Иван Киуру

Был ли я капитаном?
Нет. Но матросом — был.
Сам ставил мачты и сам же (э-гей!)
Я в бурю мачты рубил.

В ураганах, как птица, летал,
С буйной ватагой океан бороздил;
Плыл простором зеленым,
Серым простором плыл.

Море выплескивает из себя
Цветоподобных медуз,
Но раковина жемчужная
Всегда в глубине.

И во многие порты заходили мы
познавать кабаки.
И там пускали мы немедленно в ход
Тоскующие кулаки.

Тяжеловаты были наши кулаки;
Вставали на суше мы не с той, видать, ноги!
Зато, как чайки, на ванты
В море взлетали мы…

Море выплескивает из себя
Цветоподобных медуз,
Но раковина жемчужная
Всегда — в глубине.

Был ли я капитаном?
Нет. Но матросом — был.
Сам ставил мачты и сам же (э-гей!)
Я в бурю мачты рубил.

Многие годы, как вода, утекли,
Как волны ушли они, исчезли между скал,
Но разве теперь я знаю,
Чего я в море искал?

Многие годы, как вода, утекли,
Как волны ушли они, пропали между скал…
Чего же искал я в море?
Какую тайну искал?

…Море выплескивает из себя
Цветоподобных медуз,
Но раковина жемчужная —
Всегда — в глубине.

Там в пятом часу напевают сверчки
О теплой и звездной ночи,
В колючем лесу и в садах у реки
Звенят, как по камню ключи,
Звенят, как по камню ключи.

Художник суровый, но где же лазурь
На звучном твоем полотне?
Закат разъярен, по-осеннему хмур,
С малиновым солнцем над ним,
С малиновым солнцем над ним.

А солнце сжигает валежники туч
На моря прозрачной волне.
Чем ближе закат, тем сильнее кричат
Дрозды и сверчки вардане.

А море вздыхает, а море поет, поет,
И празднует праздник вода,
И пляшет, и пенное кружево вьет!..
Что морю века и года?

И берега радужен стал поворот,
И гор потемнела гряда…
И ночь от садов и от моря встает,
И в высотах восходит звезда,
И в высотах восходит звезда.

Из Катри Вала

Ветер нес мои приветы и вести
всем идущим за солнцем – на восток и на запад.
Сотни лет
жизнью караванов
в желтом гневе пустыни был я.

Но сила былая
уходит:
гаснет живое дыханье
в стране смерти.

Тихо шурша,
упругие кольца барханов
обвили меня и застыли
мертвым бескрайним морем.
Надо мной закружили
черные смерчи…

Паук пустыни – детище смерти –
не спеша плел тенета…
Годы мчались…
Сады мои, сады!
Остались от вас лишь немые стоны.

О странники, странники!
До караванов
не доносится голос мой:
он затих под саваном желтым.

Родник мой, родник! –
Синий глаз глубин, – ты меркнешь…
Но чу!.. Словно во сне,
под расплавленным гневом песков,
в глубине
серебристые всплески моего родника
вновь послышались…
Этот плеск –
мой смех над смертью.

Не было морозов. Далеко был иней.
Роща заалела под звездою синей.

Роза заалела, роща зажелтела,
Вечно быть зелёной, знать, не захотела!

То ли ветер ей, звеня, шепчет, то ль ей снится?
— Выйди замуж за меня, красная девица!
Принесу тебе зарю, светом околдую
И на память подарю флейту золотую!

Роща встрепенулась, роща задрожала:
В ней душа проснулась, в ней любовь дышала!

Не было мороза, далеко был иней.
Роща заалела под звездою синей.
На заре краса-девица на коня садилась…
Или ветра песня эта роще только снилась?

Не было мороза, далеко был иней.
Роща заалела под звездою синей…

Солдатик, солдатик,
Зеленый,
маленький,
честный,
Худенький весь — от макушки
До самых
зеленых
пят!
Ты скажи, ты скажи мне, солдатик,
Худенький, маленький, честный,
Ты скажи: неужели тебе не дозволено спать?

Отвечал мне солдатик
(Худенький, маленький, честный),
Отвечал мне, качая
зеленою головой:
«Что за странный ты задал вопрос!
Неужели тебе неизвестно?
Никогда,
Никогда
На посту не заснет
Часовой!»

Молодой телёнок Лёня
Целый день стоит на склоне.
Этот маленький телёнок
Только-только из пелёнок.
И на зелени коры
Его видят все дворы.
Молоком ты пахнешь, Лёня,
Юным листиком на клёне.
А с каким ты будешь видом,
Когда станешь Леонидом,
На народ глядеть честной
Новой будущей весной!
Сеном ты запахнешь, Леня,
Сеном, крепким сельским духом,
И по рогу по крутому
Завернешь над каждым ухом.
Тебя станут обходить,
Чтоб на рог не угодить.
Запинаясь и робея,
Подойду тогда к тебе я,
Захочу с тобой поладить,
Как всегда, тебя погладить…
Но при ясном свете дня
Ты узнаешь ли меня?

Над Москвой облака высоки,
Над Москвою ревущие зори,
Над Москвою — небесной реки
Рукава! И небесное море.

И шумит и вздыхает Кольцо
До полуночи — тяжким прибоем.
И текучи душа и лицо.
И бессильно тут слово любое.

Только главные ритмы лови!
Но сознанью откроется бездна…
И зачем говорить о любви?
О любви говорить бесполезно.

Из Катри Вала

Точно звезды летучие, наши сердца
парят высоко, высоко над землей.
Вижу взор твоих глаз, вижу сердце твое,
но в божьи сады нам закрыты пути.

Смерти нет, нет греха!
И величьем любви
устремились мы в вечность,
в блистающий мир,
и над нами моря, и под нами моря…
Ты слышишь ли, милый, дыханье земли?

О, не гасни, не гасни, моя звезда!
Меня не оставь, моя звезда!
Неужели ты робок, небесный огонь,
и тебе не по силам звездный полет?
Ты в сердце мое, любимый, взгляни,
черпай силы, любимый, в сердце моем!
Ты не можешь упасть, ты не смеешь упасть:
под нами моря, и гибель внизу.

Где ты, милый? Откликнись!
Где? Отзовись!
Я не вижу тебя,
я не слышу тебя…

Но, как прежде, во тьме,
силу смерти поправ,
одинокое сердце в вечность летит.

Ну, давайте песню петь!
Жил да был малыш-медведь.
Был и толст и косолап,
Звался: Маленький Потап.

Вот пошел он по грибы,
Под высокие дубы.
Шел, грибам «ау» кричал…
Бац! — и волка повстречал!

Волк Потапу говорит:
— У меня нутро горит.
Я с утра не ел совсем…
Я тебя, Потапка, съем!

А Потам ему в ответ:
— Поищи другой обед!
Стыдно мишек обижать! —
Да как пустится бежать…

С косогора кувырком
Прокатился, словно ком!
И, уже за бугорком,
Стал спокойно рассуждать:

— Вот постарше мне лета б, —
Так ворчал малыш Потап, —
От медвежьих толстых лап
Пострадал бы ты тогда б!..