Андрей Колтоновский

Прости мне, дитя, ослепленный порыв!
Прости охмелевшую страсть!
Прости, что, как розу, тебя полюбив,
Дерзнул твою ласку, как розу чужую, украсть…
Прости, что покой твой лазурный смутил —
В доверчивом сердце посеял печаль и боязнь…
Прости, не кори — не казни меня! Сам я себя осудил
На пытку и казнь.

Как схимник, под звон погребальный,
В пустынную скорбь я уйду,
Твой образ, навеки печальный,
Лелея в бессонном бреду.
Тоской неизбывной тоскуя,
Умершую грезу любя,
Греховным огнем поцелуя
И в снах не коснусь я тебя.
В скитанье дорогой унылой —
В беззвездную ночь я пойду,
Твой образ, суровый, но милый,
Лелея в бессонном бреду…

И с вечною жаждой возврата не смея вернуться с пути,
И вечно впиваясь очами в далекий, немеркнущий рай,
Я буду все дальше и все невозвратней идти…
Прости…
Прощай…

Я не беглец и не изгнанник,
Я светлой воли паладин:
Брожу весь век, беспечный странник,
Всегда с людьми — всегда один.
Как ложе долгого недуга
Иль свод тюрьмы, меня гнетут
И скука мирного досуга,
И дня размеренного труд.
И я иду. Куда? Не знаю…
Туда, где брезжит новый свет.
Несу неведомому краю
Еще несказанный привет.
Я на чужбине — как в отчизне.
Везде найдутся братья мне,
Везде я — капля в море жизни,
В ее сверкающей волне.
Везде мне солнце путь осветит,
И знанья луч блеснет уму,
И сердце женское ответит
Улыбкой сердцу моему.
И не спрошу я, угасая:
Где кончу праздник бытия?
И телу все равно: чужая
Земля схоронит, иль своя.
Так вечно в мире я, скиталец,
Черчу спираль, за кругом круг,
Среди бездушных — постоялец,
Среди сердечных — гость и друг.
Послушный баловень природы,
Ее слуга и господин,
Уж перестал считать я годы,
А все — далёко до седин!

Жались ели от осенней стужи.
Стекленели на полянах лужи.
Парк безвольно сыпал листья роем,
И, хватая, гнал их ветер с воем.
Гнал он листья — выгнал все живое…
Только зябли на скамейке двое:
Он, бесстрастный, с нею, скорбной, рядом —
Как чужие, врозь лицом и взглядом.

Обнажились темных слов намеки…
Были слезы и мольбы-упреки…
Залил сердце липкий мрак могилы…
Убежала б! Только встать нет силы.
Плыли мысли — как чужие тени…
Больно локти уперла в колени
И, в ладонях воск лица сжимая,
Вся застыла, уж без слез, немая…

Шел мечтатель одинокий мимо —
Заглянул ей, как сестре любимой,
В очи-чаши с голубой эмалью,
Налитые до краев печалью.
И сверкнули в них на дне зарницы,
И упали, задрожав, ресницы…
Встрепенулась… Как больная, встала…
И, поникши, побрела устало.

Губы вражьи зазмеились гнусно.
Взоры дружьи провожали грустно.
Ветер с плачем хоронил былое
И шептал ей что-то злое-злое…

Чем дольше скука сети будней
Плела в отшельничьей глуши
И чем мутней и непробудней
Был сон отравленной души, —

Тем лучезарней расцветают
Улыбки милых сердцу встреч,
Щедрее взоры обещают,
Хмельнее льется смех и речь…

И нелюдимую запруду
Смыв первой радостной волной,
Душа сама дивится чуду,
В нее пахнувшему весной.

Автор Луиджи Меркантини, перевел Андрей Павлович Колтоновский

Раскрылись могилы, и мертвые встали —
Все братья, что в муках за родину пали:
С мечами в руках, в ореоле лавровом
?И с огненным словом:
?«Отчизна» — в сердцах.

Вперед! Развернитесь, ряды молодые!
Вперед! Загремите, доспехи стальные!
Вперед! Развевайся, победное знамя!
?Италии пламя —
?В сердцах и в очах!

?Уйди, чужеземец!
?Дни ига прошли!
?Уйди, чужеземец,
?Из нашей земли!

***

Страна мандолины, цветов песнопений
Пусть будет, как прежде, страною сражений!
Ей руки тяжелая цепь изъязвила,
?Но есть еще сила —
?Ту цепь разорвать!

Ярмо не к лицу ей, наследнице Рима,
И вражья нагайка свистит уже мимо!
Италия больше тиранов не хочет!
?Гнев долго клокочет,—
?Довольно молчать!

?Уйди, чужеземец!
?Дни ига прошли!
?Уйди, чужеземец,
?Из нашей земли!

***

Ты занял жилища в чужом тебе крае;
Оставь их, — твои тебя ждут на Дунае!
Ты нивы нам топчешь, ты хлеб расхищаешь,
?Детей отнимаешь…
?Оставь — не дадим!

Два моря и Альпы — вот наши границы:
Мы огненным вихрем своей колесницы
Прорвем Апеннины, — и, сбивши чужое,
?Мы знамя родное
?Везде водрузим!

?Уйди, чужеземец!
?Дни ига прошли!
?Уйди, чужеземец,
?Из нашей земли!

***

Готовые к бою, мы слов не пророним,
Но, прямо ударив, врага мы прогоним, —
Лишь станет Италия мыслью одною,
?Одною мечтою
?Для всех навсегда…

Но мало победы над вражеским строем:
Мы хищникам двери в отчизну закроем!
И все в ней народы в единый сольются,
?В единый сомкнутся
?Союз — города!..

?Уйди, чужеземец!
?Дни ига прошли!
?Уйди, чужеземец,
?Из нашей земли!

***

И если границ наших недруг коснется, —
На клич: «Гарибальди» страна всколыхнется…
Миг — тысячи встали, от края до края,
?Душою пылая,
?Оружьем звеня!

За гвардией красной — сомкнулась пехота…
Взвились вымпела итальянского флота…
И там, где оставил след крови воитель,
?Король-Победитель
?Пришпорил коня…

?Уйди, чужеземец!
?Дни ига прошли!
?Уйди, чужеземец,
?Из нашей земли!

***

Конец твоей спеси!.. Италии волей —
Король её имя несет в Капитолий;
Владычице, трон свой вернувшей из плена,
?И Темза, и Сена
?Приветствия шлют…

Довольная царством до гор-великанов,
Она угрожает лишь власти тиранов:
Где сдавят свободу их цепи и сети, —
?Туда её дети
?С оружьем пойдут!

?Уйди, чужеземец!
?Дни ига прошли!
?Уйди, чужеземец,
?Из нашей земли!

Тают жертвенно извивы
Бледной тучки в синем зное.
В материнском лоне нивы
Зреет таинство земное.

Чуть колышет, обнимая,
Ветер стебли золотые.
Смутно ловит ширь немая
Благовестия святые.

То звенят блаженно дали,
И плывет над томной нивой
Вздох обласканной печали,
Шепот радости стыдливой…

Но смолкают волхвованья…
Полный колос, нежась, дремлет…
И отрада упованья
Поле жаркое объемлет.

И любовно дышит зноем
Сине-пламенное небо
Над молитвенным покоем
Дозревающего хлеба.

Пришла фантазия ненастью
Размазать небо в серый купол.
Зевнула даль холодной пастью,
И дождь захныкал и захлюпал.

Хожу… Сижу… Лежу… Тоскливо
Гляжу в заплаканные стекла:
Вдали — все сжалось сиротливо,
Вблизи — нахохлилось, поблекло.

Весь Божий мир насквозь простужен;
Деревья ветками чихают.
Буян-петух, — и тот сконфужен,
И куры вежливо скучают.

Стоят, повеся хвост и уши,
Недоуменные коровы:
Хандрят и их святые души,
Хоть нервы все у них здоровы.

А что же делать мне — с больными?
Дремать весь день, как эта кошка?
Но очи совами слепыми
Уныло пялятся в окошко.

А на дворе — все лужи, лужи…
И в окна сырость заползает…
И в теле сырость, как снаружи…
И даже мозг мой раскисает.

Днем я — средь вас;
Днем я — как вы:
Звук, затерявшийся в шуме молвы.
Медлит мой час —
В душной пыли
С вами свершаю обряды земли.

Ночью, один,
Внемля в тиши
Вещему гимну творящей души,
В хаос пучин
Чары я лью —
Новые звезды из грез создаю.

День ваш уснет…
Смех отзвучит…
Имя мое с ваших уст не слетит.
Вам же с высот
Звезд моих рой
Будет сиять незакатной мечтой…

Гаснет мой час…
Всходит ваш день…
Вновь я — немая, безликая тень,
Вновь я — средь вас,
В душной пыли, —
С вами свершаю обряды земли.

Ищу тебя весь день, на всех путях людских;
Ищу тебя и призываю
Под шепот сумерек, под крик огней ночных…
Ты где-то здесь…. Я верю — знаю!
Но где же нить путей твоих?

Зову тебя всю ночь, в удушье темноты;
Зову тебя и заклинаю.
Молюсь и чуда жду… И чую: близко ты…
И слышу вздох, и обнимаю
Могильный ужас пустоты.

Не верю я сказке о злой непреложности,
Заклявшей земные пути:
Мне светит звезда лучезарной возможности —
Я волен их круг перейти.

И смело стезею бесследно-сыпучею
Иду я к загадкам судьбы,
И радостно шлю благодатному случаю,
Как доброму богу, мольбы.

И славлю я в полдень и в полночь безлунную
Природы и жизни красу,
И в сердце открытом мечту многострунную,
Как арфу Давида, несу.

И знаю, что где-то, за скучной пустынею,
Услышу я звон родников.
И там я воздвигну священную скинию
Средь пальм и цветов.

Годы бессильны стереть огневые мгновенья:
Все между нами дрожит необрывная нить.
Сердце искало — замены, обмана, забвенья…
Сердце узнало, что нечем тебя заменить.

Где ты теперь? Если море рукой своей зыбкой
Стан твой ласкает, поет тебя в гимне прибой,
Ветер целует иль солнце встречает улыбкой, —
Знай: это я — в многоликом единый — с тобой.

Если томишься ты чуждой душе суетою,
Если ты маешься в трудной житейской борьбе
И на минуту забудешься смутной мечтою, —
Знай: это я вспоминаю, грустя, о тебе.

Если, отвергнув бесстрастный обряд Гименея,
Знойное тело отдав одинокому сну,
В сладкой истоме проснешься ты, вся пламенея, —
Знай: это я к тебе, в грезах целуя, прильну.

Если, наскучив законною лаской ревнивца,
Ржавые цепи сожжешь ты на грешном огне —
Губы отдашь поцелуям иного счастливца, —
Знай: не ему ты раскроешь объятья, а мне!

Уж осень выплакала слезы…
Молчат угрюмо небеса,
И с жестких кос седой березы
Не каплет мертвая роса.

Ко сну отходит день уставший.
Поблеклый парк уныл и пуст.
Прорвав парчу листвы опавшей,
Дрожит нагой, озябший куст.

И, одинокое, пустое,
Средь веток жалостно застряв,
Чернеет гнездышко, витое
Из моха, волоса и трав…

А та, что строила — Бог знает,
В какой далекой стороне:
Грустит и смутно вспоминает
О милой северной весне…

Когда на нее я гляжу —
На иней нескрытых седин,
Когда я украдкой слежу
Игру ее скорбных морщин
И взор, убегающий вдаль,
Где бродят ушедшие сны, —
Мне хочется плакать, мне жаль
Ее лучезарной весны.

Пускай и не мне расцвела
Улыбка ее красоты,
Пускай и не мне отдала
Она свои тайны-мечты,
Пускай разделить с ней печаль
Мне право и власть не даны, —
Мне грустно, мне больно, мне жаль
Ее невозвратной весны.

Минувшее ушло с зарей унылой;
Желанное таил восток немой.
Она брела, одна в глуши ночной,
А тьма гнала на прежний путь постылый.

И, послан к ней таинственною силой,
Затерянной принес я светоч мой.
И, вверясь мне, она пошла со мной,
Прильнув к плечу своей головкой милой.

И я, как брат, ее туда веду,
Где скоро луч прорвет туман жемчужный,
А сам с тоской, как казни, утра жду…

Но свят обет: с беспечностью наружной
Ее отдам я дню и отойду —
И разобью светильник мой ненужный.

Под утесом волны ложе стлали,
Песню дня устало допевая.
Над закатом облака пылали,
Как виденья сказочного края.

Помнишь? Мы, плечо к плечу, следили,
Как менялись тучек изваянья;
Те же в них намеки мы ловили
И роняли те же восклицанья.

Длилась ложь ребяческой забавы,
А слова взволнованно немели,
И всплывали вздохи, как купавы,
И сердца, как арфы, нежно пели…

Вот заря все сказки досказала, —
Сплыл, как дым, последний призрак зыбкий.
«Больше нет!» — ты тихо прошептала
Лишь одной, сбежавшей с уст, улыбкой…

И упал заботливым покровом
Знойный мрак. И ночь договорила
То, чего не выдали мы словом…
Как недавно — как давно все было!

Север. Осень. Неутешной мглою
Плачет вечер; плачет, сердцу вторя,
Оттого что нет тебя со мною —
Ни тебя, ни тучек-грез, ни моря.

И справа, и слева пестреют поля —
До грани, где с небом сомкнулась земля.

На них, как на мутном разливе реки,
Пустынно грустят хутора-островки.

Курганы под рожью угрюмо стоят:
Тяжел и неловок им новый наряд.

А крест колокольни маячит светло
Оттуда, где в балке ютится село…

Огромной, зеленой межою в полях
Ненужный, заброшенный тянется шлях —

Из северной дали, из дымки седой,
На полдень веселый, на полдень родной.

Тесьмой полосатою две колеи
Да след лошадиный по нем пролегли

И вьются в траве, как в лугах ручейки,
Минуя размывы, бугры и пески.

Проедет телега… иль путник пройдет…
И вновь он, как гостя, кого-нибудь ждет,

Лениво, истомно, бездумно лежит
И в пламя лазури сонливо глядит.

Дохнет ветерок — и замрет… и кругом
Все снова недвижно, над ним и на нем.

И в небе не видно ни тучек, ни птиц,
И нивы, незрелые, ждут еще жниц…

А прежде — не знал он: что — поле? что — серп?
Отзначен рядами развесистых верб,

Утоптан, укатан, в степи вековой
Бежал он, чернея, сплошною тропой.

И в пестром движеньи родившийся гул
Лишь ночью устало в безмолвьи тонул.

Как вихри, носились по нем казаки…
Из Крыма товары везли чумаки…

Скрипели обозы заезжих купцов…
Катились лавины московских полков…

И шли богомольцы, стиравшие след
От панских рыдванов и царских карет

Так было… Теперь он пустынен и глух
Подобия древних, беззубых старух,

Засохшие вербы — дуплистые пни —
Покорно считают последние дни

И в очи прохожему слепо глядят,
И словно о чем-то прошамкать хотят;

Но черные рты им засыпала пыль —
Мешает поведать дремотную быль.

Убогие нивы с обеих сторон
Тревожат, теснясь, его барственный сон.

О чем они шепчут? Что ропщут? Чего
Докучные нивы хотят от него?

Праправнучки вольных-раздольных степей, —
Что год, то дробнее, что год, то бедней, —

Спеша, подходили одни за другой
И вот обступили мятежной толпой.

Уж тронут его беспризорный пустырь,
Измерена жадно вся праздная ширь,

И шепот зловещий по нивам плывет:
Зачем, для кого он добро бережет?

Но чужд ему ропот голодных забот.
Из города в город идет он, идет,

Идет мимо хат — хуторов — деревень —
Туда, где миражит синеющий день,

От скуки считает курганы в дали:
Какие не срыты еще до земли?

И ждет не дождется от ветра вестей:
Что больше не страшны кошмары полей,

Что близко, за мертвым оплотом песков,
Колышется море из трав и цветов,

Что скоро в звенящих восторгом степях
С ним братски сольется неведомый шлях,

И хлынет от встречи желанно-родной
Былое веселье гремящей волной…

Но ветер с полудня вдали пролетел:
Из жалости правду сказать не хотел.

Овеян радугой видений,
Беспечен, радостен и смел,
Спешил я в вихре впечатлений
За неизведанный предел.
Но, сладко сердце обжигая,
Мне кто-то бег заворожил:
Меня ждала Она, земная,
На перепутье тайных сил.
Она звала, лаская взглядом, —
И я припал — блаженство пил —
И, отуманен знойным ядом,
В минуте вечность утопил.
Забыв полет мой шумнокрылый,
Забыв ликующий простор,
Я только слышал голос милый,
Я только видел милый взор…
Но мелодичные мгновенья
Распались, жалобно звеня:
Она с тоской недоуменья
Взглянула чуждо на меня;
Она в рабе не узнавала
Того, кого в цари звала,
И Ей докучливо звучала
Моя влюбленная хвала…
Уж таял день мой; свет вечерний
Дробился в темной синеве…
Был остро-жгуч венок из терний
На обреченной голове…
Сорвав его, с последней силой
Разбил я мой безвольный плен, —
И вынес взмах ширококрылый
Меня в безбрежье перемен.
Опят на ловле впечатлений,
Беспечен, радостен и смел,
Спешу я в радуге видений
За неизведанный предел…
И вижу вновь Ее, былую,
На перепутье тайных сил,
И снова сладостно тоскую,
Но не смыкаю вольных крыл.
С лазурной выси упоенья
Гляжу я гордо, как орел:
В Ней жуткий миг недоуменья
Восторгом женственным расцвел;
И вновь колдует взор волшебный,
И снова манит нежный зов, —
Но уж не Ей мой гимн хвалебный
Звучит с огнистых облаков.

О, верю я: как сохранит природа
От гибели мельчайший атом свой —
Не пропадет для счастия народа
Зерно добра, посеянное мной;
Как семена в египетской гробнице,
Переживет пустынные века
И прорастет, и даст плоды сторицей,
И их пожнет праправнука рука…
Но ждать века, когда удел мой — годы!
В мечтах парить ликующим орлом,
Весь мир сзывать на светлый пир свободы,
А дни влачить скитальцем иль рабом…
Но проклинать, бесплодно ненавидеть
Стихийных сил слепое торжество,
Лететь за грань грядущего — и видеть,
Как жизнь ползет бесцельно и мертво…
Не ускорить ее волны бесшумной:
Святой земли ей чужды берега,
Ей наш призыв — нелеп, как бред безумный,
И мы смешны или страшней врага…
Мгновенья сын, я миг живу… Быть может,
И не далек медлительный рассвет;
Но червь могил мой знойный мозг изгложет, —
И для меня — ни тьмы, ни света нет!
Да, верю я, но не согрет той верой:
Ее лучи едва дрожат во мгле;
И в сердце — мрак, и кажутся химерой
Любовь, добро и счастье на земле…

Ненастный день кончает скорбный путь.
Уж близок тусклый час заката.
Скорей бы ночь! Дойти — стряхнуть
Утому —
Уснуть…

А сердце тоскует и молит возврата
К былому.

Но к юным снам дороги не найти;
Не радость — тешиться ошибкой…
Что отцвело, то вновь цвести
Не станет…
Прости!

А счастье — тут, рядом… волнует улыбкой
И манит.

Ненастный день кончает скорбный путь.
Пора! Готовься к повечерью.
Гони мечту: она лишь грудь
Терзает…
Забудь!

А сердце, как узник за кованной дверью,
Рыдает.

Одуванчик желтолицый,
Гость бездомный издалёка,
У дворца среди столицы
Приютился одиноко.
И томился он от зною,
Увядал от едкой пыли;
И его живой росою
Зори щедро не поили…
А высоко на балконе,
Недоступна для пылинок,
Между пальм, в живой короне
Из сверкающих росинок,
И привольно, и покойно
Роза в неге расцветала
И дыханьем воздух знойный
Наполняла, опьяняла…
Одуванчик желтолицый
Стал молить ее с тоскою:
«О, красавица-царица!
Ты обласкана судьбою…
Рос и я в тени на воле,
Но, унесен бурей с луга,
Изнываю в тяжкой доле
Без защитника и друга.
Окропи мне влагой очи!
Дай на миг хоть освежиться!
За тебя и дни, и ночи
Буду небу я молиться…»
Не услышан стон плебея
С высоты аристократкой:
Не дождался он, старея,
От нее росинки сладкой…
И засох он; помертвелым
Смутным взором огляделся —
И по ветру пухом белым
Весь уныло разлетелся…
Но весна дыханьем чудным
Пронеслася над столицей, —
И в потомстве многолюдном
Возродился желтолицый:
Средь камней, в ковре газона,
В скверах — рать их зажелтела;
А красавица с балкона —
В грязном мусоре истлела…

I

Весна купается в небесной синеве.
Играют бабочки над солнечной поляной.
Веселый ветерок, от знойной неги пьяный,
Шалит с березками и прячется в листве.

Средь милых ящериц ничком лежу в траве
И весь дышу землей — ее истомой пряной.
И мысль овеяна блаженною нирваной,
И сказки, но без слов, роятся в голове.

И, просветленная, под лаской осиянья,
Душа всезрячая к материи слепой
Припала в радости дочернего слиянья —

Пьет сон предвечности из урны голубой
И, внемля таинству святого волхвованья,
Летит sa даль веков бессмертною мечтой.

II

Лазурным озером, прозрачным, но бездонным,
Плывут два облачка к востоку на поклон.
Безбрежье зелени блестит со всех сторон,
И воздух весь сквозит стеклом озелененным.

Шуршит — растет трава. Повис дыханьем сонным
В загрезивших ветвях какой-то смутный звон.
Кого-то радуя, кукушки вещий стон
Сулит за годом год размером монотонным.

С лугов повеяло цветущим лозняком…
Защелкал соловей… Но смолк он — до заката.
И трель осыпалась серебряным дождем.

И что-то милое, что было сном когда-то
Иль радостью цвело в мгновеньи золотом,
Вновь ожило в душе, взлелеянное свято.

III

Луна идет мечтать на мглистый небосклон,
Где реют тени грез, роняя в мир мерцанье.
Спит ночь. И спит земля. В немом очарованье
Стою — и снится мне волшебный белый сон.

Весь сад — как в жемчуге. От счастья плачет он.
Приникла тишина и пьет его дыханье.
И воздух силится шепнуть свое желанье —
И бредит трепетно, луной заворожен.

На сумрачном лугу косматые виденья,
Цепляясь за кусты, блуждают у ручья
И слепо тянутся до белых стен селенья.

Им зябко — хочется погреться у жилья
И жаль покинуть луг: их сладостью томленья
Пьянят любовная молитва соловья.

IV

Пришла — стоит весна. Позеленев, с испугом
Последние снега в оврагах залегли.
Летят и празднично горланят журавли,
И утки, крякая, уже снуют над лугом.

Крестьянин весело идет за новым плугом.
Сынишка, выросший в преданиях земли,
Следя, как резвый Жук охотится вдали,
Хозяйственную речь ведет с отцом, как с другом.

Как мать-просвирница в коротком зипуне
И в сереньком платке на сгорбленной спине,
Ворона бороздой, спеша, идет с развальцем.

Вот — с боку клюнула и тащит червяка.
А мальчик, на нее указывая пальцем,
Досадливо зовет далекого Жука.

V

Под солнцем утренним блестит росою двор.
Коровы угнаны. Открыты настежь клети.
Телята чинные, как маленькие дети,
Шажками робкими выходят на простор.

Бычок, склонивши лоб, уставился в упор
На диво-дивное — на желтого цыпленка —
И вдруг, задравши хвост, подпрыгнул, рявкнул звонко
И лихо поскакал, взбивая вихрем сор.

За ним — две телочки; и поросенок бравый,
Захрюкав — тоже вскачь; и, взлаяв — с ними Жук.
И ужас обнял кур перед такой забавой:

Рассыпались — орут, и всклоченный супруг
Бежит, вопит, грозит обидчикам расправой
И жен взволнованных скликает в мирный круг.

В моем предзимьи, мглой одетом,
Ты солнце вешнее зажгла,
И обреченным, поздним цветом
Душа безвольно расцвела.
Развеяв трепетом желаний
Мою осеннюю печаль,
Венцом лазурных предвещаний
Ты, опьянила жизни даль.
Но в знойном вихре обольщений
Играя сердцем, как весна,
Ты на пороге достижений
Чертишь заклятий письмена.
И снова манишь к упоенью,
Как нега шепотных ночей —
И ускользаешь чуждой тенью
От жадно вспыхнувших лучей.
И сеть, опутавшую душу,
Ты мне расторгнуть не даешь…
И я не знаю: чем разрушу
Твою колдующую ложь?
Иль ненасытны утоленья,
Что пьешь ты в жертвенном дыму,
И надо в муке всесожженья
Истаять сердцу моему?

Обвеян печальною мглою,
Гляжу я в потухшую даль.
В тревожной тиши за стеною,
Как женщина, плачет рояль…
И чудится мне: эти звуки
Рыдают о жизни моей…
В них — сердцу знакомые муки
И знойные бури страстей.
В них — трепет убитых желаний
И ропот загубленных сил,
И скорбные вопли прощаний,
И ужас родных мне могил…
Что время смело беспощадно, —
Встает в очарованном сне;
И больно, и сладко-отрадно
Вернуть невозвратное мне…
Но, выплакав слезы, уж стонет
Последним аккордом рояль…
Душа моя что-то хоронит,
Чего-то безумно ей жаль…

Море беснуется, стонет,
Волны, как горы, вздымает,
С ревом их гонит и с грохотом бьет о гранит,
Гложет утес и шатает,
Жадно обломки хоронит,
Вновь набегает и диким проклятьем гремит…
Черные тучи несутся,
Дышат зловеще бедою,
Ринуться в битву, как демонов сонмы, спешат…
Птицы над бездной морскою
В хищном предчувствии вьются…
Заревом адским пылает багровый закат…
Только испытанный в споре,
Гор своих витязь могучий,
Смотрит Ай-Петри спокойно и гордо с высот, —
Знает: рассеются тучи,
Стихнет бессильное море,
И в ореоле победное солнце взойдет.

Я бежал, недужный и в печали,
В чудный край, где вечно ясны дали,
Где в садах
Цветы не отцветают,
Где в горах
Ручьи не умолкают.

Я молил, как бога, солнце юга,
Чтоб сожгло в груди змею недуга;
Заклинал
Прибой мятежный моря,
Чтоб умчал
В пучину призрак горя…

И проник мне в сердце луч волшебный, —
Напоил меня струей целебной;
Нежа слух,
Про волю волны пели, —
Жизни дух
Во мне мечтой согрели.

И домой принес я из скитаний
Свежесть сил и молодость желаний;
Но со мной —
Вернулся из-за моря
Роковой,
Зловещий призрак горя…

Когда на землю сходит ночь,
На ложе счастье — сны роняя,
Когда душа моя больная
Бессильна скорби превозмочь, —
Я покидаю город сонный,
На берег сумрачный иду
И в тишине завороженной
Беседу с звездами веду.
Я улетаю в бездны мира,
Где с тьмою вечность говорит,
Где неусыпный вихрь эфира
Светила новые творит…
Тогда немеют в сердце муки,
И гаснут знойные мечты;
И мне невнятны, странны звуки
Земных страстей и суеты.
И мелки кажутся страданья,
И жалки люди с их борьбой —
Пред дивной тайной мирозданья,
Пред вечной жизнью мировой…

Вчера еще солнце улыбкою нежной
Поблекшую зелень ласкало,
В природе струился покой безмятежный,
И кротко в ней жизнь угасала.

И клён, наклоняясь, шептался с березой,
К ногам ее листья роняя,
И грусть увяданья сливайся с грёзой
О счастье грядущего мая…

А ныне, прощаясь, над мрачной землею
Печальное небо склонилось;
И веет могилой, — и траурной мглою
Недвижная роща покрылась.

Не шепчутся клёны, поникли березы
Под бременем дум безотрадных;
И капли по веткам стекают как слезы,
Как слезы о днях невозвратных…

Последние льдины нестройной грядой
Уныло плывут по реке голубой.
Их теплые волны, шумя, нагоняют
И резво щекочут, и нежно ласкают.
Прощая им злобу, и плен, и позор —
За радость и волю, за свет и простор.

Но мечутся льдины в объятиях струй:
Пугает их резвость и жжет поцелуй,
Им трудно отвыкнуть от вьюги холодной
И трудно сдружиться им с жизнью свободной,
Им душно, им жутко отдаться волне;
И бьются, и плачут, и тают оне…

А солнце смеется с лазурных небес
И в воду глядится проснувшийся лес,
И в листьях истлевших трава шевелится,
И в воздухе греза и нега струится,
И ласточки вьются веселой семьей…
Все блещет, ликует, все дышит весной.

Гляжу я, как радостно плещет волна,
И грезится сердцу иная весна:
Так волны людского застывшего моря
Разрушат оковы неправды и горя,
И правда из плена любовь приведет,
И счастье цветами их путь уберет…

Доныне мы с тобою были
Чужие сердцем и умом —
Мы не одним богам служили
И розно шли своим путем…
Но я узнал твою утрату
И безнадежную печаль, —
И мне, как любящему брату,
Тебя до боли стало жаль!
Я не принес тебе участья…
Что в вечном горе — светлый час?
Я не вернул бы этим счастья
И от несчастья бы не спас…
Но взор твой, полный скорби жгучей,
Огнем мне в душу проникал,
И лаской горестных созвучий
Тебе я втайне отвечал.
И эти отзвуки живые
Уж не умрут во мне, поверь…
Как прежде, в жизни — мы чужие.
Душой — родные мы теперь…

…Несется корабль, а навстречу с волны на волну,
Как мячик, суденышко утлое скачет…
Кто, дерзкий, пойдет этой ночью ко дну?
Над кем завтра чайка заплачет?..
Не горсть удальцов на простор из неволи бежит,
Иль в край неизвестный за счастьем и славой;
Не грозная шайка добычу следит,
Готовясь к потехе кровавой…

То — дети нужды, слуги жадной корысти людской,
Богатство чужое везут из-за моря,
За хлеб свой убогий — бесстрашной рукой
С ревущей пучиною споря.

Как призрак, их парус мелькнул и растаял во мгле…
А море вослед им хохочет и стонет…
Примчит ли их бешеный ветер к земле,
Иль в бездне кипящей схоронит?..