Галина Демыкина

Снег падает не на,
а сквозь:
Сквозь ветки, иглы и сквозь память.
Сквозь годы будет падать, падать,
Сквозь нашу доброту и злость.
Его хватать бы, мять в руках,
Впивая холод покрасневшей кожей.
Тогда сквозь снег бы –
смех и взмах! –
Но мы… И он проходит,
как прохожий,
Проходит, как спектакль в чужой стране,
Как время.
Как тоска по новизне,

Трава.
И дерево.
И к ним живая зависть,
Что прорывает будни, как силки.
И всё это завязывалось в завязь,
В оттенки жизни,
в мысли,
в узелки.
На память узелки.
На памяти – по следу, –
Куда идти?
Куда качнёт весы?
Как различаешь вдоль лыжни, по снегу
Бегучий след палёных лап лисы,
Как различаешь голоса из хора,
Глаза – из глаз,
Слова – из сотни слов?
Есть в нашей жизни, сквозь тепло и холод,
Невнятное плетение основ.
Невнятное – сквозь взлёты духа,
Сквозь гром грозы и молнии во сне,
Почти неуловимое для уха,
Как белый звук на чёрном полотне.

Сквозь суетную внятицу ходов –
Твой главный час
на торжище годов.

Вечер под знаком совы,
Что как чёрный еловый отстволок с глазами;
Вечер следов, от которых сухая листва пахнет волком;
Веток берёзы в просветах – по серому чёрным;
Тёплых затылков в гнезде,
Под крылом раскрылённым;

И человека, который один,
Становясь постепенно лесом,
Быстро идёт по ночной,
Не очерченной цветом тропе.

Не случайный ты, не каждый,
Ты мне стал водой и жаждой,
Стал и голодом, и хлебом,
И землёй, и тёплым небом.
Зачерпнуть воды – напиться
И идти по белу свету,
А потом тебе не спится,
Потому что серебрится
Где-то рядом речка эта.
Только эта, только эта
Мучит жаждой до рассвета,
Только ты. И я однажды
У воды умру от жажды.

Мир, как видели предки,
Вселенная их лубка:
Над круглою твердью – редкие
Облака.
Два многопалых светила –
Солнце,
Луна.
Рука гордеца чертила
Тебя,
сторона:
Избы твои – как глыбы,
Луга – отрицанье границ,
Реки тесны от рыбы,
Леса – от зверья и птиц.
Коперниковым прозреньем
Не тронутая пока,
Ты вся ещё – вне вращенья,
Плывут над тобой века.
Ты вне скоростей эпохи,
Вер преходящих и вин.
Холмы твои – будто вдохи
С выдохами долин.
Пыль над тобой – клубами,
Ноги коней – тонки.
На избах с тяжёлыми лбами –
Лубочные
коньки.
Ах, кони – будто иконы,
Молиться земной красе,
Земле, что и боль, и стоны,
И луг, полёгший в росе;
Земле, что тепло и холод,
Земле, что даёт и берёт,
Той, по которой ходит,
В неё ж уходит народ.

Здесь всё для горя и счастья,
Случайного нет мазка.
Старинный, лубочный мастер,
Бессуетная рука!

Старик гоняет голубей.
Они над крышей вьются, вьются…
Кругом прохожие смеются:
– Опять гоняет голубей.

А может, это не смешно.
Недокричал, не наигрался
И голубым не надышался.
Подумаешь – и не смешно.

…Радость сближения серого
С тёмно-лиловым
И река, что, прихрамывая
И не отставая,
Долго идёт за поездом…
Плоды на яблонях,
Жутковатые, будто в детстве…
В такое время
(Это странно, но правда)
Может обрадовать
Лицо, обыкновенное,
И название станции – Йыхви.

Только надо настроиться
На эту волну,
Не шуметь,
Не разговаривать.
Тихо, тихо…
И тогда из чёрного леса
Прилетит птица
И склюнет буквы с твоего стиха.

Отчего нас влечёт
В старину?
Может, время течёт
В тишину…
От ракит до ракит,
Где монашеский скит,
Через море Хвалынское –
В палеолит?
Может, время дорогам –
К началу земли,
Приближая концы,
Замыкая кольцо…
Не купцы – бубенцы,
А на ветках – птенцы,
А на пашнях – трава,
А в траве – озерцо…
Одноклеточный зов
Из глубинных низов
И начало с азов,
И начало с азов…

Почему
Телёнок
Так мало одарён музыкально?
Ведь дан ему ушной волос
И просвечивающие розовым великолепные уши.
Бесподобные!
И целый агрегат из ноздрей, языка и нёба,
Не вдаваясь в подробности гортани,
И всё это – чтобы
Протрубить невнятно!..
Нет, видно, природа – больше
Насчёт молока и вымени.
Ведь телёнок плюс много воды и сена
В конце концов непременно – корова!
(Быка я исключаю, как исключают хозяйки,
Превращая в вырезку, рёбра и ножки).
Ах это молоко!
Не пей его, мой любимый!
Оно, всего вероятней, расплата
За превращенье в полезность.
– Почём этот «минус дар божий»?
– Тридцать копеек с бутылкой.

Поляне или древляне,
Славяне (кто разберёт!) –
Живёт за лесами-полями
Народ, что себя сберёг.

Здесь не знавали рабства,
Прав крепостных и отмен
Не «барство-холопство», а – братство,
Что не свобода, то – плен.

Жизни неробкий почерк,
Резкие очи икон.
Они и к богу не очень
Хаживали на поклон.

Чтят церкви их и поныне
Умельца – не бога-творца,
Памятники гордыне:
Силе, мол, нет конца.

А сила, она не просила,
Хотя не всегда брала.
Дома стоят не спесиво,
Но закусив удила.

Не выплеснет речи грубой
Высоких окон проём.
Но никогда никому бы
Сюда не идти со злом,

Сумеет, да не посмеет
Перешагнуть границ.
И дерево каменеет
Под взглядом замкнутых лиц.

Здесь говорок старинный:
– Ой, да ведь я не боюсь! –
Здесь поворот былины
Через машинную Русь! –
Вбирает новые меты
Века, что крут и строг…

Четыре стороны света,
И перекрёсток дорог…

Ты любишь рисовать смешных человечков.
Ты водишь их за руки, кормишь мороженым,
Ты сажаешь их на колени и с ними читаешь
Хорошие-прехорошие книги,
И они становятся умными и красивыми.
Ах, с ними так просто, ты ведь сам их придумал,
Ты всё про них знаешь –
И высокое, и смешное.
Ты можешь подрисовать им огромные уши,
С такими ушами их никто не полюбит.
А можешь – раз-раз – зачеркнуть рисунок
И перевернуть страницу.

Неужели ты не слышишь, как я кричу оттуда?
Неужели ты рисуешь нового человечка?!

Я вылечу, вылечу, вылечу
Из хитрой твоей западни,
Я крылья помятые вылечу,
Попробуй тогда замани,
Тогда поворкуй со мною,
По-птичьему посвисти! –
Я стану мудрой змеёю
С тобою не по пути.
Не надо мне птичьей приманки,
«Легко»… «высоко»…
Увижу я листья с изнанки,
Не крылья твои, а брюшко,
Полёты не станут сниться.
И, лёжа в тени под сосной,
Подумаю: – Глупые птицы! –
Свободна.
Такой ценой.

Мне сказала знакомая собака,
Что жила у любимого в доме:
– Как трудны мне ваши экивоки,
Мне неловко за вас и больно.
Я тебя полюбить успела
И люблю мою добрую хозяйку,
И детишек её, и маму
В тёплых тапках из меха кошки.

И глянула честными глазами, –
Так и я когда-то глядела.
И сахар взяла без пижонства:
Дружба дружбой, а правда правдой.

С той поры прошло четыре года.
Я давно не бываю в этом доме.

Первый год я бегала топиться.
На второй всё ждала: вернётся.
Третий был карусель без веселья.
А теперь помню только собаку.

Разве бы вы не хотели,
чтоб были люди,
которым было бы до вас дело?

Чтоб прийти к ним, –
как в другое дыханье,
как войти в картину Матисса,
где и так светло и – окошко,
открытое в ещё светлее.
Разве бы вы не хотели?

Есть тёплое течение,
Речные берега,
Там всё полно значения.
И малость дорога.
Там листья прошлогодние
Кружат на быстрине.
Пришла к реке сегодня я –
Тепло её во мне.
Пойду-пойду я по снегу,
Растает белый снег.
Кто встретится, тот по сердцу –
Хороший человек!
Бери, чего беречь его,
Пока не отошло,
Речное, человечное,
Невечное тепло.

Нынче мальчик Петя
Двух медведей встретил.
Не в лесу у ёлки,
А в шкафу на полке.
Взял медведей на прицел,
Подстрелил и сразу съел.

Чем окончилась охота,
Говорить мне неохота.

Мы спросили гусака:
– Что ты смотришь свысока?
– Я – с прекрасной шеей длинной,
Я – с повадкой лебединой,
Понимаете: я – Гусь.
Но я ничуть не задаюсь,
Хотя и мог бы.

В квартире напротив – почему, не могу взять в толк –
Живёт волк.
Обыкновенный. Серый. В модном костюме и рубашке с отложным воротником.
Со мной здоровается, хотя незнаком.
Соседки-наседки кудахчут: –
Красивый мужчина! –
Не замечают клуши,
Как торчат из-под шляпы уши
И разгораются волчьи очи
К ночи.
Вчера после работы к подруге зашла.
Вдруг поднимается из-за стола
Он.
Тянет лапу: «Здравствуйте, будем знакомы,
Чувствуйте себя, как дома».
Гляжу – ничего, ручной,
Ест хлеб с ветчиной,
За весь вечер ни одной глупости не спорол,
Согнув колени, отплясывал рок-н-ролл…

Обратно шли вместе.
Говорили о лесе.
Вошли в подъезд.
Ну, сейчас съест!
Проснулась лифтёрша: «Яков Петрович, вам телеграмма!»
Прочитал, схватился за голову: «Мама!»
Завыл протяжно, как в лесу:
– Не перенесу! –
И тяжёлым, человечьим шагом – к двери.
А я-то боялась этого зверя!

Для любви, как для полёта,
Нужен воздух и пространство,
Нужно солнечное небо
И сочувственные взгляды.

Крот в земле живёт неплохо,
Но ведь он слепой, бедняга,
Изуродован природой
За умение таиться.

Мне крота немного жалко,
Птицы зависть вызывают.

Мы в полёте
глаз не сводим
С бугорков
кротовых норок.

Если б был я бельчонком,
Поскакал бы по веткам,
В белкин домик забился,
В рыжий мех закопался…

Стал бы я муравьишкой –
Притащил бы иголку
В свой родной муравейник, –
Все меня бы хвалили!

Был бы я нашей мамой –
Я не стал бы сердиться
За разбитые чашки…

Я разбил их нечаянно.

Я сегодня видела с утра –
Уходили листья со двора.
Красный лист и ярко-желтый лист,
Серый лист, что стар и неказист.
И ещё зеленые листочки,
Стариковы дочка и сыночки.
На прощанье прошептали что-то,
А потом – гурьбою за ворота.
Прошагали листья мимо сквера,
Помахали милиционеру,
Площадь на углу пересекли
И ушли.
Увидала осень чистый двор
И шагнула к нам через забор.

А я люблю подарки,
Подарки,
Подарки,
Люблю дареные шары
И перышки, и марки!
Мне дарят ветку –
Я беру,
Дают конфетку –
Я беру,
Мне птицы дарят по перу,
Берёза – по листочку.
Собака мне дала щенка,
Соседский Вовка дал пинка,
А дедушка – цепочку.
Я всем подаркам очень рад
И лишь один вернул назад.
А какой – догадайтесь сами.

– Что ты, мышка, так бела?
– Я на мельнице была.
– Как понравилась мука?
– Не понравилась. Мелка.
– А зерно?
– Что зерно –
Слишком жесткое оно.
– Хороши ли калачи?
– Хороши, но горячи.
– Что ж ты ела?
– Я не ела
Целый год, целый год.
– От чего ж ты растолстела?
– От забот, от забот.

Радость! Радость!
Продаётся радость!
Нет, не продаётся,
Просто раздаётся
В кувшины, в бидоны,
В пригоршни, в ладони,
Посредине улицы,
Возле тротуара
Молодым и старым
Даром, даром!
Впитывайте, пейте,
Лейте – не жалейте!

В окне за занавеской
Человек в жилете
Нежное и грустное
Играет на флейте.

Жил на свете счастливый садовник.
Был повсюду ему почёт.
Сунет в землю простой шиповник,
Он, как роза, весь год цветёт.

Только высадит груши и сливы,
А на них уж плоды с кулак.
Все дивились:
– Какой счастливый! –
А соседям везёт не так.

А соседям – и град, и грозы,
А соседям и труд, и пот,
Стужа – слёзы,
Засуха – слёзы,
Он один – вот чудак! – поёт.

Так за что ж ему соты и пчёлы,
Впору дождик и впору снег?!

Просто так. Потому что весёлый
И удачливый человек.