Екатерина Горбовская

Я кричу по ночам от ужаса,
Я от ужаса днём молчу:
Я боюсь, я боюсь замужества –
Не хочу, не хочу, не хочу!

Я хочу жить у папы с мамою,
Грызть морковку, вести дневник,
А мне снится всё то же самое:
Пучеглазый чужой мужик.

Снятся комнаты неуютные
И большая кровать у стены –
Извели меня эти мутные,
Беспощадно дурные сны.

Ну и что, что вдвоём. Ну и пусть при свечах –
У меня ещё есть голова на плечах…
А мой внутренний голос –
Он в голос кричал
И вполголоса сам же себе отвечал,
Что, когда при свечах,
А вокруг тишина,
Голова на плечах
Никому не нужна.

Январь. Иду и замерзаю,
И сапогами снег терзаю, —
Терзаю и не ведаю стыда,
Как в ноябре, еще тогда, когда
Снег — он не снег, а чудо, благодать
— Растает, как умрет, и снова ждать.

Как новогодняя открытка
Застыл январь, и от избытка
Снежинок, слитых в буйный снегопад,
Весь белый свет сегодня конопат.
И знаю я, что этот Новый год
Сегодня новым быть перестает.

Вот так сидим и говорим —
О том, что мир неповторим.
О том, что скоро выпускной,
Что пахнет в воздухе весной…
И все чудесно и чудно —
Сирень, открытое окно,
И сигареты огонек,
И разговоры до ночи…
И мне пока что невдомек,
Что все мужчины — сволочи…

…А мама всё воюет с дочкой,
Своей научена судьбою.
Смешно: назвали одиночкой
В тот день, когда их стало двое.

А дочка – экая верзила,
И хорошеет не по дням.
И всё б не так уж плохо было –
Да больно нравится парням.

Уселась: в тапочках – на кресле,
Забита дрянью голова…
Кричит, чтоб в душу к ней не лезли…

А мама, подобрав слова,
Ей объясняет не без грусти
Законы жизни на земле:
Детей находят не в капусте –
Детей приносят в подоле.

Светит солнце. Или месяц.
Или вовсе ничего.
А всего-то восемь-десять
Дней, как знаю я его.

И лица его не помню.
Где мне было рассмотреть!
Я глядеть старалась томно,
Мне хотелось зареветь.

Плыл туман перед глазами,
А с ресниц валилась тушь.
Я сказать решила маме,
А она смеялась: «Чушь».

А один чудесный мальчик
Посвятил мне странный стих.
Он прочел, а я молчала.
Я молчала — он притих.
Я сказала: «Очень мило…»
Мальчик вспыхнул горячо.
Я неискренне спросила:
«Может, что-нибудь еще?»
Он сказал: «Да ради бога!» —
А лицо такое злое…
Успокоился немного,
И прочел мне «Буря мглою…».

…Безумным смехом заходиться,
Поверить линиям руки,
Сбежать из дома с проходимцем
И разорвать черновики…
А может, просто жить иначе:
В тиши, в глуши, на дикой даче,
Пейзажи гладью вышивать,
Котенка в морду целовать
И по ночам мечтать о принце,
Подсев к открытому окну,
Судьбе молиться на луну,
Носить колечко на мизинце,
И под пластинку Адамо
Писать к Онегину письмо…

Поиграть собой,
Со своей судьбой —
В прятки.
Загадать на сон,
Чтоб явился ОН —
Святки.

…И он снился ей
Целых семь ночей —
Некрасив, недюж —
Подкаблучник муж.

«Сегодня на арене
Впервые перед вами
Мадемуазель Эжени —
С пантерами и львами!»
«Сегодня на арене…» —
Я комкаю афишу,
Опять дрожат колени,
Я ничего не слышу.
Вокруг мелькают тени,
Мне пудрят грудь и плечи…
«Впервые на арене», —
Звучит уж сотый вечер.
Я наливаю брома
И полстакана рома,
И старый гардеробщик мне говорит:
«Не трусь!»
Я ничего не слышу, я ничего не вижу,
Но я их ненавижу
И до смерти боюсь!

И вот я перед вами —
С пантерами и львами:
Они сидят на тумбах
И на меня глядят!..
Пока я молодая,
Я слишком уж худая,
Когда я разбабею —
Они меня съедят.

Мечется баба меж двух мужиков
Умная баба — меж двух дураков.
Первый — законный,
Второй — ненаглядный —
Ложь телефонов
И слежка в парадном,

Лица соседей
И взгляды детей…
Сколько в газете
Проблемных статей! —
Их не читая, уж много веков —
Мечется баба меж двух мужиков.

Берег моря. На песке
Дева мается в тоске.
Волны ходят ходуном,
Дева молит об одном:

«Море, море, мой любимый
Пусть вернется невредимый!»
Дева плачет на ветру:
«Он погибнет — я умру…»

Но челнок приплыл под вечер,
И она бежит навстречу,
Осушив потоки слез:
«Милый, что ты мне привез?»

Медленно ползет
Лифт вдоль этажей.
Как же мне везет
На чужих мужей!

Прислонясь к стене,
Я кусаю рот,
Потому что мне
— Вообще везет.

Ты спал как сурок,
Ты спал как убитый,
Ты спал как убитый сурок.

А я допивала наш чай недопитый
И воспевала порок.
Я верила в счастье, я верила в чудо —
Так часто бывает с утра…
Я вытерла пыль и помыла посуду —
Я верила в силу добра…

Я вспомнить старалась,
Как делают тесто, —
Хотелось сварганить пирог.
Какое красивое слово «невеста»…
Ты спал. Как убитый сурок…

А я не о тебе мечтала.
И ты не обо мне мечтал.
Я просто принца ждать устала.
А ты принцессу ждать устал.

Ты по душе придешься маме —
И не дурак, и не пижон,
А папа лишь вздохнет: «Бог с вами»,
И не полезет на рожон.

Мы купим телевизор, вазу,
Я научусь готовить суп,
А дверь, как только въедем, сразу
Оклеим пластиком — «под дуб».

Говаривала тетушка Ирена:
«Живем от Мендельсона до Шопена…»
Хранила пачку писем из Парижа —
Их перечтя, шептала: «Ненавижу!» —
И снова ненадолго убирала
В шкатулку, а шкатулку — запирала.
И что-то по-французски говорила,
Раскладывая вечером пасьянс…
А я еще французский не учила,
Но понимала слово «мезальянс».

Вы были старше и умней,
Вы почему-то были с ней,
А я следила.
Вы говорили так умно,
А ей ведь было все равно,
Она курила.

Вы ей шептали о судьбе,
Она жевала курабье,
А я следила.
Я не о вас.
Я о себе.
Я вас любила.

Привет, король бубновой масти.
Ты появился в октябре,
И я искала слово «счастье»
В большом толковом словаре.

Напрасно плакали чернила
На строчках странного письма…
Я не спрошу о том, что было, —
Я все придумаю сама.

Я все придумаю, как надо,
Ни в чем не буду обличать —
На лбу твоем — моя помада,
Как всепрощения печать.

Ты не ждал? А я пришла.
Здравствуй, милый, как дела?
Ты совсем уже не тот.
Как ты прожил этот год?

Да, любимый, в самом деле
Ровно год и две недели…
Я соскучилась, родной…
Познакомь меня с женой.

Как и все другие вечера,
Этот вечер в восемь начинался.
В девять ты сказал: «Ну, мне пора…»
И опять до полночи остался.

И опять я жарила омлет,
И опять его пересолила,
И опять несла какой-то бред,
Думая, что весело шутила.

А потом махала вслед рукой…
Неужели я была такой?