Наталья Кончаловская

— Ты не причёсан, ты оброс,
Давно не стригли мы волос,
Давно нас парикмахер ждёт! —
Но мальчик ножницы берёт
И говорит: — Я сам! Я сам! —
И режет волос тут и там.
— Смотри-ка в зеркало! Хорош?
Ты на кого теперь похож?

Часы со звоном время бьют
И никогда не отстают.
Их по субботам, ровно в час,
Заводит мама каждый раз.
С ключом подходит сын к часам
И говорит: — Я сам! Я сам! —
Он вертит ключ сто раз подряд…
И с этих пор часы стоят.

Мать говорит: — Дай гвоздик мне,
Портрет повесим на стене! —
Но сын кричит: — Я сам хочу!
Сам этот гвоздик вколочу! —
И вот с гвоздём и молотком
Почти под самым потолком,
А уж оттуда — кувырком!
Теперь он в шишках, в синяках,
Сидеть не может он никак —
И тут болит и там болит,
Лежит в постели инвалид!

Теперь давай поговорим,
Что можно делать вам самим.
Умойся и оденься сам,
Сам чисти зубы по утрам,
Сам застели свою кровать,
Сам можешь комнату прибрать.
И эту книжку по складам
Уже прочесть ты можешь сам.
А спички, бритвы и ножи
Пока, на время, отложи.
И то, что ты не можешь сам,
То дело бабушек, и мам,
И старших братьев, и сестёр —
Вот и закончен разговор!

Пристают к отцу ребята:
«Подари нам самокат!»
Так пристали, что отец
Согласился наконец.

Говорит отец двум братцам:
«Сам я с вами не пойду,
Разрешаю вам кататься
Только в парке и в саду».

На бульваре старший брат
Обновляет самокат.
Младший брат не удержался
И по улице помчался!

Он летит вперед так скоро,
Что не видит светофора…
Вот без тормоза, один,
Он попал в поток машин…

Так и есть — шалун споткнулся,
Под машину подвернулся.
Но водитель был умелый,
У мальчишки ноги целы.

Жив остался в этот раз,—
Слезы катятся из глаз.
Полюбуйтесь-ка, ребята,
На владельца самоката.

Он не бегает — сидит,
У него рука болит.
Ты имеешь самокат —
Так иди с ним в парк и в сад.

Можно ездить по бульвару,
По дорожке беговой,
Но нельзя по тротуару,
И нельзя по мостовой.

В богатом колхозе на скотном дворе
Корова бычка принесла в январе.
Он весил так мало и ростом был мал.
Заморыша Фунтиком кто-то прозвал.
— Подохнет бычок! — говорили доярки. —
Ему не помогут ни врач, ни припарки!
Вот разве уж бабке Матрёне отдать,
Выхаживать будет, как добрая мать!

Позвали Матрёну. Матрёна пришла.
— Гляди-ка, бабуся, какие дела.
Возьмёшь ли заморыша под наблюденье?
— Возьму, коль дадите. Тут нужно уменье.
Рука у меня на скотину легка! —
И взяли в телятник больного бычка.

Матрёна ходила сама за бычком:
Поила его из рожка молоком,
Опухшие ножки ему растирала,
Водой обмывала и щёткой чесала;
Попонку ему надевала в мороз…
И белый бычок потолстел и подрос.

Матрёна в телятнике больше чем дома:
То кажется ей, что сырая солома, —
Она переменит подстилку бычку,
То Фунтику тащит из дома чайку,
То лампой лечебной его облучает,
А если заметит, что Фунтик скучает,
Весь день просидит неотлучно при нём
И ночью не раз прибежит с фонарём.

И вот через год от ухода и пищи
Из Фунтика вырос огромный бычище —
Могучая шея, широкая грудь.
Ему бы на выставке быть где-нибудь.

Колхозники Фунтика стали бояться;
Когда ж не на шутку он начал бодаться
И плохо себя на свободе вести,
Пришлось на цепи его в поле пасти.

На скотном дворе лишь одна старушонка
Всегда принимала его за телёнка,
И ей лишь одной подчиняться привык
Огромный, сердитый, норовистый бык.

Июльское солнце и жарко и ярко
Уехала в город Матрёна-доярка.
Колхозное стадо стоит на лугу,
Ребята купаются на берегу.
От зноя поник колокольчик лиловый,
Лениво жуют свою жвачку коровы,
И дразнят и жалят быка овода…
И тут приключилась нежданно беда.

С купанья домой возвращался парнишка,
Он в Фунтика кинул еловую шишку…
Над полем пронёсся неистовый рёв,
Шарахнулось в сторону стадо коров.

По рощам, садам, огородам, полянам
Сорвавшийся бык пролетел ураганом.
Он в ярости принял шалаш за врага
И поднял с разбега его на рога.
В одном огороде он вытоптал гряды,
Сломал он калитку у школьной ограды.
То тут пробежит, то появится там —
Колхозных ребят разогнал по домам.

Умаялся Фунтик, устал большерогий,
Вдруг видит хозяйку свою на дороге.
Завидела Фунтика бабка вдали
И тут же нашла хворостину в пыли:

— Постой-ка, голубчик, постой, потерпи,
Никак, ты, сердешный, сорвался с цепи? —

И полно! Уж это ли зверь разъярённый?
Телёнок стоит перед бабкой Матрёной.

— Ты что натворил, непутёвый телок! —
И тычет быка хворостиною в бок.

И вот он идёт присмиревший, покорный,
Бок 6 бок с хозяйкой своею проворной.
Она босиком по траве семенит,
А Фунтик обрывками цепи звенит
И смотрит на бабку, косится с опаской,
А бабка ворчит и грозит ему с лаской.

У скотниц колхозных наука проста:
Любовь и забота — сильнее кнута.

К вечеру в поле собрались они,
Их напугали прохладные дни,
Утренний иней, первый мороз,
Гнёзда пустые на ветках берёз.

Солнце садилось, и старый вожак
Птиц помоложе напутствовал так:
«Солнце держите под правым крылом,
Помните, птицы, о коршуне злом.
Кто послабей — в середине летит,
Кто посильней — за другими следит.
Те, что недавно сидели в гнезде,
Пусть помогают друг другу в беде,
Делят по-братски и пищу и кров.
Каждому каждый на помощь готов».

Долго кружились они над жнивьём,
Строились птицы в порядке своём,
И, поклевав на дорогу овса,
Стаей большой поднялись в небеса.

Галки кричали с пустынных полей:
«Что вы? Куда вы? Будет теплей!
Будут ещё у нас ясные дни!»
Но не поверили галкам они.
Сделав последний над рощами круг,
Не торопясь полетели на юг.

Стоит коза,
Голосит коза:
Ой, беда, беда, беда!
Разбежались кто куда
Семеро козлят!
Один в лесок,
А другой за стог,
А третий козленок
Спрятался в бочонок!
А сколько козлят
В избушке сидят?

Из книги «Наша древняя столица»

Добрый памятник поставлен
Двум героям всей страной
В знак того, что был избавлен
От бесчестья край родной.
Он отмечен годом, днём,
И начертано на нём:
«Гражданину Минину
И князю Пожарскому —
Благодарная Россия».
Видишь, витязи какие,
Сыновья родной земли
За неё бои вели.
На гранитном пьедестале
Перед площадью они
Много, много раз встречали
Знаменательные дни.
Молча витязи гордились,
Что столица их росла,
На глазах у них творились
Величайшие дела.
От сверженья власти царской
Пять десятков лет подряд
Смотрят Минин и Пожарский
На торжественный парад.
Указав рукой литою
На величественный вид
И на племя молодое,
Минин словно говорит:
«Полюбуйся ныне, княже,
На страны родной дела.
Не могли мы думать даже,
Чтобы Русь такой была!
Подивись-ка их военной
Силе необыкновенной,
И послушай эти песни,
И на лица погляди…
Их дела ещё чудесней
Ожидают впереди!»

Сидят рыбаки,
Стерегут поплавки.
Рыбак Корней
Поймал трех окуней.
Рыбак Евсей
Четырех карасей,
А рыбак Михаил
Двух сомов изловил.
Сколько рыб рыбаки
Натаскали с реки?

Посадила бабка в печь
Пирожки с капустой печь,
Для Наташи, Коли, Вовы
Пирожки уже готовы.
Да еще один пирог
Кот под лавку уволок.
Да в печи ? четыре штуки.
Пироги считают внуки.
Если можешь, помоги
Сосчитать пироги!

Случилось двум братьям друг друга найти, —
Два поезда встретились как-то в пути.
Один паровоз через мост проезжал,
Другой под мостом в это время бежал.

«Иду-у-у!»—на мосту закричал паровоз.
«Везу-у-у!» — под мостом отвечал паровоз.
«Братишка, братишка, я встретиться рад,
По стуку, по звуку узнал тебя, брат!»

И брат на мосту замедляет свой ход:
«Да где ж ты пропал? Не видались мы год!»
И брат под мостом убавляет свой пыл:
«В ремонте, в ремонте, в ремонте я был».

А брат на мосту раздувает бока:
«Ни разу в ремонте я не был пока.
Я смазан, я вымыт, проверен и чист,
И глаз не спускает с меня машинист!»

«Куда же спешишь ты, летишь ты, мой брат?» —
«Товары, товары везу в Ленинград.
А ты куда едешь?» —»А я на Донбасс,
За углем, за углем, за углем для нас!»

И вот разъезжаются братья опять,
— Приказано вовремя груз доставлять.

«Проща-а-а-й!» — возле станции брат закричал.
«Проща-а-а-й!» — из-за леса другой отвечал.

Ночью за твоим окном ходит сон,
Да, бродит сон
По земле холодной ходит сон негодный,
Ах, какой негодный тот сон.

А за первым-то, за сном,
За твоим, да за окном,
По свежей пороше ходит сон хороший,
Ах, какой хороший тот сон.

Первый сон я прогоню,
А второй я заманю,
Чтоб плохой не снился, а хороший сбылся,
Поскорее сбылся твой сон.

Сны ведь снятся неспроста,
На заре роса чиста,
Бродит по росе мечта, пусть она найдется,
Явью обернется мечта.

Спасибо тебе, земля,
Родная спасибо за хлеб, за соль, за цветы
Чем крепче спишь ты зимою в снегах,
Тем гуще летом сады.
В тех садах цветам цвести
В тех снегах сынам расти,
Набираться силы для Отчизны милой,
Будет так и было всегда.

Москва-река, тебе хвала!
В веках ты видела немало.
Когда б ты говорить могла,
Ты многое бы рассказала.
Ты б рассказала нам о том,
Как люди начали селиться,
За тыном — тын, за домом — дом
Росло на берегу твоём
Начало будущей столицы.
Ты отражала в глади вод
Тот первый Кремль и город новый,
Что строил русский наш народ
Под первою стеной сосновой…
Вот этот первый городок
На перекрёстке всех дорог.

Слушай, ты умеешь жадно слушать пенье?
Жадно взгляд ловить, и жадно встречи ждать?
Если не умеешь — обрети уменье.
Тот, кто взять не может, что он может — дать!

Солнца луч весенний жадностью отмечен,
Знойный летний полдень жаждою хорош.
Пусть не закрадётся в сердце зимний вечер.
Если ты не жаждешь — значит, не живешь.

Нет на свете меры, чтобы жажду мерить,
Если знаешь песню, ты её мне спой —
Буду жадно слушать, буду жадно верить.
Пусть я буду жадной — только не скупой.

Сорок лет земель московских
Не топтал ордынский конь.
Но у старых стен кремлёвских
Был опасный враг — огонь.
Как в засушливое лето
Загорится что-то где-то,
Дым закрутится седой
В слободе за слободой.
Тын за тыном, дом за домом,
По лачугам, по хоромам,
Запылает вся Москва,
Как в печи горят дрова…
Это было много раз.
Но пришёл однажды час —
И из города Коломны
На Москву возы ползут:
Для Кремля с каменоломни
Возит камень русский люд.
И былой стене на смену
Строит каменную стену
Небывалой красоты
Внук Ивана Калиты.
Внук Ивана — Дмитрий-князь,
Оградить Москву стремясь,
Крепость выстроил в столице,
На высоком берегу.
В стенах каменных — бойницы,
Чтобы целить по врагу.
А вокруг Кремля в ту пору
Вырыт был глубокий ров,
Ров такой, через который
Не пробраться без мостов.
А подъёмные мосты
Опускались с высоты
На цепях железных, мощных
От ворот из брёвен прочных.
По-иному начинает
Оборону ладить люд —
Сами порох добывают
И оружие куют.
Москвичи Кремлём гордятся, —
Он стоит на берегу.
Нынче можно не бояться —
Не осилить стен врагу.

Читатель мой, бывал ли ты
На башне университета?
Видал ли с этой высоты
Столицу нашу в час рассвета?
Когда за дымкой голубой,
А в летний зной — совсем лиловой
Москва-река перед тобой
Лежит серебряной подковой.
Всё видно с высоты такой —
Бульвары, площади и парки,
Мосты повисли над рекой,
Раскинув кружевные арки.
Ты ищешь Кремль? Вон холм крутой
Игрушечный Иван Великий,
На луковке его златой
Играют солнечные блики…
Давай займёмся стариной!
Представь себе, читатель мой,
Что там, где столько крыш вдали,
Огромный лес стоял когда-то,
Дубы могучие росли,
Шумели липы в три обхвата,
Полянки вместо площадей,
А вместо улиц — перелоги,
И стаи диких лебедей,
И рёв медведицы в берлоге,
И на заре на водопой,
Где плещет свежесть ключевая,
Шли лоси узкою тропой,
Рогами сучья задевая…
Текла река в лесах, в лугах,
Ладьи скользили по теченью,
А на высоких берегах
Виднелись тут и там селенья.
Славянский люд в них проживал
С десятого, быть может, века,
Тот люд Москвою называл
Глубокую, большую реку.
Природы щедрые дары
Ценить уже умели люди.
Для них заботливо бобры
Вели хозяйство на запруде.
Для них копили пчёлы мёд,
Растила птиц трава густая,
В глубинах москворецких вод
Икру метала рыбья стая.
Они пасли в лугах стада,
Пахали землю под пшеницу,
Купцам сбывали в города
И лён, и воск, и мёд, и птицу.
Из года в год богатый сбыт
Мехам бобра, медвежьим шкурам.
Водой и сушей путь открыт
В Ростов, Владимир, Суздаль, Муром.
Всё это были города
Руси лесистой и огромной.
Столицей Киев был тогда,
Была Москва деревней скромной.

Под Москвою, на дорогах,
Средь лесов и пустырей,
В старину стояло много
Сторожей-монастырей.
В них всегда монахи жили,
Пили, ели, не тужили,
Всё давала им земля —
Огороды и поля.
Монастырские угодья
Сразу видны издали —
Так и пышет плодородьем
От монашеской земли.
Монастырская пшеница
Выше роста колосится,
Выше пояса — овёс,
По колена — сенокос.
А работает в полях
Не звонарь и не монах —
Пашут поле батраки,
Крепостные мужики.
Для монаха всё готово:
И от рыбного улова,
И от пчельника доход
В монастырь несёт народ.
Скот разводят для монаха,
Сосны рубят для монаха.
На крестьянских на кормах
Тунеядцем жил монах.
За крестьян молил он бога,
От крестьян дохода много…
Всё, что видно вдаль и вширь, —
Всем владеет монастырь.
Но когда заметят в страхе
Вражий стан со стен монахи
Иль блеснут издалека
Копья вражьего полка,
Тотчас в Кремль гонец-монах
Мчится, стоя в стременах,
Объявить, что под Москвою
Показалась вражья рать,
Чтоб готовы были к бою:
Стольный град оборонять!
А крестьяне между тем
С монастырских крепких стен
Путь в столицу защищали,
Метко били их пищали,
И частенько под Москвой
Закипал горячий бой.
Много раз за стены эти
Укрывались бабы, дети, —
Как объявится беда,
Весь народ бежит сюда…
Сохранились и поныне
Древнерусские твердыни.
Поезжай да посмотри
На Москве монастыри:
Новодевичий, Данилов,
И Андроньев, и Донской.
Эти стены вражью силу
Оттесняли под Москвой.

***

В монастырской келье узкой,
В четырёх глухих стенах
О земле о древнерусской
Быль записывал монах.
Он писал зимой и летом,
Озарённый тусклым светом.
Он писал из года в год
Про великий наш народ.
О нашествии Батыя
Написал он в грозный час,
И слова его простые
Сквозь века дошли до нас.

Я счастлива, что я могу не спать,
Что тосковать еще имею право,
Ведь давняя жена, седеющая мать
Должна любить спокойно, величаво,
Должна любить сияньем мудрых глаз
И повседневной ласковой заботой,
А я бы на свидание сейчас
К тебе летела б в дождик под ворота.
И я смеюсь над тем, что любишь ты
Прикинуться и старше и недужней.
Моей любви осенние цветы,
Как цинии с расцветкой терпкой, южной, —
Они стоят на твердых стебельках,
Уже вокруг обледенели лужи,
Но пламя беспокойное в цветках
Упрямо не сдается зимней стуже.

Недружелюбие тая,
Глазами дивными пытливо
Ты смотришь на меня, а я
Немолода и некрасива.
Промчались дни моей весны,
С природою свожу я счеты,
И мне уже очки нужны,
Чтоб разглядеть твои красоты.
Но жизнь придумала хитро:
Она мне слово подарила.
И я беру мое перо,
В нем все — и молодость, и сила.
В нем нежность чувств, в нем боль потерь,
В нем свет и радость познаванья.
А ну, красавица, теперь
Вступай со мной в соревнованье!

Просыпались по застрехам птицы,
Запевали третьи петухи.
Поднималось солнце над столицей,
Золотя шатровые верхи.
Царь спешил на стройку. Там умело
Возводили стены мастера
Для большого, для живого дела —
Первого Печатного двора,
Вот они! Пока ещё без крыши,
Меж лесами прорези окон,
И заметно с каждым днем все выше
Становился дом со всех сторон.
Царский глаз, усталый, воспаленный,
Все искал: не кроется ль изъян…
Пред царём коленопреклонённый
Книжный мастер — Фёдоров Иван.
Бывший дьякон с тёмною бородкой
До земли склонился головой,
Царь к нему стремительной походкой
Подошёл, отставил посох свой
И приподнял мастера за плечи:
«Ну, Ивашка, мне покажешь ты,
Где в палатах расставляешь печи,
Чтоб сушить печатные листы
Для бесценных первых наших книжек?»
Мастер встал, чтоб проводить царя.
Царь Иван стал будто ростом ниже,
С мастером Иваном говоря.
Молодой, широкоплечий, статный,
Перед Грозным Фёдоров Иван
О палате рассуждал печатной:
Где поставит он печатный стан;
Пояснял он царственному тёзке,
Как сушить печатные листы,
Как хранятся для печати доски
Да какие буквы отлиты.
Вдохновенно Грозному Ивану
Говорил печатник про печать,
Расстегнул он ворот у кафтана,
Чтоб царю свободней отвечать.
И в печати помощь видел Грозный
Для своих больших державных дел…
А печатник мудрый и серьёзный
Много дальше Грозного глядел.
Были эти мысли скрыты, смелы,
И желанья были горячи…
Потому-то все здесь и кипело:
На леса тащили кирпичи,
Подмастерья карусель вертели,
Возле чана с известью кружась,
Ныли плечи, синяки на теле,
По лицу катились пот и грязь.
Приходили те мастеровые
Класть кирпич и молотом стучать
И не знали, что вот здесь впервые
Выйдет книга — первая печать!
И тогда не знали два Ивана,
Заведя горячий разговор,
Что по воле вражеского стана
Запылает их Печатный двор,
Что с попом боярин сговорится,
Как бы им народ ввести в обман,
Что покинет древнюю столицу
Для чужбины Фёдоров Иван…
Мы умеем предками гордиться —
Память о печатнике живёт,
Фёдорову — памятник в столице
Сохраняет бережно народ.