось опять.
Очи покорны, улыбка бесстыдна.
— Мы бедные дети больших городов.

Горе! цветы распустились… пьянею.
Бродят, растут благовонья бесшумно.
Что-то проснулось опять неразумно,
Кто-то болезненно шепчет: «жалею».

Ты ли опять возвратилась и плачешь?
Светлые руки дрожат непонятно…
Косы твои разбежались… невнятно
Шепчут уста… возвратилась и плачешь.

Звездное небо, цветы распустились…
Медленно падают тусклые слезы.
Слышны укоры, проснулись угрозы…
Горе! цветы распустились!

Что за городами дальними
После тех пустынь глубоких северных,
Не доходя ведь гор лесистых,
Я видел там речку древнюю и славную.
Заросла талами, луговинами,
Вся украшена равнинами поемными,
Там проходят только страннички свободные,
Беспокойные орлята неудержимые,
Ветхому неподзаконные,
Ничему и никому не подневольные.
Там лучами даже тело озаряется,
Там природа смерти побеждается,
Власть могущества и чудо объявляются,
Там свершается земное воскресение,
Там и травушки как сестры оживляются,
Там и камни духом и движеньем наполняются.
По дороге той идут друзья всемирные,
Други Божьи — все радетели, все пожалевшие,
Земли Русские что страдатели,
Все постигшие, все простившие, все оправдавшие.
Радостью младенчественной озаренные,
Все печати с книги снявшие,
Меч земной, любовь земную сокрушившие,
Все богатства, раболепство и убийство, — все поправшие.
В простоте Его веленья исполнявшие,
В малом и в великом — как рабы, как дети исполнявшие.

Влага дрожит освежительно.
Лиц вереница медлительна…
Тонкие, мягкие пятна…
Шумы бледнеют невнятно.
Светлые башни. Вдали
Светлые тени легли.

Мутною цепью нависшие
Стены. Как призраки высшие,
Дремлют дома неподвижно.
Теплится ночь непостижно.
Зыблются краски… во сне
Зыблется лист на окне.

Она угасла, потому что настала зима. Она угасла, потому что устали крылья.
Горькое, непонятное заблуждение! Смешное недоумение ребенка!
Они думают, что она вечна. Они верят в ее бессмертие.
Горькое, непонятное заблуждение! Смешное недоумение ребенка!
Я не пришел будить тебя. Я не пришел звать тебя.
Тяжела могильная плита. Еще тяжелее веки умершего.
Ты знаешь, что вянут молодые березы. Ты знаешь, что листья засохшие шепчутся с ветром.
Тяжела могильная плита. Еще тяжелее веки умершего.

Светлой нитью вдаль уходит
Гордый, тесный ряд домов.
Тени меркнут, чуть колеблясь,
И весенним ровным солнцем
Каждый камень озарен.

Строго смотрят в окнах лица,
Строги думы стен высоких,
Строго вырезалась в небе
Церковь с темной колокольней.
Ты прошла лукаво мимо,
Снова свет зари вечерней…
Улыбнулись дерзко глазки.

Встал ли я ночью? утром ли встал?
Свечи задуть иль зажечь приказал?
С кем говорил я? один ли молчал?
Что собирал? что потерял?
— Где улыбнулись? Кто зарыдал?

Где? на равнине? иль в горной стране?
Отрок ли я, иль звезда в вышине?
Вспомнил ли что, иль забыл в полусне?
Я ль над цветком, иль могила на мне?
Я ли весна, иль грущу о весне?

Воды ль струятся? кипит ли вино?
Все ли различно? все ли одно?
Я ль в поле темном? Я ль поле темно?
Отрок ли я? или умер давно?
— Все пожелал? или все суждено?

Царь! просветленный я снова склоняюсь пред гробом;
Свечи зажгите! священные песни начните!
Плачьте! пусть падают слезы на шелк и на ткани!

Вижу — в могилу провидящий взор проникает —
Вижу — таинственно грезят подземные корни,
Черви впиваются в мертвое, жесткое тело;

Дух у преддверья склонился исполненный скорби;
Гаснут светильники… Тихому Свету молитва
В сумраке скудном растет безнадежно и тускло;

Царь! просветленный я снова склоняюсь пред гробом;
Меркнет тоска, созерцанью любви уступая.
Свечи зажгите! священные песни начните!

Я вернусь к вам, поля и дороги родные,
Вы года, что, как други, всегда окружали меня.
С утра дней я стремился к вам, реки живые,
Но суровые люди, слепая стихия
Уносили меня от небесного дня.

Но однажды я вырвался из толпы нелюдимой
И бежал к тем рекам моим — верным, любимым.

Я ходил средь лесов в просторе и свободе,
Я не думал, как люди глядят на меня,
Мне приют был готов в самом низком народе,
Сестры-птички в лесах примечали меня.

Рано утром однажды открыл мне Он двери.
Возлюбленным громко и тайно назвал,
Мы пошли в твои горы, и юные звери
Нас встречали, склонясь у подножия скал.

Я вернусь к вам, пути и дни, мне святые,
Я вернусь к вам, скорбя и живя и любя,
Все хвалы, все сокровища наши земные
И всю праведность также отдам за Тебя.

Я покрою себя золотым одеяньем,
Возвратит мне блистанье сестрица весна,
Я оденусь навек белизной и блистаньем
И весеннего выпью с друзьями вина.

Этот город боролся с моей чистотою:
С моей верой боролись и лучшие их,
И потом же они посмеялись над мною,
Заключили меня в тесных тюрьмах своих.

Зато выслушай, город, — я тебе объявляю:
Смертью дышат твой мрак и краса твоих стен.
И тюрьму и твой храм наравне отвергаю,
В твоем знанье и вере одинаков твой плен.

Телом сцепленный
С силой, с бессильем других,
Вновь утомленный
Силой условий мирских,
Вдаль направляюсь
Только к свободе своей,
Не утомляясь
Блеском безгорестных дней.
Там неустанна
Сила творившая,
Здесь опочившая,
Установившая
Мир беспрестанный.
В счастии верю
Счастью невольному,
Пиру всестольному;
Странствию дольному
Чую потерю.

Други верные меня спрашивали:
Ты не бойся, скажи, добрый молодец,
Ты зачем блуждал столько лет в горах,
Ты кого искал по лицу земли?
Ты искал всю жизнь друга чистого,
Жизнь дарит тебя дружбой вечною…
Ты не бойся, скажи, добрый молодец,
А мы радостью о тебе не нарадуемся,
Будем бодрствовать в ночи темные
И зажжем огни свои предрассветные,
Сквозь окно далеко проникающие,
В ночь глубокую проникающие…
Мы изучим все книги мудрые,
Укрепимся беседой полночною.
Отвечаю я вам, свободные:
А скажу я вам правду-истину.
Я искал языка неизменного
И рабам и царям откровенного
И богатым и нищим понятного,
Словно молния обымающего,
От востока ли и до запада.
Я искал у людей, у зверей, в лесах,
Слушал говор волн, слушал песню звезд.
Отвечали мне реки тихие:
О внимающий, изучающий, исполняющий!
Мы откроем тебе слово тайное:
Свой язык у зверей, свой язык у камней,
Но мы братья твои неназванные,
Братцы — все тебе — вековечные и родимые.
И в ручьях и в людях есть другой язык,
Есть один язык всеобъемлющий, проникающий,
Как любовь как жизнь как бессмертие опьяняющий.
Отвечали мне звери дикие,
Открывались мне люди низкие,
Объясняли мне люди мудрые,
Нашептали мне родники придорожные:
Ты ищи языка всеобъемлющего
От востока небес и до запада!
Чтоб от песни твоей содрогнулись леса,
Чтоб при песне твоей звери дикие умирилися,
Чтоб лютую зиму победила весна!
Чтоб не стало конца этой вечной весны!

Как снегом покрыто дерево всё,
Не узнать той мысли мгновенной.
Она — белизна, всех единство цветов,
Разгадай смысл одежд сокровенный.
Как буря, блистает весенний убор,
Красота все миры озарила,
Из точек нежнейших тончайший узор,
В нем блещет могущества сила.
Здесь атомов движутся точно круги,
Отражаются солнц и вселенной вращенья,
И кто-то задал здесь задачу найти
Дорогу мечты и мгновенья.
Здесь бьется об берег огонь-океан
И бьется о скалы-утесы,
Забыл он удары жестокие ран,
Ему снятся весенние росы.
Здесь плещет чрез край огонь-красота,
Она всех к единству в горниле сплавляет,
И буря несется чрез все чрез края,
Снаружи же яблоню блеск озаряет.

Шепчутся травы под грезы мои,
Чую в мгновеньях моих опьяненье —
Все благовонья, все жизни стремленья —
Запах росы и лесные ручьи.

Слышишь? растут, распустились цветы.
Очи открой! не гляди на могилы.
Травы колеблются мягко, уныло.
Утренней влагой омыты листы.

Шепчутся травы под грезы мои,
Чую в мгновеньях моих опьяненье —
Все благовонья, все жизни стремленья —
Запах росы и лесные ручьи.

Я стал снова младенцем, зима миновала,
И на мокрых дорогах дышало весной,
До зари моя радость меня пробуждала,
И рука раскрывала глаза и смежала,
И я слышал в постели, как звон над водой.

Я был сын земли-матери, и все шумы земли
Были так мне знакомы, как дите колыбель.
И опять я глядел, как в черты дорогие,
И со мной говорила березка родная
И еще оголенные ясни и ель.

И ходил я в союзе великом всемирном,
С каждым другом, как раб, одной жизнью дышал,
Для меня ты одел всем сиянием пирным
Мое сердце и небо, и выступы скал.

И опять было быстро и легко мое тело,
И в груди проходила в мой город Весна,
Под окном же река и звенела, и пела.
И я встал, помолясь, от глубокого сна.

Но кругом подымались темничные стены
И над всем, что любил я, таилась зима
И снаружи нигде не виднелось измены…

Вы идете своею тропинкой,
Разделяя собою две пропасти,
Пропасть прошедшего и пропасть грядущего,
Непрерывно убегающие от вас
И вечно чуждые вам.

Вы ступаете только там, где ступаете;
Ваша жизнь только там, где мгновение,
Где преходящее, где все убегает, где нет ничего!
Но старайтесь быть мудрым и радостным:
Наслаждайтесь небытием бытия.

И бойтесь мечтаний о чуждом:
Воспоминание осталось в лесной глубине,
И да не сияет оно перед вами
Назойливым светлым жилищем,
Навеки затерянным, навеки родным…

Пусть живет настоящее сильно
И торжествует в трезвой красе!
Но да будет ослепительней трезвости
Молодого грядущего даль!
И не бойтесь подобных мечтаний!

Там я слышу звуки военных рогов!
Вижу чей-то безрадостный взор!
Там, быть может, воскреснет и воля моя
И проявит всесилье свое!
Там желает и ожидает она воплощений своих.

Мир вам, о горы!
Молчанье ночи
— Сила моя.
Молитва единая,
Имя единое
— Скала моя.
Чаща лесная,
Где бродят отшельники,
— Радость моя.
Где прыгают зайцы,
Где горные козы,
— Земля моя.
Сны и виденья —
Призраки мира
И мир невещественный
— Борьба моя.
Цепи, дороги,
Тюрьмы, свобода
— Судьба моя.
Рубище странника,
В нем алмаз драгоценный
— Тайна моя.

Вот мчится коварное море
И огни на опасном просторе.
На заре паруса над простором блистают,
Надежду они призывают.

Они ищут точные вести
О мертвой царевне-невесте.
В руках карлика — ее жизни дороги,
Закрыты Мечты ей пороги.
Паруса возбудят в ней смущенье,
Безумно восстало боренье.

Они принесут ей и слово,
И будет то слово — дорога.
И тот, кого ты никогда не видала,
Передаст, что он видел тебя от начала.
Воскресли в яви древних сказки,
В ней все и древнейшие и все и новейшие краски.

Победен лишь цвет белоснежный,
И скользит он отважно над бездной.

Звуки вечерние,
Трепетно-тусклые,
Сказка померкшая,
Слезы священные.

Звуки вечерние…
Гаснет лампада. Все дышит легко и счастливо.
Вспыхнуло что-то. Повеяло грустью пугливо.
Песни о скорби дрожат, разрастаясь красиво.

Трепетно тусклые
Звуки вечерние…
Слышится прошлое. Бабочка вдруг встрепенулась,
Ярко блеснули прозрачные крылья… проснулось
Светлое, нежный ребенок угасший… проснулось.

Сказка померкшая,
Трепетно-тусклые
Звуки вечерние…
Пламя погасло. Ты светишь сквозь сумрак священный!
Старческий голос твой слышу. Привет, неизменный!
Снова молитвы мерцают. Привет, неизменный!

Слезы священные,
Сказка померкшая,
Трепетно-тусклые
Звуки вечерние.

Спокойствие дышит в сверканьи цветов,
Их родила могущества сила.
Она — белизна, всех единство цветов,
Природа здесь мрак победила.
Здесь мчались все бури, дробилась волна,
И раны, и молнии, и слеза здесь блистала,
И радуга всех к белизне направляла,
И над бездной всех сил вдруг взошла тишина.

Узоры над садом повисли,
То блещут высокие мысли.
Неудержимое мчится теченье,
Снаружи цветков лишь рожденье.
Безумствуют мощные бури,
Снаружи же море лазури.
Пусть медленно камня движенье,
Неудержимо-мгновенно цветенье.
И путь тот по цели неведом,
Но буря всё мчится тем следом,
Где веет дыхание неги,
Где яблони блещут все в снеге.

Будь ревнив, суров, свободы враг угрюмый!
Угаси порывы, чувство: пусть молчат!
Пусть шипят на них всезлобно змеи-думы!
Пусть царит безумство, гордость и разврат!

Отними, дитя, трепещущие руки!
Ночь была безумна. Слышишь? вот рассвет!
Утром все бледнеет: меркнет грезы цвет.
Пусто и светло — ни радости, ни муки.

Чу! в твое окно ворвался луч стыдливый…
Вот, взгляни! по крышам, окнам и в цветах
Бродит мутно влага…И в дневных лучах
Кто-то гаснет… день ползет, ползет лениво…

Удаляются тайные, одетые зыбью всплески. Удаляется запах бродящего света.
Колеблются неровные речные туманы. Колеблется звук догорающей песни.
Свиваются тихо их мглистые руки. Свивается важно холодная роса.
Не дрогнули ль резкие очертания леса? Не дрогнула ль завеса, серебрящая вечер?

То посерели листья неподвижных деревьев. То посерел вяжущий сумрак.