Иван Клюшников

Был у нас в былые годы
Знаменитый генерал.
Я, ребенком, про походы
И про жизнь его читал.

Был русак — Россию нашу
Всей душою он любил.
Был солдат — ел щи да кашу,
Русский квас и водку пил;

На морозе обливался,
Спал на сене под плащом
И с артелью заливался
Перелетным соловьем.

Перед строем сам молитвы
Богородице читал.
Лев в сраженьи — после битвы,
Дома, петухом кричал.

Грозен был врагам отчизны,
Русским всем желал добра,
Прожил век без укоризны,
Победил свой век — ура!

И теперь, когда на битву
Русские полки идут,
Он за них творит молитву:
Про него они поют.

А когда отец России
Созовет своих детей —
Блещут копья боевые,
Блещут тысячи мечей.

И, любуяся сынами,
Царь им кажет путь к добру, —
Он парит над облаками
С рапортом дневным к Петру.

И читает рапорт славы,
Приосамясь, славы сын.
И заплачет — день Полтавы
Вспомнил русский исполин.

Он обнимется с героем,
Крикнут клич своим полкам —
И проходит строй за строем
Их полки по облакам.

И узнают внуков деды,
Вспомнят славу прежних лет —
И раздастся гимн победы
Богу славы и побед.

Я здесь один: меня отвергли братья;
Им непонятна скорбь души моей;
Пугает их на мне печать проклятья,
А мне противны звуки их цепей.

Кляну их рай, подножный корм природы,
Кляну твой бич, безумная судьба,
Кляну мой ум — рычаг моей свободы,
Свободы жалкой беглого раба!

Кляну любовь мою, кляну святыню,
Слепой мечты бесчувственный кумир,
Кляну тебя, бесплодную пустыню,
В зачатии творцом проклятый мир!

В Москву с последнего ночлега
Лихая тройка мчит меня;
Морозом скована земля;
По ней, звуча, катит телега.
Чего-то ждет душа моя…
Сквозь слез гляжу на древний град.
Вот он, свидетель величавый
И русских бед, и русской славы,
И горестных моих утрат…
Моих утрат! Порыв роптаний,
Умолкни здесь. Что значу я?.
Скрижаль родных воспоминаний
И царства русского глава!
Былого летопись живая!
Золотоглавая Москва!
Москва! предел моих желаний!
Где я расцвел, где я увял,
Где наслаждался, где страдал
И где найду конец страданий!
Опять, опять твой вечный шум.
И говор жизни, и движенье
Умчат души моей сомненья
И развлекут мой праздный ум!
Пойду задумчиво бродить
Между забытыми гробами,
Пойду о прошлом говорить
С твоими ветхими стенами.
Пролью на память прежних снов
Две-три слезы от всех украдкой.
И позабудусь долго, сладко
Под звук твоих колоколов.

Я люблю с простонародьем
Позевать на божий мир;
Я плебей — и половодье
Для меня богатый пир.

Прихожу — река сверкает,
Подступая к берегам,
Распахнулась — и гуляет
На раздольи по полям.

И шумит волной сердито,
И поет, и говорит, —
А над ней, огнем облито,
Небо светлое стоит.

Чуть заметной синевою
Даль сливает их края.
Не уйти ли мне? — Тоскою
Грудь стеснилася моя.

Что за глупость? — в вихре света
Не встречался ль я с тобой?
Не смущала ль ты поэта
Гармонический покой?

Помню, знаю… Так гуляем
Мы, бывало, в старину,
Так привольно мы встречаем
Нашу красную весну.

Разливалась наша младость,
Как весенняя вода,
С шумом, с пеной, нам на радость
Мчались светлые года.

И промчались!.. и отрада
С берегов на них глядеть!
Юность! радость!.. Вижу — надо
Вам элегию пропеть:

«Юность! сладкие обманы
И воздушные мечты,
Как весенние туманы,
За собой уносишь ты!»

Не махнуть ли, как бывало?
Не поплыть ли мне за ней?
Не сорвать ли покрывало
С беглой радости моей?.

И сорвал… и смело в очи
Ей гляжу с моей тоской —
И стою до поздней ночи
Над разлившейся рекой!

Всё здесь благо! Час волненья.
Час раздумья — и в тиши
Сладострастные виденья
Успокоенной души.

Нет мочи жить! Слепой судьбы угрозы,
Слепой толпы вседневный, дикий шум,
Бессилием проглоченные слезы,
Тоска любви и ноша скорбных дум —
Вот жизнь! На правду ложь глядит угрюмо,
На слезы глупость смотрит свысока…
Печальные, безвыходные думы!
Бесплодная, тюремная тоска!
Иссякла вера, зверство и обманы
Царят над миром, — безотрадный век!
Бог — чрево, бог — дырявые карманы,
И жертвой зверя гибнет человек.
Любовь иссякла: братского участья
Ни в ком, грызня за грош всем по плечу;
Желанного нигде не вижу счастья,
Безумцев счастья сам я не хочу.
Богатством, властью, славою преступной
Моя душа не будет прельщена,
Я не упьюсь красой для всех доступной,
Я не утешусь пеною вина.
Мне нужен хмель не пенистый, но сильный,
Чтоб сразу сокрушить мой бедный ум,
Чтоб в тишине, чтоб в темноте могильной
Мне отдохнуть от слез, тоски и дум.
Ну что ж, умри, закрой больные очи,
Усни навек и перестань скорбеть.
Но сердцу страшен призрак вечной ночи,
И силы нет, не живши_, умереть.
Ну, так живи: страдай, и до могилы
Покорно крест неси, учись терпеть,
Молись творцу, проси любви и силы
Для бога жить, за братьев умереть.

О чем, безумец, я тоскую,
О чем души моей печаль?
Зачем я помню жизнь былую?
Что назади? Чего мне жаль?

Где след горячего участья?
Любил ли я когда-нибудь? —
Нет, я не знал людского счастья!
Мне нечем юность помянуть!

Как очарованный — в тумане
Земных желаний и страстей —
Я плыл в житейском океане
С толпой мне чудных кораблей.

Но я сберег остаток чувства,
Я жил, я мучился вдвойне:
В день — раб сомненья и безумства,
Ночь плакал о погибшем дне!

Душа алкала просветленья,
И он настал — священный миг!
Я сердцем благость провиденья
И тайну бытия постиг.

Я в пристани… Былое горе,
Былая радость бурных дней,
Простите… Но зачем же море
Так памятно душе моей?

Зачем в мир новый и прекрасный
Занес я старую печаль?
Сквозь слез гляжу на полдень ясный,
А утра мрачного мне жаль!

Учитель наш был истинный педант,
Сорокоум, — дай бог ему здоровья!
Манеры важные, — что твой официант,
А голос — что мычание коровье.
К тому ж — талант, решительный талант,
Нет, мало — даже гений пустословья:
Бывало, он часа три говорит
О том, кто постигает, кто творит.
…………………..
…………………..
Возьмем, бывало, оду для примера
За голову и за ноги вдвоем,
И разберем по руководству Блера,
В ней недостатки и красы найдем,
Что худо в ней, что хорошо — оценим,
Чего ж недостает — своим заменим.

Бледнеют звезды полуночи,
Луна заснула в облаках,
Но сна мои не знают очи,
В душе тоска, тревога, страх.

Лампада гаснет — я вздыхаю
И плачу о погибшем дне,
Сквозь слез едва-едва читаю —
Не наяву и не во сне —

Больной души моей скрижали,
Где трудно прожитые дни
Так беспощадно начертали
Сказанья верные свои:

Невзгоды жизненной дороги,
Безумных сил безумный гнет,
Ошибок страшные итоги
И счастья вечный недочет;

Где всё, что отнято судьбою
И жизнью у души моей…
И вдруг явилась предо мною
В сияньи розовых лучей —

Она! — Знакомое виденье!
В ней всё о прошлом говорит:
И очи, полные томленья,
И бледный мат ее ланит,

Ее сверкающие плечи
В каскаде шелковых кудрей,
Волшебных уст немые речи,
Понятные душе моей;

Волнистый стан, ко мне склоненный,
Полупрозрачные персты…
И я очнулся, пробужденный
Сияньем дивной красоты.

Замолкли злой судьбы угрозы,
Молчит душевная гроза,
Иные, радостные слезы
Туманят жадные глаза.

Она, колеблясь, улетает
В объятьях молодого дня,
И, мнится, свыше призывает
Благословенье на меня.

В душе гармония святая,
Чуть слышно сердце бьется вновь,
Таинственно переживая
Святую, первую любовь.

Печальных дней моих отрада!
Подруга милых сердцу дней!
Неугасимая лампада
В святилище души моей!

Гори! Сияй! И тьме окрестной
Объять святыни не давай!
И до конца стези безвестной
Не угасай! не угасай!

Друзья мне скучны, — прихожу в их круг,
И говорят с участьем: «Здравствуй, друг!
Здоров ли?» — и протягивают руки.
«Ну как дела?» — и прочее. От скуки
За трубку, развалюсь, болтаю вздор,
А мне кругом рукоплескает хор:
«Вот мило! Вот забавно! Молодец!
Скажи еще!» Невмочь мне наконец:
Не с тем я шел, не то сказать хотел.
Я не сказал — зачем же? — так, не смел…
Друзья мне скучны; не пойду в их круг —
Не дружный сам с собой — кому я друг?

Мне уж скоро тридцать лет,
А никто меня не любит;
Без любви мне скучен свет,
Жажда счастья — счастье губит.
Счастлив тот, в ком жизни цвет
Холод жизни не погубит;
Мне же скоро тридцать лет,
А меня никто не любит!
Боже мой, как много лет!
Боже мой, как мало счастья!
Жду — грущу, а нет как нет
И надежды на участье.
Я устал под ношей бед;
Вдаль гляжу — грозит ненастье,
Боже мой, как много лет!
Боже мой, как мало счастья! —
Что ж мне делать, как мне быть
Без любви, без упованья?
Сердце хочет счастьем жить,
А живет одним страданьем.
Сердце просится любить,
Сердце бьется ожиданьем…
Что ж мне делать, как мне быть
Без любви, без упованья?

Katzenjammer

С мучительной, убийственной тоской
Я на тебя глядел, питомец Мельпомены,
Когда пред суетой земли склоня колены,
Ты долу пал развенчанной главой.

Ты оскорбил святой мой идеал,
Когда, в безумном Вакха упоеньи,
Про лучший жизни цвет, про дивные мгновенья
Ты, как дитя, бессвязно лепетал.

Ты ль это? Час назад волшебным обаяньем
Из мира дольнего меня ты уносил,
Мне сердце растворял блаженством и желаньем
И адской мукою сомненья дух теснил.

Ты слышал ли души разбитой стоны?
Забыв себя, с тобой любил я и страдал,
Тогда как ты над трупом Дездемоны
Иль над могилою Офелии стоял.

Теперь прости мне тяжкое раздумье,
Нет чар твоих, свободен я грустить
О том, что здесь за миг священного безумья
Безумством долгим мы должны платить.

Дать пищу говору бессмысленному века,
Вставать и падать в грязь, и жить в мечтах, во сне.
Ты понял ли меня? О, тяжко мне,
И страшно мне за человека!

Когда, горя преступным жаром,
Ты о любви мне говоришь,
Восторг твой кажется угаром, —
Меня ты мучишь и смешишь.

Нет! ты не любишь, ты не знаешь
Великой тайны — ты профан!
Ты о любви в грехе мечтаешь,
Ты от хмельных желаний пьян,

Не любишь ты! Когда бы ясно
Сознал ты в сердце благодать,
Не стал бы ты про гнев прекрасной
И про надежды лепетать.

В любви нет страха, нет надежды:
Она дитя, она слепа.
Над ней ругаются невежды,
Ее не ведает толпа.

Блажен, кто наяву увидит
Заветный идеал мечты!
Он сам себя возненавидит
Перед святыней красоты.

В немой тоске потупит очи,
Стыдясь на божество взглянуть!
И как звезда на лоно ночи,
Она падет к нему на грудь.

Есть у бога под луною
Много городов. Один —
Чудный град — там, над Невою,
Скачет конный исполин.

Как он светел, как он ясен!
Символ бога на земле!
Как Россия, он прекрасен!
Как она — тверд на скале!

Взоры на тебя, Россия,
Он орлиные вперил;
Знаешь ли его, Россия?
Рассказать ли, что он был?

Он огромною душою
Всю вселенну обнимал
И могучею рукою
Полвселенной всколебал.

Пробудил от сна полночи,
Жизнь другую сердцу дал,
Новый свет ей вдунул в очи,
Ум наукой воспитал.

Понимал свое он время,
Но его не понял век,
И он снес наветов бремя,
Дивный, божий человек!

Вняв высокому призванью,
Он в деяньях был поэт:
Наша Русь — его созданье,
Судия — весь божий свет!

На краю вселенной смело
Он воздвиг наш дивный град,
В нем он жив — и век уж целый
Царства на него глядят.

Смело он на них взирает,
Волю божию, закон —
Он России представляет,
Чрез Европу скачет он.

Подойди к нему, Россия,
Поклонися до земли,
О самой себе, Россия,
У гиганта здесь спроси.

Здесь он думал, здесь учился,
Здесь он русских жить учил,
Здесь за русских он молился,
Сына здесь за них судил…

Посмотри, как конь могучий
От земли несется вдаль;
Словно хочет он за тучи
Унести отца печаль!

Царь спокоен; он судьбою
Лишь твоею дорожит,
И у бога над тобою
Уж сто лет он сторожит.

Светлым взором обнимает
Царства русского концы,
И сквозь тучи нам взывает:
«Браво, браво, молодцы!»

Русь, молись и веселися —
Ты идешь стезей добра;
Слышишь «браво» — отзовися
На могучий глас Петра!

И Россия отозвалась:
«Петр, тебя я поняла:
Я в тебе, гигант, созналась,
И в себе тебя нашла!

Мир тебя не позабудет,
Воплощу твои мечты:
Будет время… Но что будет
Знает бог да знаешь ты!..»

Я уж давно за слезы упоенья
Раскаянья слезами заплатил!
Я уж давно минутное забвенье
Годами адской муки искупил.

Доверчиво смиряся пред судьбою,
Безропотна покорствуя судьбе,
Недаром я боролся сам с собою:
Я победил в отчаянной борьбе.

Да! победил!.. Но если поле битвы
На миг оставлю, утомлен борьбой,
Я трепещу!.. В часы ночной молитвы
Моя любовь предстанет предо мной…

Она!.. Как в час убийственной разлуки,
Глядят с упреком томные глаза!
И на устах дрожат немые звуки!
И по ланите крадется слеза!

Молюсь и плачу! Тяжкое сознанье
Моей вины в душе проснулось вновь!
Творец любви, прости твое созданье!
Прости мою безумную любовь!

Когда земные наслажденья,
Расчеты грязной суеты,
Игры страстей и заблужденья,
Своекорыстные мечты
Меня измучили, — тоскою
Душа наполнилась моя,
Мне мир казался пустотою:
Я в мире видел лишь себя.
Запала к счастию дорога,
Исчез блаженства идеал,
И, Тантал новый, я на бога,
Томимый жаждою, роптал…
В часы греховных сновидений
Тогда, свидетель лучших дней,
Ко мне являлся светлый гений
Святой невинности моей.
Он на меня взирал с тоскою.
Как юной девы идеал,
Сияя вечной красотою,
Он вечной благостью сиял,
И озарял он сумрак ночи;
И, сознавая благодать,
Стыдом окованные очи
Не смел я на него поднять.
Я падал ниц пред ним с мольбою,
Я заблужденье проклинал…
А он молился надо мною
И в новый путь благословлял.

Наш век чудак — и совершенства
У нас престранный идеал:
Мы даром не хотим блаженства,
Мы все страдаем наповал.

У всякого свое страданье,
У всякого в душе разлад;
Тот страждет желчью от маранья,
Тот сам марает невпопад.

Тот от занятий, тот от скуки,
А в том сомненья завелись.
Тому не поддались науки,
Тому красотки не дались.

Тот всем хорош, да денег мало,
Тот с деньгами, да без зубов;
И все хотят, во что б ни стало,
Вблизи понюхать облаков.

Я не поэт! Страстей могучих лава
В груди давно уж не кипит!
Не соблазнит меня поэтов слава,
И крик друзей не соблазнит.

Нет, никогда на суд пустому свету
Я не пойду с моей тоской:
Давно уж я позвал себя к ответу,
Давно расчелся сам с собой.

И не богат я светлыми мечтами,
И не страдал, и не любил,
Я равнодушно годы за годами,
За чувством чувство схоронил.

Я вызываю тени их из праха;
Я панихиды им пою;
Но силы нет во мне — взглянуть без страха
На юность бедную мою.

Не примирился я с моим призваньем,
Тяжка мне память прошлых лет,
Ее будить восторженным рыданьем
Я не хочу, — я не поэт!

Моя печаль — семейная могила,
Чужим нет дела до нее.
Пусть я один оплачу всё, что было
И что теперь уж не мое.

Вам дик мой плач! — То голос тяжкой муки,
То отголосок светлых дней.
Зачем же вам разрозненные звуки
Души расстроенной моей?

Оставьте их! от скорби, от роптанья
Я исцелюсь скорей в тиши
И заглушу нестройный вопль страданья
Святой гармонией души.

Над свежей юноши могилой
Один над ивой я сижу.
Лист падает, шумя уныло.
Я взором смерть его слежу.

Холодный воздух чуть струится,
На небе солнце без лучей
Стоит печальное — боится
Взглянуть на бледный лик полей.

Но я спокоен: я мечтами
Живу в садах весны моей,
Любуясь радости цветами
И песнями счастливых дней…

Зачем же сердце мне смущает
Весна мгновенной красотой? —
Затем, что радость отцветает,
У жизни нет весны другой.

Природы вечным обновленьем
Себя нам трудно обмануть.
Нам тяжело разуверенье!
Нам страшно в сердце заглянуть!

Там цвет поблеклый… Там могила…
Там обнаженных ряд полей.
О, как непрочно всё, что мило,
Как мало в жизни светлых дней!

Я помню детство: в радужных лучах
Жизнь предо мной роскошно расстилалась,
Взор отдыхал на розах, — а в мечтах
Лишь радость новой радостью сменялась.

Любви жилищем мне казался свет,
А люди все казалися друзьями.
Я лепетал им в радости привет,
И вдаль спешил с надеждой и с мечтами.

Шли годы, тускнул мир — седая даль
От взоров скрыла чудные виденья,
Глубоко в сердце вгрызлася печаль,
Стеснило грудь мне тяжкое сомненье.

В немой тоске печально жизнь влачу,
Живу один, без цели, без участья.
Я счастия безумцев не хочу,
Не находя знакомого мне счастья!

И где ж она? — где люди? -где любовь?
Где светлые весны моей картины?
Душа болит — и в сердце стынет кровь,
И я прошу у жизни лишь кончины.

В небе солнышко играет,
Высоко в его лучах
Птичка божия летает,
Рассыпаясь в голосах.

Я в немой тоске ей внемлю,
Сжала сердце мне печаль, —
Вот спускается на землю
И летит с подружкой вдаль!

Вот исчезла!.. Чу! — далеко
Слышен голос молодой! —
И поник я одиноко
Горемычной головой!

Подлец по сердцу и из видов,
Душеприказчик старых баб,
Иван Иванович Давыдов,
Ивана Лазарева раб.

В нем грудь полна стяжанья мукой,
Полна расчетов голова,
И тащится он за наукой,
Как за Минервою сова.

Сквернит своим прикосновеньем
Науку божию педант,
Так школьник тешится обедней,
Так негодяй официант
Ломает барина в передней.

Столицы шумной лишний житель,
Бежав от сплетен и вестей,
Я снова посетил обитель
Погибшей юности моей.
Вот он — предел моих скитаний,
Здесь расцвела моя весна.
Каких волшебных обаяний
В то время жизнь была полна!
Всё то ж укромное жилище,
И сад, и вербы у ворот,
И пруд, и церковь, и кладбище —
Кругом всё то ж, а я — не тот.
Да, я не тот, что был я прежде,
Когда я верил и любил.
Уж в сердце места нет надежде,
В душе нет прежних свежих сил.
Уста дрожат, и плачут очи…
О, где вы, где моей весны
Святые дни, святые ночи,
Святых ночей святые сны?
Вы не сбылись! Толпой угрюмой
За вами вслед другие дни,
Другие сны, другие думы
Блаженство сердца унесли.
Вот комнатка, где я учился.
Здесь прозвучал мне первый стих,
Здесь я так пламенно молился
И за себя и за своих…
И их уж нет!.. Но он сияет
В венце терновом и в крови,
Как прежде на меня взирает
С любовью кроткий лик любви,
И тихо стал я на колени
Над гробом прошлого вздохнуть,
Излить мольбы, проклятья, пени…
Всё, чем полна больная грудь…
…………………..
…………………..
Я здесь умру!.. Ты, сеет суровый,
Оставь меня! Забудь меня!
Твой беглый раб, твои оковы
Здесь, бог поможет, сброшу я.
А ты — в веках венчанный кровью,
Дух вечной правды и любви,
Твоей всесильною любовью
Страдальца душу оживи!
Прости меня! от треволненья
Дай в мире сердцу, отдохнуть!
Набрось покров на заблужденья
И уврачуй больную грудь!

Nova ars poetica

Я выстрадал прекрасную могилу,
Она давно меня к себе влечет;
Здесь, на земле, она чудесной силой
И храмы и дворцы переживет.

Я не умру, сосуд души скудельный
Разрушится и обратится в прах,
Но дух любви, дух вечный, беспредельный,
Найдет приют в родных себе душах.

Я всё сберег, что мне дала природа,
От юности я изучать привык
Судьбы и дух родимого народа
И братьев гармонический язык.

Знакомы мне и слезы вдохновенья,
И слезы горькие больных умов,
И гениев бессмертные творенья,
И злоба дня, и злоба всех веков.

Мой век знаком: я сам с ним заблуждался,
Безумием неверия болел,
Мечтами — жаждой жизни! — упивался
И злобой дня безвременно кипел.

Я знаю жизнь: за прелесть обаянья,
За капли радости безумных дней
Я заплатил истомой и страданьем
Обманутой, больной души моей.

Но песен дар и слезы умиленья
Мне помогли святыню сохранить —
Из сердца вырвать с кровью заблужденья,
Сосуд души очистить и омыть.

Мой кроток дух. В нем, как в спокойном море,
Я берега и небо отражу,
Все помыслы, все радости, всё горе,
Все тайны жизни братьям покажу.

Я их люблю, я речью благородной,
Как музыкой, сердца их растворю,
Я научу их отдавать свободно
Всё божье — богу, царское — царю;

Не лезть наверх, а скромную дорогу
Надеждою и верой освещать,
Смирясь, всегда, везде молиться богу,
Любить, бороться, мыслить и страдать;

Век изуча, идти вперед пристойно —
И под ноги себе глядеть и вдаль;
О злобе дня обдуманно и стройно
Высказывать души своей печаль;

Зубов не скаля, побеждать косненье
И воплощать заветные мечты,
И с трепетом несть перлы вдохновенья
К стопам творца любви и красоты;

Не льстить толпе за детское участье,
Слепую ненависть ее презреть,
Не хлопотать о мимолетном счастье,
Как бог велит и жить, и умереть.

Я старцу намекну, как бодрым оком
На поколенье новое взирать,
За слабости казнить людей упреком,
Советом и примером ободрять.

И ты был юн — и сердцем заблуждался,
Любил добро, за ближнего страдал,
Мечтой о лучшем слепо увлекался
И злобой дня кипел и трепетал.

Ты одряхлел, — мы в том не виноваты;
Иди вперед! Не можешь? — Нас пусти!
Оставим мы тебе твои утраты,
А ты нам нашу молодость прости!

Вам, юноши, путь укажу ко славе:
Трудиться и смирять огонь в крови,
Душой не жертвовать скотским забавам,
Благоговеть пред таинством любви,

Благоговеть перед идеей века,
Творца в твореньи скромно изучать,
Чтить как святыню званье человека,
А мишуру и дрязги презирать;

Искать с молитвой своего призванья
И получа, ему не изменять:
Всё благо — разница в одном названьи,
Любимый честный труд есть благодать;

Лишь в общей пользе находить отраду,
Всё родине отдать: и труд и кровь.
А слава? — Дым. Есть лучшая награда:
Зреть бога, сознавать в себе любовь.

Я женщину сдружу с ее призваньем:
Цветами путь тернистый осыпать,
Жизнь обновлять блаженством и страданьем,
Любить страдая и любить страдать;

Святить себя — жить в новом поколенье,
В нем жажду вечной жизни пробудить
И оправдать творца: венцом творенья,
Залогом лучшей будущности быть.

Паду ли вновь среди житейской битвы,
Победный ли венок себе совью, —
Мои мечты, надежды и молитву,
Мою всю душу в песни перелью.

А те, что в будущем родные звуки
Полюбят и, прочувствовав, поймут,
Из колыбели ей протянут руки
И в жизнь грядущего меня возьмут.

И вот уж льются слезы умиленья…
О, если бы я мог их сохранить!
Мне кажется, я выстрадал прощенье,
А всё боюсь его не получить!

Малютка просит песенок,
Играть меня зовет,
И складно бьет ручонками,
И радостно поет.

Сижу себе и думаю
О милых сердцу днях,
Я вспомнил радость юности —
И слезы на глазах.

Назад тому пятнадцать лет
Я много песен знал.
Я верил в жизнь, я жизнь любил,
Я жизнию играл.

Эх, времечко! Эх, времечко!
Куда девалось ты?
Где вы, надежды юности
И светлые мечты?

«Эх, времечко! Эх, времечко!» —
За мной она твердит.
Не резвится, задумалась
И на меня глядит.

Зачем я радость чистую
Невинности смутил?
Не время — сам я счастие,
Надежду погубил.

Играй, моя малюточка,
Доверчиво живи:
Мы рождены для радости,
Для счастья, для любви.

Смеяся, плачет крошечка,
Прильнув к моим устам,
И кудри светло-русые
Струятся по плечам.

И чувство светлой радости
В груди проснулось вновь.
И вот уж мы сквозь слез поем
Про счастье, про любовь.

Пугает сердце прошлого
И будущего даль.
Час мой — и песнью радости
Я прогоню печаль.

Прекрасный друг души унылой,
Волшебной прелестью своей
Ты так отрадно озарила
Пустыню юности моей.
В поре надежд, в поре желаний —
Страдалец от избытка сил —
Без уверений, без признаний,
Стыдливо, робко я любил.
Я увлекался суетою,
Но я тебя не забывал,
И, немощно, борясь с судьбою,
Я втайне плакал и страдал.
Без обаянья, без участья,
Одним умом я жил тогда,
А сердцу так хотелось счастья,
Любви и мирного труда.
Рок не судил: в борьбе бесплодной
Погибли светлые мечты,
И сердце обнял сон холодный
Под шум житейской суеты.
Печальны были пробужденья,
И сны печальны. Мрак густой
Сокрыл волшебные виденья,
Кумиры жизни молодой.
Во тьму вотще вперяя очи,
Уж я тебя не обретал,
И всё один во мраке ночи
Между могилами блуждал,
Без маяка и без дороги,
Лишь смутно чувствуя душой
То шум бессмысленной тревоги,
То холод бездны роковой.
Я изнемог, борьбой убитый,
И пал в слезах. Из грозных туч,
Уже нежданный и забытый,
Во тьме блеснул отрадный луч…
И понял я твое призванье,
В больной груди проснулись вновь
Святое лучших лет страданье,
Тоска, надежда и любовь.
Стою коленопреклоненный,
В душе молитва — не печаль,
И вопрошает взор смущенный
Небес таинственную даль.
Что ж он — в судьбе моей печальной
Внезапный прошлого привет,
Зари ль вечерней луч прощальный
Или дня нового рассвет?
Взойди, взойди, мое светило,
С волшебной прелестью своей
И пробуди в душе унылой
Очарованье прежних дней!
Я твой! Я лучшие желанья,
Гордыню смелых дум моих,
Все наслажденья, все страданья
Поверг во прах у ног твоих.
И жизнь отдам без сожаленья, —
Чтоб только до конца я мог
Дышать святыней вдохновенья
И умереть у милых ног.

Я вас любил… давно, без упованья!..
За арфою, в вечерней тишине,
Неясные души моей желанья
Вы звуками высказывали мне.

Лилися в душу сладостные звуки;
Внимая им, в восторге я рыдал —
И счастлив был: блаженство сладкой муки
Любить и плакать я впервые знал.

Я вас любил… Невеста молодая…
Он вас пленил, красавец молодой, —
И, радостью небесною сияя,
Вы шли к венцу прекрасною четой…

Я был в толпе… и, притаив дыханье,
Спокойно на обряд глядел…
Я спрятал от людей свое страданье,
Я в тишине оплакал свой удел…

Я вас любил!.. Склонясь на изголовье
Младенца-ангела прозрачною рукой,
Глядели вы с надеждой и любовью
На первенца любви своей святой.

И я глядел! И сердцем забывался.
Души моей заветный идеал
Я видел в вас — я вами любовался,
И свято вас любил — и не страдал.

Я вас любил! На долгую разлуку
Судьба влекла меня в далекий край —
И лобызал я, плача, вашу руку,
И вы сказали: «Добрый друг, прощай!»

Я и теперь люблю тебя, мой гений,
Как дар храню прощальный взор очей —
И в сладкий час волшебных сновидений
Я слышу сердцем в тишине ночей
И легкий шум пленительных движений,
И музыку чарующих речей.

Не смущай стыдливым взором
Очарованных очей!
Не беги с немым укором
От восторженных речей!

То молитвы — без желанья…
Как пред девой неземной,
Бога лучшее созданье,
Я стою перед тобой!

Не с холодным удивленьем
Я смотрю на образ твой —
С непривычным умиленьем,
С бесконечною тоской.

Всё, что льстит мне, всё, что льстило
И в мечтах, и наяву,
Bee, что будет, всё, что было,
Всё, чем жил я, чем живу, —

Всё погибло… В светлом взоре
Жизнь я новую нашел,
Но в немом твоем укоре
Я судьбу свою прочел…

Путник в радости рыдает,
Скучный путь окоича свой,
Но оаз пред ним сияет
Равнодушной красотой.

Будь же мне, душой свободной
Чувств невольных не деля, —
Ты оазом на бесплодной,
Скучной степи бытия!

Не смущай стыдливым взором
Очарованных очей!
Не беги с немым укором
От восторженных речей!

Природа вечно созидает
И жизни шествует путем:
Вода, засохнув, исчезает,
Но возвращается дождем.
И, разрушая, образует;
Смерть изменяет только вид
И жизни частные связует
В бессмертную живую нить.
Но если в бытии отдельном
И существует только я,
То в океане беспредельном
Исчезнет капелька моя.
Но капля вод не исчезает,
А путь иной ей только дан, —
Единство же соединяет
Все капли в купный океан.
Отдельный луч не погасает,
Соединяйся с другим;
И звуков — мир не убивает
Согласным пением своим.
Износится земное платье,
Но душу дал живую бог;
А без того иметь понятье
Я б о бессмертии не мог.
Неугасимая, затмиться
Не может искра божества,
А в бестелесности сокрыться
От тусклых взоров вещества.
И что есть смерть? Освобожденье
От тяжких дряхлости обид
И полное зерна созренье,
Мякина только отлетит.
Премудрости небесной дщери
Надежда, Вера и Любовь
Отверзут райские нам двери,
Святая нас омыла кровь.
А время жизни — испытанье,
А верх его — разлуки час,
Но сладкое потом свиданье
Соединит навеки нас.

Опять оно, опять былое!
Какая глупость — черт возьми! —
От жирных праздников земли
Тянуться в небо голубое,
На шаг подняться — и потом
Преважно шлепнуть в грязь лицом!
И как давно, и сколько раз
Я отрекался от проказ
И от чувствительных оказий;
И вот опять душа болит,
И вот опять мечта шалит
И лезет сдуру в мир фантазий…

А всё она! Чудесной девы
Меня смутил волшебный взор,
И снова прошлого напевы
Звучат душе моей в укор.
И смех и горе; сердцу больно,
Над гробом чувств моих смеюсь,
А всё-таки порой невольно
Назад не раз я оглянусь…
Да что же там? Так, просто — гадость!
Но нравится издалека
И безотчетная тоска,
И глупо-ветреная радость,
И пыл мечтаний, и потом
Война Троянская с умом!..

Они звучат, торжественные звуки,
В ночной тиши им глухо вторит даль,
Душа болит, полна заветной муки,
Мне грудь теснит знакомая печаль.

И плачу я горячими слезами,
И в памяти унылой чередой
За днями дни и годы за годами
Печальные проходят предо мной.

Миг счастия, миг краткий сновиденья,
Жизнь сердца — жизнь у сердца отняла…
Моя тоска не знала разделенья,
Моя любовь привета не нашла.

Ни сладких слез свиданья, ни разлуки
Горячих слез нет в памяти моей,
Умру один, как сладостные звуки
Печально мрут в безмолвии ночей.

Зачем я жил?. Безумное роптанье!
Дитя! о чем так горько плачу я?
Всё благо здесь — и скорби и страданья
Святой закон другого бытия!

Восток горит… Готовься, сердце, к битве!..
Пошли мне, боже, веру чистых дней!
Внемли, господь, внемли моей молитве,
Благослови тоску души моей!

Благослови души моей страданья,
Святой надеждой оживи мне грудь,
И отжени туманные мечтанья,
И дай любовь, да озарит мой путь!

Слава богу, на Парнасе
Нет ни денег, ни чинов!
Я умру в девятом классе,
Убегая от долгов!

Слава богу, на Парнасе
Нет любезных, нет друзей;
Бобыли! — а глянь: в рассказах
Всё о друге да об ней_.

Слава богу, слава богу!
Заблудившись на земле,
Я опять нашел дорогу,
Предназначенную мне.

Слава богу! скорбь земную
Я изведал! Я грущу,
Но за грусть мою святую
Миллионов не хочу.

Туманной пеленой закрыта даль,
Спит суета, почило всё творенье;
Но ты не спишь, тяжелое сомненье,
Тебе нет сна, души моей печаль!

Живей во тьме безвременных могил
Угрюмый ряд встает передо мною,
О, беден тот, кто дней своих весною
Свои надежды, плача, схоронил.

Кто всякий день встречал обетом новым
И всякий день упреком провожал,
Кто мало жил, но жребием суровым
У жизни много задолжал!

О, беден кто, стремясь душой к свободе,
Раб низких нужд, оковы лобызал,
О, беден, кто прекрасное в природе
Не сердцем, а умом бесплодно понимал!

А как немного надобно для счастья!
На грудь любви доверчиво склонясь,
За миг один горячего участья
Я б отдал эту жизнь сто раз.

Прощай, прощай, родное племя,
Прощай, мой милый городок!
Как ловко здесь убил я время,
Счастливый мира уголок.

Прощай, прощай! Я сердцем волен,
Но унесет мой праздный ум
И звон вечерний колоколен,
И улицы знакомый шум.

Ее голубенькие глазки,
Ночей бессонных длинный ряд
Скрыл городничего коляски,
Его жены смешной наряд.

Как капитан, сердец мучитель,
Меня за что-то невзлюбил,
Я, как уездный твой учитель,
На мой счет повесть сочинил.

Забуду их — но наслажденья
К тебе искать прийду я вновь;
Прощай! merci за угощенье,
За пирожки и за любовь!

Мне не забыть по гроб! Она сидела
С улыбкою страданья на устах…
И на меня сквозь тонких слез глядела
И руку жала в трепетных руках.

Прости, прости! Не знай сердечной муки,
Тебя спасет твоя любовь ко мне…
Забудь меня! Но, друг, во дни разлуки
Молись, молись в далекой стороне.

Давно, давно я пережил страданье,
Молюсь о ней — но всё еще порой
Мне слышится знакомое стенанье
И кто-то тихо плачет надо мной.

Молись, молись! В страну, где нет разлуки,
Ты унесла с собой твою любовь!
Она свята; и я спасен от муки,
Я для любви душой воскресну вновь.

На смерть Н. В. Станкевича

Его душа людской не знала злобы:
Он презирал вас — гордые глупцы,
Ничтожества, повапленные гробы,
Кумиров черни грязные жрецы!

Друг истины, природы откровений —
Любил он круг родных ему сердец,
И был ему всегда доступен гений,
И смело с ним беседовал мудрец.

И вас он знал, священные мгновенья,
Залог блаженства, плод борьбы и лет
Минувшего святое обновленье,
Грядущему живой любви привет.

И нет его — и, может быть, могилой
Всё кончилось!.. Зачем же надо мной
Ты носишься в тумане, образ милый,
Сияя кротко новой красотой?..

В душе звучат знакомые ей звуки.
Уста дрожат, туманятся глаза,
И на груди моей, как в час разлуки,
Горит любви прощальная слеза.

Нет, жизнь вечна: нам есть еще свиданье,
Доверчиво пройду тернистый путь,
И сохраню святое упованье
С тобой на лоне правды отдохнуть.

Закрылись прекрасные очи,
Поблекли ланиты ее,
И сумраком вечныя ночи
Покрылось младое чело.

Ты счастья земного не знала,
Одним ожиданьем жила,
Любила — любя, ты страдала,
Страдая — в могилу сошла.

Зачем же, краса молодая,
Так краток печальный твой путь?
Зачем? — И тоска неземная
Невольно теснится мне в грудь.

Лобзаю холодные руки
И плачу, над гробом склонясь…
И песни, сливаясь с торжественным звоном,
Звучат упованьем святым.

И я примиряюсь с предвечным законом
И тихо молюся над прахом твоим.
Не всё здесь кончается в жизни —
Могила лишь землю берет.

Не всё — там, в небесной отчизне,
И жизнь и блаженство нас ждет.
Я в вечности встречусь с тобою —
Здесь жизнь и страданье на час…

Давно, давно в грязи земных страстей
Я затопил святые побужденья,
И редко видятся мне светлые виденья
Дней светлых юности моей.

Душа болит… Пороком и сомненьем
Омрачена святыня красоты.
Я не молюсь — с расчетом и с презреньем
Влача ярмо житейской суеты.

Но иногда, в часы безмолвной ночи,
Былого призраки окрест меня встают,
И ангел первых дней глядит мне грустно в очи,
И голос совести зовет меня на суд.

И мнится, мне святыня недоступна,
Мои мольбы противны небесам,
Вся жизнь моя позорна и преступна,
Я обречен страданью и грехам.

Там ад грозит ужасною картиной,
Здесь совесть — истин вечная скрижаль, —
И я в слезах паду пред Магдалиной
И выплачу души моей печаль!

И оживут молитвы чудной силой,
В душе любовь, и вера, и покой, —
И чист и светел, образ неземной
Горит во мгле, и голос милой
Звучит отрадно надо мной,
Как панихида над могилой, —
И я мирюсь и с небом, и с землей!

Неоконченная ода (сказка)

1. Утро. В кабинете.

Сегодня Новый год. Насилу встал с похмелья.
Не хочется идти ни в церковь, ни в кабак.
Дай оду напишу, всё ж лучше, чем безделье
(И заработать можно на табак!),
Я скор, как все реальные поэты:
Нечесаный, полуодетый,
С тяжелой и пустою головой,
С лицом измятым, но спесивым,
Иду к столу и почерком красивым
Пишу еще дрожащею рукой:
«878-ой»
И стоп машина! Верно — мало жару!
Опохмелился, закурил сигару…
Тут овладел мной реализма бес.
В ушах трещит: реформы и прогресс,
Всему в Европе обновленье,
Свобода всех сортов и форм,
Благ жизни братское деленье —
Тому кусок, тому — подножный корм
И одиночное владенье…
Я говорю, бес говорит,
Не разберешь, кто говорит.
Сижу, но поддаюсь обману.
Бес напустил мне в комнату туману
И бездну лиц. И вот, как бы живые,
Стоят передо мной передовые
Faiseurs de l’histoire {*} в тумане (бес не глуп!)
{Творцы истории (франц.). — Ред.}
Честнейший Бисмарк и добрейший Крупп
Блюстители порядка и закона:
Штыков с усами миллион,
А по нужде два миллиона,
Чтоб защитить порядок и закон
И — роль сыграть Луи Наполеона.
Но там искусства, там науки,
Там есть глубокие и честные умы
(Немного томные от пива и от скуки),
Ну им зато и книги в руки,
А книги выведут из тьмы.
Вот Австрия — блудница Вавилона,
Смешение племен и языков,
Туда ж поклонница порядка и закона,
Поклонница и пушек и штыков,
Господства жадная, бесстыжая рабыня!
Здесь всё на гульдены — и разум, и святыня,
Любовь и дружбу можете купить,
Здесь запевала граф Андраши
—
Но с Австрией сам черт не сварит каши,
А кашу надобно сварить.
Как эту разрешить задачу? —
Дипломат_и_ю за бока:
Противу двух — четыре кулака,
Да сорок подлостей в придачу.
Вот из Италии пришли два старика:
Один — божественный антик,
И рядом с ним другой старик —
Непогрешимый: он за прегрешенья
Четвертый век ждет отпущенья.
Он одряхлел, ослеп и оттого
Спасения не видит своего.
Испания — вассал его.
Здесь старики грустят по Изабелле,
А молодежь Дон-Карлоса зовет,
Здесь жив еще бессмертный Дон-Кихот —
В мечтах великий и смешной на деле,
Сегодня бунт, а завтра крестный ход,
Разбаловался очень уж народ —
И у него семь пятниц на неделе,
На сердце бог, а в голове угар:
Всему причиной Гибралтар
И чад Британии обычный…
Безличный Солсбери и Биконсфильд двуличный —
Лорд Биконсфильд, рожденный Дизраэли,
Он в книгах — ниц перед Христом,
А в жизни за толпой плетется с костылем,
Совсем не к христианской цели.
За ним ряды жидов сидят —
Все мытари и фарисеи.
На Русь со злобою и завистью глядят.
Но уж народ не верит в их затеи:
С ним Брайт, Карлейль и Гладстон говорят.
Страна науки и свободы!
Приют непризнанных идей!
(Без пушек и без кораблей
Им покоряются народы.)
Здесь Бэкон изучал природу,
Шекспир, как бог, людей творил,
Здесь Шелли мыслил и любил,
Здесь он сквозь слезы пел свободу,
Здесь Байрон век свой проклинал
И — может быть, сквозь слезы — рисовал,
Как Альбион, туманный идеал…
Вот Франция! — Она еще в пустыне,
Обетованный край всё впереди,
И тайный голос шепчет ей: «Отныне
Возврата нет! Вперед иди…»
С надеждою она кругом глядит…
Но, демон, ты спирит?
В объятиях Мари и Пальмерстона
Святая тень Луи Наполеона,
С обетом мира на устах,
С кастетом, с палицей в руках,
На аукционе дядюшкина трона
Тупая шпага вместо молотка…
Сокройся, адское виденье!
Клянусь, я в жизнь не выпью ни глотка!
Перекрещусь! — Ведь это наважденье!
Перекрестился. Бес замолк, ни слова,
Но как-то жизнь двоится предо мной:
Посмотришь — кажется всё ново,
Понюхаешь — всё пахнет стариной.
С землею вместе род людской вертится,
То к солнцу, то от солнца он идет,
То любит истину, то истины боится
(Пофилософствуй — ум вскружится),
Год старый лгал, год новый лжет.
Везде о счастьи человек мечтает,
Он на парах за ним и едет и плывет,
Но пиво в рот так редко попадает —
Всё больше по усам течет.
Год старый лгал, год новый лжет.
Не лгал лишь честный царь великому народу,
И молодой народ не лгал,
Когда за братии, за свободу
И кровь, и жизнь он расточал.
Год старый увенчал нас славой.
Год новый мир нам принесет.
Пусть ложь и эгоизм обступят нас облавой,
За правых бог — он нас спасет.
Болезни к росту: я уверен,
Что все заветные мечты…
«Entbehren sollst du, sollst entbehren!» {*} —
{* «К лишениям ты должен быть готов, к
лишениям готов» (нем.). — Ред. Стих
из 1-й части «Фауста» Гете (сцена 2).}
Шумит мне кто-то с высоты.
Я только лишь спросил: кто ты?
И почему soil ich entbehren,
Когда я не дикарь, не зверь?..
Вдруг тихо растворилась дверь…
Больной души моей прекрасная подруга
С улыбкой светло-грустною идет
И, в Новый год почтить желая друга,
Рубашку новую в подарок мне несет.
Рубашечка пошита так красиво,
Так мило сложена, что ах!
Притом художница глядит полустыдливо,
И огонек любви горит в ее глазах.
Другой бы… Но ведь все поэты
Те с придурью, те просто дураки
(Хоть, впрочем, есть у них и лучшие приметы) —
Я даже не пожал ей творческой руки
И не принес благодаренья
За милый и полезный дар.
Семейный вспыхнул тут пожар.
«Послушай, — говорит, — ушей моих мученье,
Мурлыка!» — так она в сердцах зовет меня
За то, что я свои бессмертные творенья,
Как старый кот, сперва мурлычу про себя.
«Мурлыка, — говорит, — чего ты так надулся?
Или вчерашний жив еще угар?
Или ты рифмой захлебнулся?
Рубашка — первый божий дар
(Хоть, впрочем, мы на предков не похожи:
Мы кожу с ближнего дерем,
Но уж белья себе не делаем из кожи.
Мы это после разберем).
Что для него подарок замарашки!
Творец! Художник! Чародей! Поэт!
Ну, сотвори хоть по одной рубашке
Тем, у кого совсем рубашек нет!
На свете есть тебя достойнее творенья,
Которым — сам ты мне читал —
В день светлого Христова воскресенья
Рубашка чистая есть чистый идеал.
Нет! не мечтать, а терпеливо
И честно дело жизни совершить.
Вопрос не в том, чтоб быть счастливым,
Но чтоб достойным счастья быть:
Из сердца выбить наважденья,
Наукой ум освободить,
Святое жизни обновленье
Святою битвою купить;
Ко счастью путь один — молитва
И слово вечное Христа,
И здесь одна святая битва —
С собой под знаменем креста.
Ты брось свои ученые замашки!
Ты, эхо слабое божественных идей,
Знай! — Новые и чистые рубашки
Есть вечный идеал для всех людей.
Ты пел: «Чертог твой вижду, спасе мой…» {*}
{* Начало известного эксапостолярия: «Чертог
твой вижду, спасе мой, украшенный, но одежды
не имам, да вниду в онь. Просвети
одеяние души моея, светодавче, и спаси мя».}
И как еще ты пел во дни надежды!
А этой светлой, праздничной одежды
Нет и теперь, мой друг, у нас с тобой!
Ты не сердись и не чади сигарой!
Брось оду, свой халат надень!
Иди чай пить в рубашке старой,
И посвятим молитве этот день!»
И я пошел за ней, как подсудимый.
Но как тут жить? Ну что писать?
Когда и в Новый год должны мы
В рубашке старой щеголять?

2. Полдень. В редакции журнала.

Журналист и писатель (вполпьяна).

Писатель

Я басенкой на Новой год Крылова,
Как дедушку, почтить хотел;
Но так как он уж просветлел
И для него ненадобна обнова,
То предлагаю вам. Ну, вы — совсем другое,
И вам еще не чуждо всё земное.
Притом же издаете вы журнал
Не из «одной лишь чести», я слыхал.
А жить так дорого… и потому не диво,
Что предлагаю вам я договор такой:
Фунт табаку за каждый стих счастливый
И четверть фунта за пустой.

Журналист

Не дорого ль?

Писатель

О, нет! Некрасов скажет то же.
Стихи счастливые поэтам не легки.
Мы не писали б их, не будь мы дураки,
В конце концов — они себе дороже.
Не помню я, в каком стихотвореньи
На днях случилось мне читать:
Когда на душу вдохновенье,
На сердце снидет благодать —
Нам плакать хочется, а не стихи писать!..
Мы делим с вами жизни бремя
Делите ж и доходец пополам!
А оду кончу я в другое время
И — даром поднесу, пожалуй, вам.

Журналист

Ну, хорошо, ударим по рукам!
Прощайте! С лестницы идите вы легонько!
(Про себя)
А все-таки немного дорогонько!

3. Вечер. У себя. Пред иконой Матери всех скорбящих

Здесь мать скорбящих — дивная картина!
Художник воплотил святую благодать —
Смерть крестную божественного сына
Божественно оплакивает мать.

Она в слезах — то слезы умиленья,
То скорбь пречистая души святой,
А на устах улыбка примиренья
И торжества победы над собой.

Любовь! Любви таинственная сила —
Могучий врач печалей и скорбей!
Всё поняла она и всё простила,
И молится — святая! — за людей.

Века уж льются слезы неземные,
В них мировая скорбь горит,
И катятся как перлы дорогие
На дольный прах с божественных ланит.

Я здесь один, главой склоняюсь в прахе,
Едва дерзая на нее взглянуть,
В немой тоске и в беспредметном страхе,
Волнующем мою больную грудь:

В укор мне льются слезы те святые!
Свое паденье смутно сознаю,
И чудится, что перлы дорогие
Впиваются в больную грудь мою.

И плачу я, и струны золотые
Моей души, чуть слышные, звучат:
То звуки детства — милые, снятые,
Когда я был душою чист и свят.

Гляжу вперед с волненьем и тоскою,
С волненьем и тоской гляжу назад —
Пред божеством, пред жизнью, пред собою
Я виноват, я страшно виноват!

Я блудный сын! Пи кровью отчей иивы,
Ни даже потом я не оросил;
Раб суеты, лукавый и ленивый,
Я отчий дар безумно расточил.

Кумиров черни к грязному подножью,
Не веря в них, я голову клонил.
Насквозь грехом, насквозь пропитан ложью,
Грешил и плакал, плакал и — грешил.

Я обуян — и нет мне оправданья!
А дни бегут, и в сердце стынет кровь!
Всё ложь! всё ложь! И рабские страданья,
И рабский гнев, и рабская любовь,

И рабский страх перед законной битвой,
И рабский бунт — безумия печать!
Спаси меня святой твоей молитвой
И научи безропотно страдать!

Я пережил все помыслы земные
И нищий духом богу предстаю.
Мне слез! Мне слез! Пусть перлы дорогие
Мне исцелят больную грудь мою!

Спаси меня! Дай слезы умиленья
И мир души — безумства след стереть!
И разум дай — любить твои веленья,
Свободным жить! Свободным умереть!