Николай Глазков

Во дворце, где у царских семей
Зимнее было становище,
Теперь Эрмитаж — так зовется музей,
В котором хранятся сокровища.
Чтоб обойти эти груды добра,
Не хватит, пожалуй, и месяца.
Посуда из чистого серебра,
Хрустальные люстры светятся,
Картины предыдущих веков,
Гобелены и статуи,
Знамена, отбитые у врагов,
Звездные, полосатые…
Из малахита и лазурита
Вазы, колонны, столики —
Все это доступно, все это открыто
И школьнику и историку!..

Это удивительно и странно,
Что она совсем не широка:
Исполняет должность океана
Межконтинентальная река!

Деревянный мостик, мост, мосточек
Оренбуржцам хорошо знаком:
По нему пройти приятно очень
Из Европы в Азию пешком!

Искупаться можно утром летним –
И не надо чемпионом быть,
Чтоб от континента к континенту
Водным стилем запросто проплыть.

Не имеет важного значенья,
Что пловца при этом отнесет
Быстрое уральское теченье
Метров на пятьсот или шестьсот.

Милая, хорошая, большая,
Вольная казацкая река
И разъединяет, и сближает
Дружественных два материка.

Он помнит чудное мгновенье
Не пьянства, а опохмеленья
Лишь потому, что очень часто
Не помнит он мгновенье пьянства.

Хорошо, что солнце светит в марте.
Отмечая радостно весну,
Не играйте в домино и в карты,
А фотографируйтесь в лесу!

Вы, пока в расцвете и в зените,
Отгоните бесполезный страх:
Лишнюю одежду всю снимите
И фотографируйтесь в трусах!..
Обязательно снимите обувь —
Похвалиться сможете потом:
Возле синеватого сугроба
Смело снег топчите босиком!

Вы пока в зените и в расцвете,
Старость не берет вас за бока,
Радуйтесь тому, что есть на свете
Фото на грядущие века!..
Чтобы после ваши дети, внуки,
Проходя по мартовским лесам,
Забывали все свои недуги
И усердно подражали вам!

Что было, то было, а было эдак:
В столицу Москва езда.
Медленнее, чем мне надо, едут
Товарные поезда.

А впереди по пути леса, и
Леса, и опять… снега.
Я на тамбуре замерзаю,
Пропадает моя нога.

Без сна и без отдыха несколько дней я…
Была бы лучше весна…
А на полустанках еще холоднее
Без отдыха и без сна.

И бесполезно на что-нибудь злиться:
Тому труднее, кто гонит немца;
Однако лишь в том вагоне счастливцы,
В котором печка имеется…

В котором начальник дымит дым-дмой,
Ему говорят:- Хлеба, водки не надо ли?
Только пусти нас, отец родимый! —
А отец посылает к той самой матери…

Начальник вообще воплощенная честность:
Кто-то вынимает бумажник потрепанный:
— Не желаешь ли денег, родимый отец наш?
А отец и бумажник к матери . . . . . . .

Однако к теплу неизведанный путь есть.
Я все что угодно готов упростить.
— За пятьдесят анекдотов пустишь?-
И мне отвечают:- Придется пустить!

И поезд сразу прибавил ходу,
И снега для меня что трава.
От анекдота и к анекдоту
Веду я свои слова.

Приехал — в метро устремился с вокзала,
Оттуда в заброшенный дом.
Когда я приехал, Москва мне сказала:
— Ты мог бы приехать потом!..

В начале лета утром рано
Проснуться каждому резонно.
Отрадно, выйдя на поляны,
Упиться свежестью озона.

В степи, за дымкою тумана,
Синеют гор сапфирных склоны.
В такую пору первозданно
Теченье резвое Онона.

Там камни — яркие соцветья —
Блеснут к пятидесятилетью,
Как наши рюмки и стаканы,
Звенящие традиционно.
Подымем их за Арсалана,
За Арсалана Жамбалона!

— Береги честь смолоду! —
Справедливо слово то.
Было много раз оно
Там, где надо, сказано!..

Но и в зрелые года
Честь твоя — не ерунда,
И ее — об этом речь —
Тоже следует беречь!

А в преклонном возрасте
Честь дороже почести:
Жизнь осмысленна, коль есть
Сохранившаяся честь!

Ну, а после? Ну, а после?..
Если жизнь прошла без пользы,
То от жизни толка чуть:
Остается только жуть.

Люди добрые, поверьте:
Честь нужна и после смерти.
Долговечней жизни честь —
Это следует учесть!

В ту ночь разведчики-ребята
Явились в штаб полка,
И командир обвел их взглядом
И объяснил, что очень надо
Доставить «языка».
Пошли ребята по дороге,
За лесом поворот,
Л ночь была полна тревоги
В тот сорок скверный год.

Вот лес. Прижались к лесу ближе.
Чуть слышен листьев хруст.
Идут, идут как можно тише…
И вдруг: — Сдавайся, рус!..

Их трое, и фашистов трое,
Вокруг глухая ночь.
Тогда сказал разведчик Боря:
— Ты сам сдавайся, дойч!

Была ночная схватка эта
Проста и коротка…
Разведчик Боря в час рассвета
Доставил «языка».

За двух товарищей убитых
Ему в тот самый час
хотелось пристрелить бандита,
Да помешал приказ.

С тех пор прошло немало весен,
Борис Иваныч сед,
Но до сих пор его в колхозе
Зовут «Языковед»!

Хочу, чтоб людям повезло,
Чтоб гиря горя мало весила,
Чтоб стукнуть лодкой о весло —
И людям стало сразу весело.

Там весь мир пополам не расколот
И поэты не знают преград.
Вы не верите в этот город,
Вы не верите в Поэтоград.

Вы наденете платье цвета
Черного бутылочного стекла,
И пойдете на край света,
И себе не найдете угла.

Все Вам будет враждебно и чуждо,
Потому что Вы их умней,
Где нет мысли, не может быть чувства,
Бросьте их и отдайтесь мне.

Эти сволочи Вас заманили
В логово их мелочей.
Вы за меня ИЛИ
За сволочей?

Приходите ко мне. Занавесим окно (для рифмы) шторой.
И будем пить
За такую дружбу, меж нами которой
Нет и не может быть.

За такую дружбу, где тайны нет,
Чтобы было нам хорошо…
Славлю время, которое настанет,
А не то, какое прошло.

Она торжественно красива,
В ней величавость благородства,
А рядом, посреди залива.
Торчат отходы производства.

В ней эстетическая сила —
И я б хотел, чтоб церковь эта
На труд и подвиг вдохновила
Технолога, а не поэта!..

Чтоб дядя самых честных правил
На комбинате, всем известном,
Храм совершенный сопоставил
С промышленным несовершенством!..

Чтоб бесполезные отходы
Не загрязняли больше воду,
А стали приносить доходы
И государству, и народу!

У меня квартира умерла,
Запылились комнаты и кресла…
Появились если бы дрова,
Моментально бы она воскресла.

Можно жить в квартире хорошо,
Но, конечно, не сейчас, а после:
Я стихи пишу карандашом,
А чернила взяли да замерзли.

Можно забыть на вокзале зал
И тысячи прочих комнат;
Но квартиру, в которой замерзал,
На экваторе приятно вспомнить.

На экваторе, над небом иным,
Через много лет, а пока
Я курю, и в небо уходит дым,
Потому что нет потолка!

Когда я потерпел аварию
И испытал все беды,
То филантропы мне давали…
Хорошие… советы.

Когда от нас уходит Старый,
Такая полночь настает:
Все подымаем мы бокалы —
И первый тост за Новый год!
Но переходим ко второму —
Тогда нам выпить хорошо
За милую хозяйку дома
Иль за кого-нибудь еще.
Заздравным тостам нет предела,
И, вероятно, кто-нибудь
Умелых наших виноделов
Захочет тостом помянуть.
Немало будет тостов разных,
Но в ночь такую я б желал
И за хрустальщиков прекрасных
Поднять хрустальный свой бокал!..
За яркость замыслов серьезных
И радость дружеских пиров,
За вдумчивых и виртуозных
Художников и мастеров!
За мелодичный звон бокальный,
Не умолкает он пускай!..
За Дятьково, за Гусь-Хрустальный,
За Неман и за Красный май!

И у меня такое мненье,
Что упрощенье — ход вперед,
Но истинное упрощенье
Цивилизация дает.

Сложней автомобиля лошадь,
Что может укусить и сбросить.
Скачи, коль хочешь, на коне —
Автомобиль приятней мне!..

Костер разжечь без спичек можно,
Однако чрезвычайно сложно
Добыть огонь вращеньем палки,
Без спички и без зажигалки!

Чернильницу, перо стальное
С вооруженья снял давно я
Лишь потому, что эти штучки
Сложней простейшей авторучки!

В Талдоме или в Арзеруме
Жить в доме проще, нежли в чуме!..
Коль я не прост, прошу прощенья,
Звени, мой тост, за упрощенье!

Незабываемый момент:
Я в центре города не города,
И предо мною монумент
Неповторимый: Полюс Холода!

Он деревянно-жестяной,
Но самобытный и заслуженный,
Мне говорит, что «жисть» иной
Не мыслится в стране застуженной.

И верхоянцы говорят
Мне в трогательном умилении
О том, что минус шестьдесят
Для них — обычное явление!

Здесь уважают холода…
Пускай алмазами и золотом
Гордятся Мирный и Алдан,
А Верхоянск гордится холодом!

Когда фашистские дивизии
Врывались в наши города,
Судьба планеты всей зависела
От русской стойкости тогда.
Когда весь мир дивился доблести
Солдат, не сдавших Сталинград,
Колхозники Тамбовской области
Внесли свой вклад.

На танковую на колонну
Они, работники полей,
Собрали сорок миллионов
Рублей.
И трудовую лепту эту
Они направили в Госбанк.
Стоит, как монумент Победы,
На площади тот самый танк.

Он высится на пьедестале,
Всю тяжесть трудных лет храня.
Сработана из прочной стали
Его надежная броня.
Его могучее орудье
Доныне помнит дни атак,
И с уваженьем смотрят люди
На этот танк.

Любителям войны горячей
Неплохо бы иметь в виду:
Теперь колхозники богаче,
Чем в том,
Сорок втором,
Году!

1

Если денежки имеются у вас
И хотите летний отдых провести,
Москвичи,
Не езжайте вы ни в Крым, ни на Кавказ,
Где, наверно, побывали, и не раз,—
Выбирайте поизысканней пути!

Не пугайтесь вы, что Лена далека,
А доверьтесь романтической мечте —
Вам понравится великая река:
Я не видел равной ей по красоте!

2

Леной любуюсь, в великом зеркале
Зайчики солнечные забегали.
Прыгают резво, воды чуть касаются —
Краше становится Лена-красавица.

Здесь этих солнечных зайчиков масса,
Все в необъятный простор включены
И сверкают, словно алмазы
Первой величины!

3

Здесь фотоаппарат бессилен —
Такая это красота!
И вам, художники России,
Поехать надобно сюда!
Здесь так природа благородна,
Так живописны берега,
Что создадите вы полотна
Не на года, а на века!

4

Не испытываю зла
К тем, кто режется в козла.
Развлекаются… А все ж
Жаль мне эту молодежь!

Уперлись глазами в стол,
В палубные стены —
Не волнует их нисколь
Величавость Лены.

Ведь такая красота
Не везде бывает!..
А они, попав сюда,
Время убивают!

1

Сентябрь, он осени начало…
А может, продолженье лета?
В такую пору не печалью,
А радостью душа согрета.
Тропинки манят и поляны:
Есть белый на лесной опушке,
Есть и опята, и волнушки.
В грибное царство утром рано
Уйдут молодки и старушки.

2

Грибочек превосходный белый,
А рядом с ним второй и третий
Люблю ловить у старых елей.
Осенний лес красив и светел,
Чудесен даже поределый.
Когда волну волнушек встретил,
Есть смысл прийти с корзиной целой!

3

Люблю сентябрь лесных скитаний,
Естественность грибных исканий.
Набрать грибов стараюсь, чтоб
Осмыслить пору увяданий.
Чертоги чудные чащоб
Красивее стандартных зданий,
Естественней и первозданней!

4

Сентябрь — богатый месяц года,
Влюбленный в Деву весельчак.
Его роскошная природа
Трехцветный подымает флаг.
Он щедр на фрукты, корнеплоды,
Чудесный лекарь и добряк.
Кричат о сотнях тысяч благ
Его сады и огороды!

5

Торжественно шуршит прибрежный лес,
А рядом с ним стоит великий город.
На улицах его шумит прогресс,
Естественность в лесу приют находит.
Что лучше? Трудно разобраться здесь.
Когда пора осенняя приходит,
Есть в ней и красота, и стужа есть.

6

До Палестины долетают птицы,
Однако там им Подмосковье снится,
Листы берез на заводях и склонах,
Голубоватой осени страницы
И кроны сосен, а не пальм зеленых.
На Юге нет такого увяданья,
Унылого очей очарованья!

7

Дожди осенние надели
Осенний пасмурный наряд,
Листва ложится на панели,
Газоны тускло пожелтели,
И город осени не рад.
Но за городом осень — диво:
Успокоительно красива!

8

Не лучезарно небо — серо-бело,
И многие спешат укрыться в норы,
Но величаво роща пожелтела,
Оранжево сияют косогоры.
Чиста вода у золотого бора,
Купаться хорошо в такую пору!..
Есть в этом польза для души и тела!

1

Сегодня счастливый выпал денек:
Веселый такой выпал снег.
Ему хорошо. Он торжественно лег,
Тревожа и радуя всех.
О нем сочиняют поэты стихи,
Читают знакомым, друзьям.
Кто скажет, что снег — чепуха, пустяки?
Есть в нем что-то близкое нам!

2

Такой пушистый, белый снег
Однажды утром выпал,
Махровые уремы рек
Узорчато усыпал.
Лежит и знает, что нужна
Ему зима, а мне весна!

3

Так странно выпадает снег,
Атласно и добротно.
На берегах родимых рек
Ему лежать вольготно.
Чиста тропинка у реки,
Купаться могут чудаки,
Ежели им угодно!

Как жара и холод, свет и тьма,
Город Камня надвое расколот.
Если посмотреть на все дома,
Старый город там и новый город.

Новый город, словно довод веский,
Супротив экзотики багдадской.
Может быть, он среднеевропейский
Больше, нежли среднеазиатский.

Вызывали у меня доверье
Новые арыки, стены, крыши
И великолепные деревья,
Те, что этажей седьмых повыше.

И совсем, совсем иного сорта
Старый город глиняной глуши:
Не для красоты и не для спорта
На глазах у женщин паранджи!

— Непорочная дева,
Ты меня награди,
Чтоб за правое дело
Орден был на груди!

— Орденами не в силе
Грудь украсить твою,
Но спасенье России
Я тебе подарю!

Выйди, Витя, на озера
И метни крючки под лед.
Ты себя утешишь скоро,
Если рыбка заклюет!

Белый снег блестит так ярко,
Очевидно, неспроста:
Колоссальная рыбалка —
Окуневые места.
Вот и все — конец стиху:
Улови себе уху!

Река Амга
Сама собой горда —
Такая в ней прозрачная вода,
Что виден каждый камушек на дне.

Амга — река,
Достойная вполне
При пятибалльности отметки шесть!
В ней что-то вечно женственное есть —
И берега, деревья и трава
Ей шепчут сокровенные слова.

Река Амга лесами хороша,
И улыбается
Красавица Амга,
Когда ее касается тайга,
Листвой и хвоей ласково шурша.

Река Амга лугами широка,
И улыбается
Красавица Амга,
Когда ее касаются луга,
Где на сто га
Раскинулись стога.

Амге приятно это торжество,
Амга, она — живое существо!

Рыболовы взяли да рискнули,
А была у них благая цель:
Запустили в воды Иссык-Куля
Добрую севанскую форель.

Мы последствий не предвидим часто,
Не всегда удачна параллель:
В Иссык-Куле хищницей зубастой
Стала безобидная форель.

И не можем мы сказать, ликуя:
— Хорошо, что ход форели дан!..—
Плохо, что исчезла в Иссык-Куле
Рыба превосходная — осман!

С чудным именем Глазкова
Я родился в пьянваре,
Нету месяца такого
Ни в каком календаре.

На Севере диком стоит одиноко
На голой вершине… лиственница:
Сосна или кедр-великан так далеко
На север не могут продвинуться.

А лиственница в этой области вьюжной
Сдружилась с морозами лютыми —
И снится ей дуб, фантастический южный,
Воспетый олонхосутами!

Учил Менделеев, что необходимо
Серьезней на Север взглянуть.
— Россия,- сказал он,- не знала б Цусимы,
Был если бы Северный путь!

Ученый не дожил… Его указанья,
Его предсказанья сбылись.
Упорны российских Колумбов дерзанья,
Седой океан, покорись!

На тысячу верст застилают дорогу
Громады дрейфующих льдов,
Но от Ленинграда до Владивостока
Идут караваны судов.

Зубами стучат ледяные громады
У северной самой земли:
От Владивостока и до Ленинграда
Идут каждый год корабли.

Отважные люди в полярных просторах
Зимуют под грохот пурги.
Таких крепостей нет на свете, которых
Боялись бы большевики!

Пускай наш седой океан необъятен,
Нам Север понятен: там нет «белых пятен»!

Пошли за зверем восемь человек.
Булчуты понимали: зверь не слабый.
Судили по следам: ноябрьский снег
Был глубоко продавлен мощной лапой.

Эвенк Атласов, может быть, потомок
Атласова, открывшего Камчатку,
На зверя бросился, подняв топорик,
Но лапой зверь его в сугроб впечатал.

Захаров Миша ринулся с копьем
И ранил зверя, но не доконал.
Захаров Петя подоспел с ружьем
И уложил зверюгу наповал!

Потом узнали: это бабыр был,
Который почему-то шел на Север.
Захаров — старший брат — его убил —
И тигр в Якутском выставлен музее.

Он чучело, а выглядит живым,
Его не портят и не старят годы.
И мыс почтеньем сквозь стекло глядим
На памятник печальной той охоты!

В мир иной отворились двери те,
Где кончается слово «вперед»…
Умер Кульчицкий, а мне не верится:
По-моему, пляшет он и поет.

Умер Кульчицкий, мечтавший в столетьях
Остаться навеки и жить века.
Умер Кульчицкий, а в энциклопедиях
Нету такого на букву «К».

А он писал стихи о России,
С которой рифмуется неба синь;
Его по достоинству оценили
Лишь женщины, временно жившие с ним.

А он отличался безумной жаждой
К жизни, к стихам и пивной,
И женщин, любимую каждую,
Называл для чего-то своей женой.

А он до того, как понюхать пороху,
Предвидел, предчувствовал грохоты битв,
Стихами сминал немецкую проволоку,
Колючую, как готический шрифт.

Приехал в Москву прямо с юга жаркого,
А детство провел в украинских краях,
И мама писала ему из Харькова:
«Не пей с Глазковым коньяк!»

Почему народ России,
Отличающийся силой,
Проявляющий сноровку,
Вдруг придумал поговорку:
«Дураков работа любит»?

Ведь пословица
Не сломится,
Переходит в род из рода;
В ней таится
И хранится
Мудрость вечная народа.

Эту мудрость все мы знаем,
Но поймет ее не всякий!..
Скажет: — Был народ лентяем,
А отнюдь не работягой!..
Нет, народ, трудясь умело,
Уважал любое дело!

Ведь недаром говорится:
Дело мастера боится.
Труд нас кормит, лень лишь портит,
Лень, она — мать всех пороков!..
Ведь не зря у нас в народе
О труде пословиц много.

В них народ боролся с ленью,
Так как был в труде упорен.
Если слово взять «уменье»,
Без сомненья,
«Ум» в нем корень!

Коль идет работа споро,
То идет работа скоро.
Ведь недаром говорится:
Дело мастера боится!..
А «дурак», он тот, кто дело
Совершает неумело,
Кто работу кончить хочет,
Но ее не скоро кончит;
Кто, трудясь без толку долго,
Уйму времени загубит!..
Вот что значит поговорка:
«Дураков работа любит».

Родник хвалился: — Я велик!
Я очень многого достиг,
Вобрал в себя десятки влаг…
Но вот родник вбежал в овраг.

В овраге тек большой ручей.
Каков был смысл его речей?
Ручей хвалился: — Я велик!
Я очень многого достиг,
Вобрал десятки родников,
Вот я каков, вот я каков!
Но скоро в речку впал ручей.
Мы предоставим слово ей.

Хвалилась речка: — Как река
Я чрезвычайно велика!
Ручьев я сотни вобрала,
Вершу огромные дела,
Теку неведомо куда…
Но впала в реку речка та.
Река хвалилась: — Я, река,
И широка и глубока.
Так много речек вобрала,
Что не упомню их числа!
И не хвалиться мне нельзя:
Ведь не случайно и не зря
Присвоен мне великий сан…
Река впадала в океан,
И океан тот был велик!..
Увы! Не знал того родник!

1

Алое солнце на небе все реже,
Люди не рады нашествию стужи,
Лютые вихри летят с побережий —
Оттепель все же раскинула лужи,
Чтобы не мерзли русалка и леший,
Каждый прохожий и каждый проезжий.
Если весна промелькнет, нам не хуже!

2

И зимой не надо унывать:
Редкий ручеек мелькнет в лесу.
Оттепель такая благодать,
Что чуть-чуть похожа на весну.
Каждый раз бываю рад весне,
Ежели не наяву — во сне!

3

Что зимой всего приятней?
Если глянуть объективней,
Резкий ветер, он отвратный,
Ну, и холод препротивный.
Оттепель всего отрадней.
Видеть весело весьма:
У зимы журчит весна!

Есть у меня перочинный
Ножик из доброй стали.
Сколько его точили,
Сколько полировали!

Он, вероятно, не быстро
Занял почетное место,
А терпеливо лет триста
Приобретал совершенство.

С чувством «плепорции», с толком
Изготовлялся умельцем,
Чтоб на Макарьевском торге
Не уступать иноземцам!

Павловское изделье
Славилось по России —
Пушкин чинил им перья,
Перья из стаи гусиной.

Перья пускай устарели
В век рукописно-машинный,
Но остается при деле
Павловский нож перочинный!

Дома он мне пригодится
Или на лоне природы,
Всюду могу им гордиться:
Радостная вещица —
Павловская работа!

Не цвели ни яблони, ни липы,
Потому что не было воды.
Началась потом дорога Рыбы
У Аральского и Кзыл-Орды.
Рыбок полосатых и усатых
Пассажирам продавали тут.
На полупустынных полустанках
Слышал я, колеса как поют.

Ночь прошла — безводная пустыня
Засияла солнцем и водой.
Началась тогда дорога Дыни
Или показалась мне такой.
Шумные арыки неустанно
Отражали знойные лучи.
На холмах зеленых Теплостана
Круглые росли карагачи.

«Аз тебе хоцю!» писал писалом
На бересте грамотный мужик.
Был, наверно, откровенным малым,
И в любви желанного достиг.

Так непринужденно, откровенно
И не лицемерно хорошо
На бересте до него, наверно,
Милой не писал никто еще!

Это удивительно похвально,
Что сумел он грамоту постичь
И сказать так просто, гениально,
Чтоб в любви желанного достичь:
— Аз тебе хоцю!..— Здесь взлет отваги,
Честное влечение души…

Мой коллега лирик, на бумаге
Попытайся лучше напиши!

Бык Холода родился в сентябре
Под облаками северных сторонок
И нагло заявляет о себе.
Бык Холода пока еще теленок.
Теленок он отнюдь не золотой,
Бодает всех, и как еще бодает:
Сковал все огороды мерзлотой —
И урожай картошки пропадает.

Теленок этот нехороший, злой,
Не золотой в буквальном смысле слова:
Морозит воду, а вода — основа
Промышленности нашей золотой!..
Ведь промывают золото водой,
Водою добывают и алмазы.
Стервец-подлец телец не золотой,
И от него стране убытков масса!..

Теленочек не золотой отнюдь —
Бедняге, мне не нравится ничуть
Такое быстрое похолоданье,
И собираюсь я в обратный путь:
Хочу уехать от его боданья!

В эту зиму снега было мало,
Но, морозы лютые кляня,
Под не очень теплым одеялом
Перезимовали зеленя.

Перезимовали, не померзли,
Значит, не напрасно проросли,
А могли погибнуть здесь без пользы:
Много бед они перенесли.

Жгла их стужа, думала: им крышка,
Гнул их ветер, думал: им труба!
Не поблекли стебельки-малышки,
Вырастут добротные хлеба!

Стоит погода: так себе,
На том спасибо — нету снега,
Но мы в прохладном сентябре
Купались в озере Онего.

Песчаный пляж зело хорош,
А сосны, сосны, как в Пицунде,—
И непростительная дрожь
Сошла на первой же секунде!

Там, где сохранены леса,
Где жив сосновый бор,
Там смотрят ясные глаза
Задумчивых озер.

А где порублены леса,
Пейзаж уже не тот:
Там тягостная полоса
Искусственных болот.

Вне времени и притяжения
Легла души моей Сахара
От беззастенчивости гения
До гениальности нахала.

Мне нужен век. Он не настал еще,
В который я войду героем;
Но перед временем состаришься,
Как и Тифлис перед Курою.

Я мир люблю. Но я плюю на мир
Со всеми буднями и снами.
Мой юный образ вечно юными
Пускай возносится, как знамя.

Знамена, впрочем, тоже старятся —
И остаются небылицы.
Но человек, как я,- останется:
Он молодец — и не боится.

Господи! Вступися за Советы,
Сохрани страну от высших рас,
Потому что все твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.

И бесполезной суетой,
И скоростью небесполезной
Отмечен век не золотой,
Не бронзовый и не железный.

Стремительный двадцатый век —
Век всей таблицы Менделеева!..
Приветствую его разбег
И замечательных людей его.

На недоступной высоте
Хранит базальтовая башня
Цветные подписи всех тех,
Кто на нее влезал бесстрашно.

У экзотических Столбов
Такая формула есть: Эмма
Плюс Глеб равняется любовь —
Нова, как вечность, эта тема.

На вековом таймырском льду,
Который тает раз в столетье,
Я надпись милую найду:
Здесь побывали Света, Петя.

Там, где пехота не пройдет,
Не проберутся и танкисты,
До тех высот,
До тех широт
Дойдут товарищи туристы!

Мне нужен мир второй,
Огромный, как нелепость,
А первый мир маячит, не маня.

Долой его, долой:
В нем люди ждут троллейбус,
А во втором — меня.

На земле исчезнут расы,
Госграницы и вражда
И построят из пластмассы
В эти годы города.

В ход пойдет предметов масса,
Всякий хлам ненужный весь,
Потому что есть пластмасса
Органическая смесь!

Мальчик с самолета реактивного
Не спускал пытливых детских глаз,
И ему завидовал я: дивное
Путешествие он совершит на Марс!..

Зря завидовал. Пути небесные
Ожидают в будущем ребят.
Но, мне верится, мои ровесники
Первыми до Марса долетят!

Когда желанная весна
Опять звенит в лесу и в поле,
Лазоревая новизна
Ее растений снова в холе.

Сосна, освободясь от сна,
Теперь не унывает боле,
А расцветает в новой роли.
Роскошна радость и ясна.

Шикарна вешняя природа,
И можно в это время года
Нам выбрать лучшие пути:

Отправиться на всякий случай
В великолепный лес дремучий,
У трех берез сморчки найти!

Я в детстве бросил рисовать.
Кто в этом виноват?
Хочу виновника назвать:
Мой милый младший брат.

Меня он рано превзошел:
Похоже — значит, хорошо
Свой собственный портрет
Набрасывал карандашом.
А я так мог?.. Нет, нет!

Посредственные, не скорбя,
Свои рисунки сжег,
А старшеклассного себя
Легко утешить смог:

Мой брат рисует лучше пусть,
Рисунки — пустяки,
А у меня отличный вкус,
И я пишу стихи.
В искусстве — так казалось мне —
Я больше понимал.
Мне нравились Мане, Моне,
Гоген и Ренуар.

Мой брат поздней меня узнал
Про то, кем был Ван-Гог,
Но постоянно рисовал —
Художником стать мог.

И мог в Манеже выставлять
Он свой автопортрет,
И мог еще известней стать,
Чем я теперь поэт.

Печальным словом помяну
Года больших утрат:
В Отечественную войну
Погиб мой младший брат.

Когда грузил баржу, немало
Тяжелых бревен перенес,
И мне вода напоминала
Стволы развернутых берез.
И мир во всем многообразии
Вставал, ликуя и звеня,
Над Волгой Чкалова и Разина
И Хлебникова, и меня!

Лез всю жизнь в богатыри да в гении,
Небывалые стихи творя.
Я без бочки Диогена диогеннее:
Сам себя нашел без фонаря.

Знаю: души всех людей в ушибах,
Не хватает хлеба и вина.
Даже я отрекся от ошибок —
Вот какие нынче времена.

Знаю я, что ничего нет должного…
Что стихи? В стихах одни слова.
Мне бы кисть великого художника:
Карточки тогда бы рисовал.

Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый — век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней!

Летний лес великолепно ласков.
Если есть река, пригож вдвойне —
Серебристой радуюсь волне,
Южный ветерок похож на сказку.
Человеку хорошо тогда:
Есть где обрести свободу духа!
Встретится русалка-молодуха,
С ней еще приятнее вода!
Камыши беседуют с осокой,
Отблеск солнца прыгает, резвясь.
Мудрый лес, великий и высокий,
Ублажает в благодатный час.

1

Листвы лазоревую прелесть
Апрель передоверил маю,
Весна вступила в свою зрелость,
Расцвет природы принимая.
И на деревьях птицы спелись,
Красу такую понимая,—
Уходит сумрачная серость.

2

Звенят в родимых рощах птицы,
Весна зеленая грядет —
Ей всюду слава и почет,
Расцветка трав пестрее ситца.
У речки радостно весьма,
Шикарно чист шатер небесный —
Купаться нам велит весна,
Ее вода зело полезна!

3

Улыбка солнечной весны
Мне говорит, что скоро лето.
Нас тянет в лес, в листву одетый,
И на простор речной волны.
Цветы цветут, как самоцветы,
Есть в них отрадные приметы!

Пускай нам живописец не знаком,
Он требует подхода осторожного —
И мы его работу назовем
Картиной неизвестного художника.
Он числится в музее, как и тот,
Который славен именем и отчеством.
Его изобразительных работ
Никто не назовет народным творчеством.

А поговорку, сказочный сюжет,
Который чрезвычайно занимателен,
Былину тех, частушку этих лет
Должны назвать прозаик и поэт
Трудами неизвестного писателя!..
Талантливо творил во все века
Коллега наш, неутомимый праведник.
На главных площадях наверняка
Ему давно пора поставить памятник!..

Желанная весна проходит,
Ее закаты догорят…
Но лето славное приходит,
Ему я тоже очень рад.

Его светлейшее сиянье
Ласкает воды милых рек,
И радуются россияне,
Смотря на яблоневый снег.
Есть в юности весенней прелесть,
Ей благодарен я весьма.
Весна красна, но лета зрелость
У нас не хуже, чем весна!

Дорога полудикая
Ухабиста зело —
И «газик» наш, подпрыгивая,
Вздыхает тяжело.

Баранку крутит Леша
Не покладая рук.
Причудливо взъерошен
Осенний лес вокруг.

Дорога пусть не плавная,
В ней ямы да горбы,
Но главное, но главное:
На ней растут грибы!..

А я, грибник, что делаю?
Слежу — в глазах рябит,
Но замечаю белые —
И Леша тормозит.

Мне гриб добротный дорог,
Он разгоняет грусть,
А сорок остановок
Простит мне Леша пусть!

Льет на землю скупые лучи
Завихренное тучами небо,
И художник Сережа Тучнин
Пишет церковь Бориса и Глеба.
В день такой же, студеный и хмурый,
Без оттенков благой синевы,
В этой церкви молился князь Юрий —
Удалой основатель Москвы.

У старинного этого храма
Живописец трудился упрямо —
И продрог он, чудак человек!
— Поработал, Тучнин, и довольно!
Зря ты мерз и писал колокольню:
Ведь она — восемнадцатый век!

Отвечает Тучнин: — Не беда!
С колокольней еще живописней!—
И мы с ним соглашаемся: — Да,
Колокольня не кажется лишней.
Архитектор ее был толков,
Не чурался глубокого смысла,
Ибо строил спустя шесть веков,
А единый ансамбль сохранился!

В стародавнее время
В домосковных лесах
Жили древляне — свободное племя,
Что никому не платило ясак.

Древность и дерево слиты корнями:
Было «древность» и «древо»…
Вместе с деревьями жили древляне —
Любили древляне дело.

Часто деревья древляне сжигали:
Хлеб сеять было нужно!..
Потом по пням обгорелым шагали,
Пни корчевали дружно.

Так в сражениях против леса
Одолевал человек.
Мускулы были его из железа
В тот деревянный век!

Внук от деда наследовал силу,
Волю, стремленье к победе.

Про страну такую — Россию
Узнали все страны на свете.

От Аляски Родина до Польши —
Вот она какая, наша Русь.
У нее одна Камчатка больше,
Чем вся Дания и Бенилюкс.

Есть у нас просторы Казахстана,
Есть и горный и степной Алтай.
Хорошо трудиться неустанно:
Есть работы непочатый край.

Покоренье снеговых просторов,
Освоенье вековых степей,
На бескрайных землях гул моторов —
К коммунизму новая ступень.

Но еще такие есть просторы,
Есть такая ширь и глубина.
Море есть, в сравнении с которым
Словно капля в море целина!

Скорость звука — пройденная штука,
С каждым днем чудесней чудеса.
Наша богатырская наука
Спутники пустила в небеса!

И мне верится, что очень скоро
Доживем до сказочной поры:
Встретим небывалые просторы
И невероятные миры!

Захватив кусочек атмосферы
И необходимый провиант,
Может быть, осваивать Венеру
Наши комсомольцы полетят!

На другой планете в небе синем
Станут строить коммунизм они.
Здесь моя фантазия бессильна,
Как всесильны завтрашние дни!

Вы, которые не взяли
Кораблей на абордаж,
Но в страницы книг вонзали
Красно-синий карандаш.

Созерцатели и судьи,
Люди славы и культуры,
Бросьте это и рисуйте
На меня карикатуры.

Я, как вы, не мыслю здраво
И не значусь статус-кво…
Перед вами слава, слава,
Но посмотрим, кто кого?

Слава — шкура барабана.
Каждый колоти в нее,
А история покажет,
Кто дегенеративнее!

Героев рождает горе
С его положеньем скверным:
Достаточно было героев
В безрадостном сорок первом!..
Увы! Одного героизма
Для веской победы мало —
Потребовались механизмы
Осмысленного металла.

Наука, ломая и строя,
Решает любое сраженье,
Но точной наукой герои
Не сняты с вооруженья!..

Героев рождает счастье,
Героев рождает богатство —
Герои способны умчаться
В космическое пространство!
Когда на пути благородном
Великое и удалое,
То к подвигам новым пригодны
Герои, и только герои!

Каждый день
Это жизни модель.
Пробужденье —
Рожденье.
Утро —
Детство и юность,
Мудро
За утро волнуюсь.
Если утро проспал я
Или утро пропало,
То и зрелости полдень
Никуда не годен!..
Если утро пропало,
Поступил опрометчиво,
Ибо времени мало
Остается до вечера.

Вечер похож на старость:
Чувствуется усталость,
Очень мало осталось
До неизбежной полночи…
День бесполезный вспомните,
День ускользнувшего счастья…
Тянет ко сну. Сон похож на смерть.

Как перед смертью не надышаться,
Так и сегодня уже не успеть,
Не успеть и не преуспеть.
Остается надежда назавтра,
Завтра может пройти не затхло,
Завтра может пройти величаво,
Завтра нас увенчает слава!..
Ждать не долго еще
Одного дня.
Хорошо,
Что модель не одна!

Вероятно, скажу — не совру,
Обожаю правдивые вести:
Баклажаны мечут икру,
Они рыбами были прежде!
На одной из незнамых планет
Они плавали в океане —
И морской фиолетовый цвет
Сохранился с тех пор в баклажане!

Где еще мы лиловость найдем?
Странный цвет баклажана-растенья
Говорит о его внеземном,
О небесном происхожденьи!
Но, на грешную землю попав,
Баклажаны утратили заводь.
Не имея возможности плавать,
Отказались от игр и забав.

Космонавты их к нам привезли —
Заскучали у нас баклажаны,
Ибо почва и климат земли
Оказались для них нежеланны.

Так по логике странных вещей
Существуют еще перегибы —
На планете у нас в овощей
Превращаются резвые рыбы!

Вот идет состав товарный.
Слышен окрик матерный.
Женщины — народ коварный,
Но очаровательный.

Когда я шел и думал — или-или,
Глухонемые шли со мною рядом.
Глухонемые шли и говорили,
А я не знал — я рад или не рад им.

Один из них читал стихи руками,
А два других руками их ругали,
Но как глухонемой — глухонемых,
Я не способен был услышать их.

Весна пока что
За горами,
А все же легче на душе:
Луч солнышка
В оконной раме
Ее приветствует уже.
Нет под студеными ветрами
Трагичности
В январской драме —
И можно выйти в неглиже
На снег.
А снег лежит коврами
Еще на южном рубеже.

Мороз не сдал
Своих позиций,
И вьюга то и дело злится —
Характер у нее таков…
А в зимней речке
Порезвиться
Йог тоже не всегда готов.
Легко бедняге
Простудиться,
Однако в проруби водица
Весьма заманчива.
Весьма
Неплохо с нею подружиться:
Есть в ней русалочья весна!

Русь терпела всяческие беды,
Города тонули в смутном мраке:
В Новгороде ликовали шведы,
И Москвою правили поляки.
Разорялись земли государства,
Разрушались терема и храмы…
Самое дородное боярство
Оказалось неспособным самым.

Был наследник Грозного повинен
В том, что смутные настали годы…
В эти дни нижегородец Минин
Обратился к русскому народу.
Призывал он златом и булатом
Ополчиться против иноземцев,
Прозвучал его призыв набатом
И объединил единоверцев.
Собралось большое ополченье,
От врагов Москву освободило.

Таково в истории значенье
Слова, обретающего силу!

Март месяц солнечной зимы
И потому слывет весенним.
Хороший месяц, ибо мы,
А с нами лучшие умы,
Лесное пробужденье ценим.
Когда капель звенит с утра,
Отогревается природа.
Воробушки кричат «ура»,
Узрев сверкающую воду!

Еще не тронулся лед,
Кизил, однако, цветет,
Что значит: весна ведет
Огромное наступленье.
Медведь из берлоги вылез —
От солнышка сгинул вирус.
Токует глухарь потепленье.

Прекрасна вешняя природа,
Апрель заулыбался снова.
Шумят и веселятся воды:
У них теперь свобода слова!..
Река струится величаво —
Ей в эти дни почет и слава!

О весне написано немало,
Вновь пишу о солнечной весне.
Чувствую ее у сосен алых
И в ручьях, смывающих весь снег.
Небо смотрит радужно-радушно,
Не ворчит притихшая метель —
И звенит, как нужно, добродушно
Клавишами радости капель.
Оживает сонная природа,
Веселится теплая погода.
Улыбается для нас апрель!

Апрельский снег — простак —
Людишек не пугает,
Летит и тут же тает.
Он выпал просто так,
Чтоб обновили лыжи
Какой-нибудь малыш и
Его двойник — чудак.

Апрель преобразил природу,
Летит зеленая весна.
Люблю такое время года,
Отрадное, как новизна.
Чудесны утренние воды,
Купаться радостно весьма —
Есть в этом удаль и свобода!

Растаял тяжкий снеголед
Авторитетно и отрадно,
И прояснился небосвод:
Сияет ясно и приятно.
Естественно Весна грядет!

Апрель ценю и понимаю,
Люблю его не меньше мая,
Его хвалю за добрый нрав.
Кто лесом побредет в апреле,
Сморчки найдет у старой ели,
Архиприлежно поискав.
Неплохо в это время года
Дышать раствором кислорода,
Резонно выйти на природу,
Она живет в родных лесах!..
В реке апрельской искупаюсь,
Не простужусь, не испугаюсь —
Есть в этом удаль и размах!

Стояло прохладное утро,
А птицы резвились и пели:
Весну они славили мудро,
Апрель прославляли в апреле.
Такие веселые птицы
Едва ли могли ошибиться,
Едва ли могли петь напрасно:
Весной унывать не годится,
Улыбка природы прекрасна!

К нам весна приходит снова,
Дни ее светлы, ясны,
И веселье — это слово
Происходит от весны!

Подобает веселиться
В дни, когда дряхлеет снег,-
И, весну встречая, птицы
Веселятся раньше всех.

Пробудившееся солнце
Говорит воде:- Теки!-
И весенний день смеется:
Веселятся ручейки!

А когда вода струится,
То, заметная едва,
Начинает веселиться
На проталинах трава.

И подснежник или лютик
Веселиться тоже рад,
Ну, а люди, ну, а люди
Веселятся и грустят…

Посмотрев на лед последний,
Слышу я веселый хруст —
Радость вешняя заметней,
Нежли заморозков грусть!

Белеет яблоневый цвет —
Унынья нет.
Ласкают взгляд леса, луга,
А не снега.
Течет веселая река —
И берега
Как будто водят хоровод
У милых вод.

Отлично может всякий люд
Купаться тут.
Улыбка солнца в добрый час
Дойдет до нас.
Жара прекрасна в летний день,
А рядом тень.
Вот так и просится в мой стих
Единство их.

День первый. Поезд скорый
Идет по Теплостану.
В окне мелькают горы,
Деревья и тюльпаны.

Потом по расписанью
Пустыни знойный гул
И станция, в названьи!
Которой саксаул.

Второй день. А все та же
Пустынная страна.
И думаешь: когда же
Закончится она?..

Но вот леса и степи.
Чтоб я не унывал,
Во всем великолепьи
Течет река Урал.

День третий. Вижу снова
Прелестные леса.
На широте Тамбова
Блаженствует весна.

И, набирая скорость,
Как самолет «ПО-2»
Летит весенний поезд
Алма-Ата — Москва!

Хоть и маленький, но сад
Во дворе Егорова.
Вишни, яблоки висят —
Это очень здорово!

Не щадя трудов и сил,
Он однажды осенью
Сам деревья посадил,
Чтобы плодоносили.

Получилось так хитро:
Урожай имеется —
Вишен целое ведро
С небольшого деревца!

У прилавков и витрин,
Там, где фрукты, очередь:
Всевозможный витамин
Людям нужен очень ведь!

А Егоров сад садил,
Витамины сам растил.
Сам себе он господин,
Сам себе он магазин,

Сам себе и покупатель —
Забирает весь товар…
Только денег не затратил,
В очереди не стоял!

1

Прозрачное небо хрустально,
Погода немного свежа,
Природа грустна, и печальна,
И радостна, и хороша.

Иду по тропинке, согретой
Улыбкой осенних небес,-
И нравится мне бабье лето,
Как бабы, идущие в лес!

2

Нельзя сказать, что солнце светит слабо,
Но изменился луговой ковер:
Уже цветет осенняя кульбаба,
А одуванчик желтенький отцвел.

И бесполезно сетовать на это,
Об осени пришедшей говоря,-
Меня вознаградит кульбабье лето,
Кульбаба процветет до ноября!

В силу установленных привычек
Я играю сыгранную роль.
Прометей — изобретатель спичек,
Но отнюдь не спичечный король.

Этот дар дается только даром,
Но к фортунным и иным дарам
По путям, проверенным и старым,
Мы идем, взбираясь по горам,

Если же и есть стезя иная,
О фортунных и иных дарах,
То и дело нам напоминает
Кошелек, набитый, как дурак.

У него в руках искусства залежь,
Радость жизни, вечная весна,
А восторжествует новизна лишь,
Неосознанная новизна.

Славен, кто выламывает двери
И сквозь них врывается в миры,
Кто силен, умен и откровенен,
Любит труд, искусство и пиры.

А не тот, кто жизнь ведет монаха,
У кого одна и та же лень.
Тяжела ты, шапка Мономаха,-
Без тебя, однако, тяжелей!

Он вошел в распахнутой шубе,
Какой-то сверток держал.
Зуб его не стоял на зубе,
Незнакомец дрожал.

Потом заговорил отрывисто, быстро,
Рукою по лбу провел,-
Из глаз его посыпались искры
И попадали на ковер.

Ковер загорелся, и струйки огня
Потекли по обоям вверх;
Огонь оконные рамы обнял
И высунулся за дверь.

Незнакомец думал: гореть нам, жить ли?
Решил вопрос в пользу «жить».
Вынул из свертка огнетушитель
И начал пожар тушить.

Когда погасли последние вспышки
Затухающих искр,
Незнакомец сказал, что слишком
Пустился на риск.

Потом добавил:- Теперь мне жарко,
Даже почти хорошо…-
Головой поклонился, ногой отшаркал
И незаметно ушел.

Дни твои, наверно, прогорели
И тобой, наверно, неосознанны:
Помнишь, в Третьяковской галерее —
Суриков — «Боярыня Морозова»?..

Правильна какая из религий?
И раскол уже воспринят родиной.
Нищий там, и у него вериги,
Он старообрядец и юродивый.

Он аскет. Ему не нужно бабы.
Он некоронованный царь улицы.
Сани прыгают через ухабы,-
Он разут, раздет, но не простудится.

У него горит святая вера.
На костре святой той веры греется
И с остервененьем изувера
Лучше всех двумя перстами крестится.

Что ему церковные реформы,
Если даже цепь вериг не режется?..
Поезда отходят от платформы —
Это ему даже не мерещится!..

На платформе мы. Над нами ночи черность,
Прежде чем рассвет забрезжит розовый.
У тебя такая ж обреченность,
Как у той боярыни Морозовой.

Милая, хорошая, не надо!
Для чего нужны такие крайности?
Я юродивый Поэтограда,
Я заплачу для оригинальности…

У меня костер нетленной веры,
И на нем сгорают все грехи.
Я поэт ненаступившей эры,
Лучше всех пишу свои стихи.

Парень из Аскиза — тракторист.
Обучался в школе с детских лет.
Он по убежденью атеист
И не верит в старый бабкин бред,
Будто идол — жалкий истукан
Помогает женщине родить.
Тракторист поездил в Абакан,
Чепухи не станет городить!..

Тракторист свой трактор развернул
И на полпути к родным полям
Гусеницей камень саданул —
Раскололся идол пополам.
Покарал аскизец молодой
Камень, коему пять тысяч лет,
Ну, а камень многовековой
Тракториста покарает? Нет!

Зря из рода в род
В гранитный рот
Выливали женщины арак,
А ведь камень тот
Не ест, не пьет.
Разумеется, все это так.
Тракторист в своих сужденьях здрав,
Преподал урок наглядный всем —
И теоретически он прав,
А практически не прав совсем!..

Он от чистой действовал души,
Идолу тому не знал цены.
Он не понимал, как хороши
Изваянья давней старины.
Зря со страстью прогрессивной всей
Поломал аскизец молодой
Камень, украшающий музей,
Экспонат со славой мировой!

Существует четыре пути.
Первый путь — что-нибудь обойти.

Путь второй — отрицание, ибо
Признается негодным что-либо.

Третий путь — на второй не похож он,
В нем предмет признается хорошим.

И четвертый есть путь — настоящий,
Над пространством путей надстоящий:

В нем предмет помещается в мире.
Всех путей существует четыре.

Все происходит по ступеням,
Как жизнь сама.
Я чувствую, что постепенно
Схожу с ума.

И, не включаясь в эпопеи,
Как лампа в ток,
Я всех умнее — и глупее
Среди дорог.

Все мысли тайные на крики
Я променял.
И все написанные книги,-
Все про меня.

Должно быть, тишина немая
Слышней в сто крат.
Я ничего не понимаю,
Как и Сократ.

Пишу стихи про мир подлунный
Который раз?
Но все равно мужик был умный
Екклезиаст.

В реке причудливой, как Янцзы,
Я затону.
Пусть не ругают вольтерьянцы
Мою страну.

Я сам себе корежу жизнь,
Валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.

Но жизнь моя такое что,
В какой тупик зашла?
Она не то, не то, не то,
Чем быть она должна.

Жаль дней, которые минуют,
Бесследьем разозля,
И гибнут тысячи минут,
Который раз зазря.

Но хорошо, что солнце жжет
А стих предельно сжат,
И хорошо, что колос желт
Накануне жатв.

И хорошо, что будет хлеб,
Когда его сберут,
И хорошо, что были НЭП,
И Вавилон, и Брут.

И телеграфные столбы
Идут куда-то вдаль.
Прошедшее жалеть стал бы,
Да ничего не жаль.

Я к цели не пришел еще,
Идти надо века.
Дорога — это хорошо,
Дорога далека.

Ночь. По эфиру, народы радуя,
О мире миру вещает радио —
И от рассвета до салюта
Победа эта звенит повсюду.

На радость людям небо в алом
Гремит салютом небывалым!

Идет солдат — отважный воин,
Всех больше рад он и доволен.
Он победил в огне сраженья,
Он позабыл свои лишенья,
Чтоб человеки изобилья
Его вовеки не забыли!

За неведомым бредущие,
Как поэты, сумасшедшие,
Мы готовы предыдущее
Променять на непришедшее.

Не тужи о нас. Нам весело
И в подвале нищеты;
Неожиданность инверсии
Мы подняли на щиты.

Черный ворон, черный дьявол,
Мистицизму научась.
Прилетел на белый мрамор
В час полночный, черный час.

Я спросил его: — Удастся
Мне в ближайшие года
Где-нибудь найти богатство?-
Он ответил: — Никогда!

Я сказал: — В богатстве мнимом
Сгинет лет моих орда,
Все же буду я любимым?-
Он ответил: — Никогда!

Я сказал: — Невзгоды часты,
Неудачник я всегда.
Но друзья мои добьются счастья?-
Он ответил: — Никогда!

И на все мои вопросы,
Где возможны «нет» и «да»,
Отвечал вещатель грозный
Безутешным НИКОГДА!..

Я спросил: — Какие в Чили
Существуют города?-
Он ответил: — Никогда!-
И его разоблачили!

Куда спешим? Чего мы ищем?
Какого мы хотим пожара?
Был Хлебников. Он умер нищим,
Но Председателем Земшара.
Стал я. На Хлебникова очень,
Как говорили мне, похожий:
В делах бессмыслен, в мыслях точен,
Однако не такой хороший.
Пусть я ленивый, неупрямый,
Но все равно согласен с Марксом:
В истории что было драмой,
То может повториться фарсом.

Валялся лапоть на дороге,
Как будто пьяный,
И месяц осветил двурогий
Бугры и ямы.

А лапоть — это символ счастья,
А счастье мимо
Проходит, ибо счастье с честью
Несовместимо.

В пространстве, где валялся лапоть,
Бродил с гитарой
НН, любивший девок лапать,
Развратник старый.

НН любил читать Баркова
И девок лапать,
И как железная подкова
Валялся лапоть.

И как соломенная крыша,
И листья в осень…
То шел бродяга из Парижа
И лапоть бросил.

Под ним земные были недра,
Он шел из плена.
Бродяга был заклятый недруг
Того НН-а.

Была весна, и пели птички.
НН стал шарить
В карманах, где лежали спички,
Чтоб лапоть жарить.

И вспыхнул лапоть во мраке вечера,
Подобный вольтовой дуге.
Горел тот лапоть и отсвечивал
На всем пространстве вдалеке.

Какой-то придорожный камень
Швырнув ногой,
Бродяга вдруг пошел на пламень,
То есть огонь.

А лапоть, став огня основой,
Сгорел, как Рим.
Тогда схватил бродяга новый
Кленовый клин.

Непостижимо и мгновенно,
Секунды в две,
Ударил клином он НН-а
По голове.

Бить — способ старый, но не новый
По головам,
И раскололся клин кленовый
Напополам.

Тогда пошел НН в атаку,
На смертный бой,
И начал ударять бродягу
Он головой.

Все в этом мире спор да битва,
Вражда да ложь.
НН зачем-то вынул бритву,
Бродяга — нож.

Они зарезали друг друга,
Ну а потом
Они пожмут друг другу руку
На свете том.

Не две дороги светлого стекла,
Не две дороги и не две реки…
Здесь женщина любимая легла,
Раскинув ноги Волги и Оки.
Запрокинув руки рукавов
И золото своих песчаных кос,
Она лежит на ложе берегов
И равнодушно смотрит на откос.

Кто знает, что она моя жена?
Я для нее не пожалею строф,
Хотя не я дарил ей кружева
Великолепно связанных мостов.
Она моя жена, а я поэт…
Сто тысяч раз изменит мне она,-
Ни ревности, ни ненависти нет:
Бери ее, она моя жена!

Она тебя утопит ни за грош:
Есть у нее на это глубина,
Но, если ты действительно хорош,
Возьми ее,- она моя жена.
Возьми ее, одень ее в гранит,
Труды и камни на нее затрать…
Она такая, что не устоит
И даст тебе все то, что сможет дать!

Пусть будет эта повесть
Написана всерьез
О людях тех, чья совесть
Чиста, как Дед Мороз.

Один из них пропойца,
По пьянству богатырь,
И светит ярче солнца
Его душе бутыль.

Чтоб водка вместо чая
Струилась как река,
Он пропил все, включая
И друга, и врага.

И в день веселый мая
Привел меня туда:
Одна стена прямая,
Другая — как дуга.

От края и до края
Примерно два шага.
И комната такая
Не очень велика.

Однако очень славно,
Не ведая забот,
Там девочка Светлана
Безвыездно живет.

Она провоевала
Число иных годов
И видела немало
Людей и городов.

По Западной Европе
Поездила она.
Хранятся в гардеробе
Медали, ордена…

Я это понимаю,
Хоть сам не бил врага…
Одна стена прямая,
Другая — как дуга.

И свет не льется яркий,
Окно затемнено.
Под Триумфальной аркой
Запрятано оно.

И лампочка мигает
Всего в пятнадцать свеч,
Но это не мешает
Веселью наших встреч.

Мы курим, дым вздымая
Почти до потолка.
Одна стена прямая,
Другая — как дуга.

На Тишинском океане
Без руля и без кают
Тихо плавают в тумане
И чего-то продают.
Продает стальную бритву
Благороднейший старик,
Потому что он поллитру
Хочеть выпить на троих.

Темнотою и светом объята
В ночь июля столица Родины.
От Таганки и до Арбата
Расстояние было пройдено.

Очевидно, очередная
В личной жизни ошибка сделана.
Ветер выл, смеясь и рыдая,
Или время было потеряно,

Или так начинается повесть,
Или небо за тучами синее…
Почему ты такая, то есть
Очень добрая и красивая?

Никого нет со мною рядом
На пустынном мосту Москва-реки,
Где чуть слышно ругаются матом
Электрические фонарики.

Не имею ста тысяч пускай я,
Но к чему эти самые ребусы?
Почему я тебя не ласкаю
В час, когда не идут троллейбусы?

Это я изнываю от жажды,
В чем нисколько меня не неволишь ты.
О любви говорили не дважды
И не трижды, а миллионожды!

Мне нужна от тебя не жертва,
А сама ты, хоть замуж выданная.
Если жизнь у меня бессюжетна,
Я стихами сюжета не выдумаю!

Эта мысль, хоть других не новее,-
Непреложная самая истина,
Ибо если не станешь моею,
То поэма не будет написана,
А останется только вступление…

Надо быть исключительной дурой,
Чтоб такое свершить преступление
Пред отечественной литературой!

Как альпинист и как мужчина,
Я понимаю хорошо,
Что ты прекрасная вершина,
Не покоренная еще.

К тебе, загадочно прелестной,
И предстоит подняться мне
По той упадочно-отвесной,
Грозящей гибелью стене.

Я улечу в глухую пропасть
К подножью гор — к твоим ногам
Иль поднимусь к таким, как глобус,
Твоим лазурным ледникам.

На свете мне всего милее
Высокогорный этот спорт —
И, если станешь ты моею,
Я буду счастлив или горд!

Не знаю, в каком я раю очучусь,
Каких я морей водолаз;
Но мы соберемся под знаменем чувств,
Каких не бывало до нас!

И взглянем с непризнанной высоты
На мелочность бытия.
Все очень ничтожно и мелко… А ты?
Ты тоже ничтожна. А я?

Я как-то неэдакно дни влачу;
Но не унываю теперь.
Как пьяницу тянет к полмитричу,
Так тянет меня — к тебе ль?..

Ну а почему — ты не ведаешь —
Не мне, а другим лафа?
Нужна над тобой мне победа лишь,
А все остальное слова.

Ищи постоянного, верного,
Умеющего приласкать;
Такого, как я, откровенного,
Тебе все равно не сыскать!

Ищи деловитого, дельного,
Не сбившегося с пути;
Такого, как я, неподдельного,
Тебе все равно не найти!

Люблю тебя за то, что ты пустая;
Но попусту не любят пустоту.
Ребята так, бумажный змей пуская,
Бессмысленную любят высоту.

Ты не можешь хотеть и не хочешь мочь.
Хорошо быть с тобой на «ты»…
Я тебя люблю. Перед нами ночь
Неосознанной темноты.

Непохожа ночь на нож,
Даже если нож неостр…
Мост на берег был похож,
Берег был похож на мост.

И не ехали цыгане,
Не мелькали огоньки,
Только где-то под ногами
Снегом скрытый лед Оки.

Мост над речкой коромыслил,
Ты на Третьем берегу…
Я тогда о чем-то мыслил,
Если вспомню — перелгу.

Огромный город. Затемнение.
Брожу. Гляжу туда, сюда.
Из всех моих ты всех моейнее —
И навсегда!

Как только встретимся, останемся,
Чтоб было хорошо вдвоем,
И не расстанемся, и не состаримся,
И не умрем!

Любовь — тяжелая обуза,
Я понимаю это сам:
Ее, как кварцевую друзу,
Тащу по сопкам и лесам.

Вокруг меня сияет осень
И живописные места.
Мне голос шепчет: «Может, сбросим?»
Но в друзах дремлет красота.

Тащу излюбленную ношу,
Бунтует каждый килограмм.
Я донесу ее и сброшу
К твоим ногам, к твоим ногам.

Среди уютных книжных полок
Меня безумцем назови.
Но я геолог, а геолог
Прожить не может без любви!

Вокруг меня сплошная влага,
И мне работать не легко,
На глубине морской, однако,
Я — словно сказочный Садко.

Я вижу цвета изумруда
Волшебных водорослей лес,
В котором рыбы, крабы, спруты —
Все вызывает интерес.

Хотя на дне морском нескверно,
Душа моя полна тоской:
Я размышляю о царевне,
О сухопутной — не морской!

Ты можешь стать моею ею,
Подруг на свадьбу пригласить —
Как царь морской, я всех сумею
Дарами моря угостить!

Люблю тебя за красоту
И все такое прочее,
Как высоту и быстроту
И все такое прочее.

Свою давнишнюю мечту
В тебе нашел воочию,
Тебя я чту, как «ИЛ» и «ТУ»
И все такое прочее.

И на лету, и на ходу,
В Анадыре и в Сочи я
Имею лишь тебя в виду
И все такое прочее.

Мне подвести пора черту:
Моторчики ворочая,
С тобою счастье обрету
И все такое прочее!

Шагаю в куртке золоченой
И говорю: — Убрать ковер! —
Сверкаю, ярко озаренный,
Любимец публики — жонглер.

Вначале я шестью шарами
Играл в футбол и волейбол.
Теперь жонглирую ножами,
Все шесть ножей вонзаю в пол!

За столь опасное искусство
Я славу громкую стяжал,
Но знай: отвергнутое чувство
Опасно, как седьмой кинжал!

Люблю тебя, теряя разум,
И ты меня не обижай,
Не унижай своим отказом,
Ножа мне в сердце не вонзай!

Луконин Миша! Ты теперь
Как депутат почти,
И я пишу письмо тебе,
А ты его прочти.

С чего бы мне его начать?
Начну с того хотя б,
Что можешь и не отвечать
Мне ямбами на ямб.

Ты побывал в огне, в воде
И в медных трубах, но
Кульчицкий где, Майоров где
Сегодня пьют вино?

Для них остановились дни
И солнца луч угас,
Но если есть тот свет, они
Что думают про нас?

Они поэзию творят
В неведомой стране.
Они сегодня говорят,
Наверно, обо мне.

Что я остался в стороне
От жизненных побед…
Нет! Нужен я своей стране
Как гений и поэт!

…Встает рассвет. Я вижу дом.
Течет из дома дым.
И я, поэт, пишу о том,
Что буду молодым…

Не молодым поэтом, нет,
Поскольку в наши дни
Понятье «молодой поэт»
Ругательству сродни.

Мол, если молодой, то он
Валяет дурака,
И как поэт не завершен,
И не поэт пока.

Нет! Просто мир побьет войну
В безбрежности земной,
Тогда я молодость верну,
Утраченную мной!..

Пусть я тебя не изумил
И цели не достиг;
Но, как стихи стоят за мир,
Так станет мир за стих!

Москва. Декабрь. Пятьдесят первый год.
Двадцатый, а не двадцать первый век.
Я друг своих удач и враг невзгод
И очень примитивный человек.

Мне счастье улыбалось иногда,
Однако редко; чаще не везло,
Но я не обижался на года,
А возлюбил поэта ремесло.

Чтоб так же, как деревья и трава,
Стихи поэта были хороши,
Умело надо подбирать слова,
А не кичиться сложностью души.

Я по примеру всех простых людей,
Предпочитаю счастье без борьбы!
Увижу реку — искупаюсь в ней,
Увижу лес — пойду сбирать грибы.

Представится мне случай — буду пьян,
А не представится — останусь трезв,
И женщины находят в том изъян
И думают: а в чем тут интерес?

Но ежели об интересе речь,
Я примитивность выявлю опять:
— С хорошей бабой интересно лечь,
А не игру в любовь переживать.

Я к сложным отношеньям не привык,
Одна особа, кончившая вуз,
Сказала мне, что я простой мужик.
Да, это так, и этим я горжусь.

Мужик велик. Как богатырь былин,
Он идолищ поганых погромил,
И покорил Сибирь, и взял Берлин,
И написал роман «Война и мир»!

Правдиво отразить двадцатый век
Сумел в своих стихах поэт Глазков,
А что он сделал,- сложный человек?.
Бюро, бюро придумал… пропусков!

Как Шлиман царственную Трою,
Люблю тебя со страстью всей,
И может быть, сильнее втрое:
Как Пенелопу Одиссей!

Достойна Греция восторга.
Но лучше жить в краю родном:
Люблю тебя, как Игорь Ольгу,
Когда они взошли на Кром1.

Люблю тебя не вполовину —
Вдвойне. Мне кажется порой,
Тебя люблю я, как Марину
Лжедмитрий Первый и Второй!

Приди ко мне, отроковица,
Свою взаимность прояви —
Мы можем новую страницу
Вписать в историю Любви!

Я, Дед-Мороз, вношу недолгий
Уют в студеный неуют,
За что у новогодней елки
Меня охотно признают.

Вокруг меня скользят девицы,
Мне улыбаясь на бегу.
Их очень много, но влюбиться
Я лишь в Снегурочку могу.

Ты вся арктически блистаешь,
Резва, как северный олень,
и артистически растаешь
В Международный женский день.

Когда придется расставаться,
Переживем разлуку мы
До новых елочных оваций,
До снежных праздников зимы.

Когда любви не обнаружу,
Валюсь уныло на кровать —
Мою истерзанную душу
Обратно надо шпаклевать.

В моих висках мелькнула проседь.
И, не валяя дурака,
Прилежно буду купоросить
Себя от стен до потолка.

Такое дело — не безделка,
Но я сознательный маляр:
Нужна серьезная побелка,
И есть в наличье матерьял.

Смогу законно и победно
Сказать милашечке своей:
— Явись в мои апартаменты
И мной по ордеру владей!

Старатель я, в своей артели
Изведал бедность и позор:
Оправдывали еле-еле
Прокатный гидромонитор.

Однако жила подвернулась —
И после каторжных трудов
Я вспомнил в Адлере про юность
И в Сочи вспомнил про любовь.

Тебя, как баловень удачи,
Вожу в вечерний ресторан.
Я там бываю всех богаче
И добродушно сыт и пьян.

Люблю тебя, моя малышка,
И на Кавказе, и в Крыму,
А исчерпается сберкнижка,
Отправлюсь вновь на Колыму!

Когда от полюса до полюса
Изучен каждый материк,
Твои загадочные волосы
Прекрасней, чем любой парик.

Неповторим их цвет каштановый,
В них грусть ахматовских стихов,
И голос сказочной Неждановой,
И вкус монмартровских духов.

Тебе, однако, в парикмахерской
Грозит вульгарный перманент,
Коллега мой Лев Шахермахерский
Опошлит все в один момент!..

Спасти тебя от моды пагубной
Способен только я один,
Хваленный в нашей книге жалобной,
В тебя влюбленный паладин!

Шагали тевтоны
Дорогой врагов —
Вступали стотонно
В поверженный Псков.
Предатель Твердила
Их в город впустил —
Резвились верзилы
У свежих могил.
На поприще веском
Наш князь Александр,
По прозвищу Невский,
Крушил их фасад.
С умением русским
Тот рыцарский сброд
На озере Чудском
Отправил под лёд!
Мне дни боевые
Познать суждено,
Когда я впервые
Снимался в кино.
Когда с дерзновенным
Сражался врагом
В году довоенном,
В том тридцать восьмом.
Вращался пропеллер,
Вздымая метель,
И вихри пропели:
«Мы те ли, мы тель?
Из пыла и мела
Мы веем слегка,
А вьюга имела
Снега да снега!..»
Мне меч мой из древа
Надёжно служил —
Направо, налево
Ландскнехтов крушил.
Разил их, взгляните,
Как будто зимой,
А солнце в зените
Струило свой зной.
Проворно и ловко,
Фанерой гремя,
Массовка массовку
Теснила, громя.
Простой и высокий —
Не нужен мне грим,-
Я в русской массовке
Служил рядовым.
Привязан к телеге
Твердила-злодей.
Кричали коллеги:
— Предателя бей! —
Удары не слабли,
Долбали всерьёз —
И капали капли
Действительных слёз.
Ни в чём неповинный
Страдал наш актёр.
— Полсотни накину! —
Сказал режиссёр.
Тот вспомнил, рыдая,
Жену и детей
И снова удары
Сносил, как злодей!
Себя на экране
Найти я не смог,
Когда поле брани
Смотрел как знаток.
Себя было сложно
Узнать со спины…
Всё сделал, что можно:
Спасал честь страны.

Жить и жить полезней и прелестней,
Чем лекарства смерти принимать,
После продолжительной болезни
Жить и жить мне хочется опять.

Живописны яблони и вишни,
И, беспомощно ложась в постель,
Жить и жить хочу во имя жизни:
Жизнь — не средство, это самоцель!

Увяданье, замерзанье грустно,
Радостно цветение цветка.
Жизнь — это искусство для искусства,
Смело устремлённое в века!

Я в ателье могу гордиться,
Как бравый рыцарь на коне:
Прекрасных женщин вереница —
Живая очередь ко мне!

Сто тысяч платьев я примерил,
Все матерьялы теребя.
Сто тысяч женщин заприметил
И среди них избрал тебя.

Когда своя рука владыка,
Одену я тебя в шелка,
Любовь портного не безлика,
Возьму меха у скорняка.

Оценишь ты мои заслуги,
Поймешь, что мода молода —
И станут все твои подруги
Тебе завидовать всегда!

Поэзия начинается с нового года,
С традиционного поворота
Солнца на лето, зимы на мороз,
Со смеха поэта или со слёз.
С восхода, а если надо, с заката:
Поэзия разнообразьем богата!

Поэзия начинается с ледохода,
С первого парохода
И с Дон Кихота,
Которому почему-то охота
Залезать в холодную воду.

Поэзия начинается с новизны,
Когда сочиняются сны весны.
Поэзия начинается со всего
И не пугается ничего.

Люди умирают почему?
Не влечет их никакая тьма.
Люди умирают потому,
Что приходит каждый год зима.

Ну, а там, где стужи не бывает,
Смерти все равно не превозмочь.
Почему же люди умирают?
Потому что наступает ночь!

Могу от женщин одуреть я
И позабросить все дела,
А женщина за все столетья
Ничего не изобрела.

Всему виной один мужчина,
Всё сделал он, а не она,
И даже швейная машина
Не ею изобретена.

Скажи, сказать какие я ещё
Могу тебе слова.
Одна любовь всеисцеляюща,
Всё остальное трын-трава.

Который раз за то, что спутница,
Скажу тебе, любя:
Пусть будет путь
и будет путаница,
Но я люблю тебя.

Не уйдет Глазков из плена
Им написанных стихов;
И себе не взрежет вены,
Потому что он Глазков.

Не уйдет Глазков из плена —
Я услышал разговор,
Но такого нет полена,
Чтобы я не расколол.

Был сто раз не прав пускай я.
За хорошие стихи
Сам себе я отпускаю
Все прошедшие грехи.

И еще свободу действий
Самому себе дарю,
Но того, что было в детстве,
Никогда не повторю.

Работаю на Поэтоград.
Не разливанка — винный берег:
Мой ежемесячный оклад
Лишь 235 копеек.

Смех невозможно запретить.
Засмейтесь, смехачи, засмейтесь:
Чтоб не работать, сам платить
Готов 500 копеек в месяц.

Пускай таскаю я мешки
И ничего не получаю,
Пусть неуместны здесь смешки,
Мой стих не сменится печалью.

Мне не хватает на харчи,
Но, чтоб в глупца не превратиться,
Скажу: «Засмейтесь, смехачи!»,
Как «Всё-таки она вертится».

Встретит черта обыватель,
Он узнает первым делом:
Сколько стоит обувь в аде
И почем хлеб черный с белым.

Кем больше быть хочу, — спросили
Меня товарищи-коллеги,-
Талантливым поэтом или
Хорошим человеком?

— Хорошим человеком больше
Желаю быть, — я им ответил.
Я три десятилетья после
Старался быть и тем, и этим.

До объективности дорос,
Итоги подвести осталось:
Поэтом стать мне удалось,
Быть человеком — удавалось!

Кто за меня, кто за него,
Не всё равно, не все равны;
Но на себя на самого
Я посмотрел со стороны.

Мой предок раб. Мой предок скиф.
Он неразборчив был на средства,
И недостатков нет таких,
Что б я не получил в наследство.

Как предок, для своих побед
Готов идти на что попало.
Но я пророк. Но я поэт,
Хочу, чтоб было небывало.

И в то же время надо мне,
Моё чтоб имя стало громким,
И я шатаюсь по стране,
Что между предком и потомком.

Звезд на небе мириады,
И растут над ними травы.
Для чего же в мире яды
И различные отравы?

Хорошо смотреть на волны,
Нарифмовывая строки.
Для чего же в мире войны,
А в домашних битвах — склоки?

Очень долго я думал про
Мир нелепостей и идеалов,
Пока не догадался, что зло и добро
Разность каких-то потенциалов.

Жил на Арбате Юрка-граф,
Он по анкетным данным,
Одной из многих строгих граф
Причислен был к дворянам.

Рождал гражданских битв буран
Анкетные вопросы,
И на потомственных дворян
В те дни смотрели косо.

А Юрка-граф с дошкольных лет
Мог доблестью гордиться,
И славой дедовской согрет
Был Юрий Коновницын!

Отважный русский генерал
Приветливо и громко
В минуты грусти ободрял
Далёкого потомка!

Когда фашистский Голиаф
Шагал к Москве-столице,
Достойный уваженья граф
Сумел с врагом сразиться.

Герой вошёл в число потерь
У энской переправы,
И Коновницины теперь
Двойной достойны славы!

Корабли ушли на базы,
Небосвод синел…
Жили-были папуасы
И миссионер.

Он рассказывал им сказки
Про духовный быт,
А они, закрывши глазки,
Поглощали спирт.

Но один из них однажды,
Думая про рок,
Заявил ему: — О наш ты
Пастырь и пророк!

Отпусти нас в Апеннины,
Где священный Рим,
Под напевы пианины
Мы его узрим…

Писатель Андрей Белый
На Черном море бывал,
И очень правильно делал,
Что камешки собирал.

Так, например, Гамлет,
А до него Эдип,
Не собирали камни,
И кто-то из них погиб!

Полотно. Ермак. Татары.
Это будет Суриков,
Ну, а тут идут в тартары
Племена мазуриков.
Одеянья оборванцев
Ярче, чем мозаика.
Жизнь их будет обрываться,
Словно стих прозаика.
И прольется кровь густая
Самобытным суриком.
Наши дни, видать, устали
Дань платить мазурикам.

В отряд наш явилась девушка N.
Зовут ее Лена.
Она попадать не желает в плен,
И море ей по колено.

Но я возразил ей, что в море глубко
И ей по колено не море, а юбка.
Она сказала, что эта обыденность
Ей надоела. Она обиделась.

На берегу Садового кольца
Стоит уютный двухэтажный домик,
К нему подходим, и уже с крыльца
Он нас с Антоном Павлычем знакомит.

Здесь доктор Чехов принимал больных,
Писатель Чехов сочинял страницы —
И гражданин великий их двоих
Соединил, чтоб правде утвердиться.

Достиг он зрелых творческих вершин
И помнил молодости идеалы…
Когда собрался я на Сахалин,
То в домик Чехова зашёл сначала.

С. М.

Мы подрубим сучки,
На которых сидим,
И сожжём свои корабли…
И я буду один, и ты будешь один,
Словно иначе мы не могли.

И уйдём, и не выпьем стаканов до дна,
И покинем праздничный пир,
И ты будешь один, и будет одна
Та, которую кто-то любил.

Я поссорюсь с тобой,
Ты расстанешься с ней,
И настанет такой денёк,
Что ты будешь один,
но не станешь сильней
Оттого, что ты одинок.

Зачем нужны стихи? Кому какая польза
От ритма, рифм и прочих пустяков?
А вы попробуйте запомнить столько прозы,
Сколько на память знаете стихов!

Быть хочешь постоянно пьяным,
Пей в будни так же, как по праздникам.
Будь безнадёжным графоманом,
Будь беззастенчивым развратником,

Будь, если хочешь, морфинистом,
Будь неврастеником, лунатиком…
Но если сделался марксистом,
Не будь, пожалуйста, догматиком.

Ракеты чудной красоты
Пронизывали высь,
И в небе были их следы
Такие же, как мысль.

Мне как поэту изменя,
Из рук бежит перо,
А в небе пишет за меня
Стихи Информбюро.

Не из скаредности-корысти
Отказался я от скорости:
В поезде, на пароходе
Денег столько же уходит,
Сколько и на самолёте.

Но поехал я на поезде
И поплыл на пароходе.
Отказался я от скорости
Из любви к родной природе.

Видел красоту Сибири,
Видел Лены берега.
А на «Ту» или на «ИЛе»
Что б увидел? Облака!

Не заметил бы богатства
Той земли, что так прекрасна.
Нам, поэтам, верхоглядство
Очень противопоказано!

Я, бедняга, — как лев —
Действую наверняка.
Ты, одна из моих королев,
Тоже войдешь в века.

Через пять или шесть веков
Грядущий ученый нахал
Объявит, будто писатель Глазков
На свете не существовал.

— Стихов не писал Глазков-человек, —
Заявит ученый тот.
Но кто-нибудь из его коллег
Докажет наоборот.

Такому я руку пожать готов,
Такого мы признаем,
И станут спорить 700 городов
О месторожденье моем.

Но ты, современница, не поймешь
Величья грядущих побед.
Сей стих для тебя — это даже не ложь,
А обыкновенный бред.

Но все исчезает в ступенях веков —
Обычаи, нравы и быт, —
И только поэт,
Повелитель стихов,
Вовеки не будет забыт.

Без всяких преувеличений ложных
Равнять себя с великими привык.
Я, как Рембрандт, взыскательный художник,
Как он, несостоятельный должник.

А если пыль дорожная
И путь ведет в Сибирь,
То все равно как должное
Приемлю эту пыль.

Без поражений нет побед.
Стих плох — в огонь бросай его.
Так неудавшийся поэт
Становится прозаиком.

Плохи рассказы — в печь бросай их,
А сам беги хоть в Лысково.
Становится плохой прозаик
Коллегою Белинского.

Пусть люди пишут — будешь крыть их…
Но и статейка брак дала?!
Не унывай, негодный критик,
А поступай в редактора!

Я его никогда не знал,
Он был парень на все сто.
С ясным взглядом, как цель ясна,
Начертания этих строк.

Я по радио услыхал
Превращённые в песни дни —
То Арон проходил по стихам.
Не понравились мне они.

А потом, когда вечер весь
Посвящён Копштейну-поэту,
Я увидел: в них что-то есть,
Но чего-то такого и нету.

На столе лежали листки.
А. Копштейна стихи, письмо ли.
Коль стихи, так стихи как стихи,
Но не выше уровня моря.

Я смотрел в глаза небесам
До начала финляндских битв…
И о нём бы не написал,
Если б не был Арон убит.

Но когда идут на войну,
Может быть, и меня защищать,
Я прощаю любую вину,
Не имея права прощать.

Не имея права судить
Как поэта, так и непоэта.
Только памятник соорудить
Я обязан ему за победу.

И пускай протекают года,
Всё равно он хороший поэт.
Говорят, он убит. Ерунда!
Он убит, а поэтому НЕТ!

А минувшее все непонятнее ребусов,
И его не понять, не читая томов.
Но чем больше в Москве двухэтажных троллейбусов,
Тем меньше в Москве двухэтажных домов.

Быт заел, или сам устал
От своих и чужих бед…
И стихи писать перестал
Очень хороший поэт.

Говорю: не писать трудней,
Только я куда-то спешу
И поэтому целых сто дней
Почти ничего не пишу.

— Только времени зря не трать, —
Сам себе всё время твержу.
Не хочу себя повторять —
И поэтому не пишу.

Не хожу ни в театр, ни в кино,
Не читаю ни книг, ни брошюр.
Значит, то-то оно и оно —
И поэтому не пишу.

Без стихов моя жизнь петля,
Только надо с ума сойти,
Чтоб, как прежде, писать стихи для
Очень умных, но десяти.

Было очень много неудач,
Срывов, промахов, помех и сплетен…
Всё же улыбайся, а не плачь,
Радуйся, что мы живём на свете!

Пусть на на нас работают года
На ведущей в бесконечность трассе!..
Ты великолепно молода,
И не старься, никогда не старься!

Отряхни пыль мелочных забот,
Не тони в их повседневной сумме.
Тот, кто глуп и немощен, лишь тот
Льнёт к житейскому благоразумью!

Иногда бывает тяжко нам:
Радость и любовь не в изобильи!
Мы устали от упрямых мам,
Тех, что молодость свою забыли!

Ставит много всяческих преград
Трезвое и злое поколенье…
Перед ним не станем на колени,
А достроим свой Поэтоград!

Бывают в нашей жизни величины
Сложней привычных степеней, корней:
Так женщина умнее, чем мужчина,
Ну а мужчина женщины умней!

Было то в степи безлюдья
В день ненастный сентября:
На трёхзначное распутье
Вышли три богатыря.
На лежачем сером камне
Указания прочли:
Во степи глухой, бескрайней
Три пути куда вели?

Первым вслух прочёл Попович:
— Если двинешься на юг,
То найдёшь у моря в полночь
Злата-серебра сундук!

Прочитал Добрыня: — Север —
Край, который всех милей,
Одуреешь от веселья
Там на свадебке своей.

Прочитал Илья: — Коль в гости
Соберёшься на восток… —
Дальше череп и две кости,
Ясно всё помимо строк.

Как обрёл Попович злато,
А Добрынюшка семью,
Мне рассказывать не надо,
Расскажу я про Илью.

Встретил он большое войско,
Шло оно на Русь в поход.
Начал Муромец геройски
Бить заносчивый народ.

Это делал он со вкусом —
От позора и стыда
Разбежалась по улусам
Поредевшая Орда!

В честь одержанной победы
Был тогда устроен пир.
Чувство гордости изведал
Кто там был, мёд-пиво пил.

Не жалел Попович злата:
Возле дуба в три обхвата
Веселились до утра.
И пила с Добрыней Лада
Из литого серебра
Чашу в полтора ведра!

Была зима. Всесильный город
Был опрокинут в зимний холод,
И кое-кто считал, что новый
Настал период ледниковый.
Однако к счастью для планеты
В июне наступило лето!

В созвездья линзами двоякими
Труба смотрела Галилея.
В страну, открытую варягами,
Плыла Колумба кораблея.

В страну открытую, забытую —
Таков удел любых Америк,
А старый мир стал картой битою,
Наивной картой Птолемея.

В осенний день и в летний день
От Магадана и до Юрмалы
Встречал я множество людей,
Совсем лишенных чувства юмора!

В виде бесплатного приложения
К себе он требовал уважения.
Это требованье нелепое.
Я, например, уваженья не требую.

Он стал хвалить Шекспира и Толстого,
Как песнопевцев самого простого,
Самого в литературе дельного,
Что не забудется в теченье лет.

— В жизни, — он говорил, — лишь одни понедельники,
А воскресений почти что нет.

Никого не надо эпатировать,
Пишите так, как будто для себя,
И неважно, будут аплодировать
Или от негодованья завопят.

Впрочем, лучше вовсе не писать,
А заниматься более достойными вещами,
А поэзия не детский сад —
Посему и не хожу на совещанья.

Ветер, поле, я да Русь
В мире небывалом.
Не сдаёшься? Не сдаюсь
Никаким шакалам.

А снежинок всех число
Велико, как горе,
Все дороги замело
Снеговое море.

Я смотрю по сторонам,
Месяц — что полено;
Снеговое море нам
Тоже по колено.

В результате житейских бурь —
Сам себе могилу копай…
Не хочу!.. А хочу — буль-буль,
И — дым-дым, а потом — бай-бай!

В недрах соответствующего строя
Веял исторический борей,
И простой пастух, свирель настроя,
Воспевал идиллии полей.

Он не знал, что за работу плату
Всякий должен получать мастак,
Что противники матриархата
Говорили: мать твою растак!

Что друг друга невзлюбили люди
И вооружились до зубов,
Что огромная эпоха будет
Эрою свободных и рабов…

Но уже прошла эпоха эта.
Тот певец древнее, чем Гомер.
Мыслят современные поэты
Образами радужных химер.

Вечная слава героям
И фронтовое «прости».
Фронт не поможет второй им,
А мог бы им жизнь спасти.

Лучше в Америке климат
И дешевизнее быт;
Но мёртвые сраму не имут,
А вы отказались от битв.

Вы поступаете здраво,
Пряча фронты по тылам;
Но в мире есть вечная слава,
Она достаётся не вам.

Врач Зевс зовёт врача Орла,
Консилиум усилия:
– Картина ясной чтоб была,
Нужна нам биопсия!
Врачебный приговор жесток,
Навязчива идея,
И вырвал печени кусок
Орёл у Прометея.

Потом нависла над больным
Смертельная угроза.
Не ясно, что творится с ним,
Но не было цирроза!
Не шевелит больной ногой,
Лишь говорит: – И где я?
А люди чувствуют огонь
И пьют за Прометея!

Вокруг трамвайной линии
Стоят деревья в инее,
Не красные, не синие,
А черт знает какие они!..

Возможно, будет речь моя резка,
Но, полагаю я, не все едино:
Так, осетрина — это не треска,
Треска — не осетрина!

Все мы, проработавшие Пушкина,
Знающие признаки делимости на три,
Разбиваем лучшую игрушку,
Чтоб посмотреть, что у нее внутри.

Только я нисколько не такой,
На других нисколько не похожий,
Безусловно самый я плохой,
Потому что самый я хороший.

Я не тот, кто дактиль и анапест
За рубли готовит Октябрю.
Я увижу на знаменах надпись
И услышу надпись: ЛЮ-Я-БЛЮ.

ЛЮ-Я-БЛЮ. Моя любовь разбита.
Это слово тоже разрублю,
Потому что дьявольски избито
Словосочетанье: «Я ЛЮБЛЮ».

Так затасканы Амура стрелы
Да публичнодомная кровать.
Это слово очень устарело,
Но любовям не устаревать.

Пусть любовь сюсюканьем альбомится,
Так любить умеют и кроты.
Скажи мне, кто твоя любовница,
И я скажу тебе, кто ты.

Вначале, когда помышлял лишь о деле
И не вычислял ритм саженный сражений,
В твоей голове пребывали идеи
Простыми рабами твоих ощущений.

Но вскоре идеи тобой овладели,
Ты стал по сравнению с ними ничем.
И начал ломиться в закрытые двери…
Зачем? А черт его знает, зачем!

Он то и дело гонит брёвна,
Их многотонно перебрав,
Остервенело и любовно
Осуществляет лесосплав.

Он со времён палеолита
Бежит по этим брёвнам вскачь,
Неистовый и знаменитый
Волшебный водопад Кивач.

Так, извергаясь ошалело,
Он по душевной простоте
Наполовину служит делу,
Наполовину — красоте.

Так и поэт, весёлый автор,
Стихи чеканя и граня,
Творит свои стихи для завтра
И для сегодняшнего дня.

Я поэт или клоун?
Я серьёзен иль нет?
Посмотреть если в корень,
Клоун тоже поэт.

Он силён, и спокоен,
И серьёзно смышлён —
Потому он и клоун,
Потому и смешон.

Трудно в мире подлунном
Брать быка за рога.
Надо быть очень умным,
Чтоб сыграть дурака.

И, освоив страницы
Со счастливым концом,
Так легко притвориться
Дураку мудрецом!

Все лучшее из всех земных даров,
Какие существуют на Земшаре,
Мне обещали: кубометры дров,
И девочек хороших обещали.

Мне обещали эти трепачи
И фантастические гонорары,
И что против поэзии мечи
Перекуются скоро на орала.

Я обо всем размыслил по ночам
И оценил все эти разговоры:
Проклятье вам, ничтожным трепачам,
За то, что вы мошенники и воры.

Проклятье вам, шакалы, а не львы,
Самодовольные дегенераты,
За то, что у меня украли вы
Все то, что обещали мне когда-то.

Проклятье вашим радужным мечтам
И миру, что не был, а назывался —
За то, что я всего б добился сам,
Когда бы не надеялся на вас я.

Чуть дремлет недремлющий пламень,
Затихший, но вечный огонь.
Резьбою изрезанный камень
Глядит первобытной строкой.

Объемлет селения пламень;
Но им освещается мгла,
И зодчим отвергнутый камень
Ложится главою угла!

Все, которые на крыше
Жизнь свою пропировали,
К звездам все-таки не ближе,
Чем живущие в подвале.

Где минус и где плюс?
В чем суть? Что путь?
Возьму и утоплюсь…
Когда-нибудь.

Неимоверен груз
Моих потерь.
Возьму и утоплюсь…
Но не теперь!

Геологи брели пустынной тундрой,
В термометрах позамерзала ртуть.
Читатель мне подскажет рифму «трудный»,
Я соглашусь: у них нелёгкий путь.

Геологи найти пытались чудо:
Когда оно проступит в холода,
То отступает нудная простуда…
И хлынула термальная вода!

Геологи прекрасно искупались
И отдохнули от земных тревог:
Вокруг свирепо бушевала ярость,
А им достался райский уголок.

Геологи резвились, словно в бане,
На берегу причудливой реки,
Ну а потом решили, как крестьяне:
На этом месте будут парники!

Все беды причиняют вред,
Конечно, лучше жить без бед,
Но не всегда, а иногда
Бывает польза от вреда.

Все беды отрицать нельзя:
В них познаются все друзья!
А в дни сплошных удач и благ
Не знаешь сам, кто друг, кто враг!

Говорят, что под старость
Жизнь, как осень, прекрасна.
Если так, то осталась
Ты со мной не напрасно!..

Чтобы стать моей милой
и моей ненаглядной,
Ты отважно вступила
В мир, тебе непонятный.

Женщина, спутница, друг,
Ты сомневаешься в счастье…
Ведая горечь разлук,
Знаешь, что радость не часто…

Пусть не налажен наш быт,
Бедствия преодолимы!..
Так не копи же обид:
Мной ты, как прежде, любима!

Давно хотел сложить стихи про то,
Что не люблю я зимнего пальто.
Ношу его из-за проклятой стужи,
В пальто мне плохо, без него мне хуже!

Да здравствуют мои читатели,
Они умны и справедливы:
На словоблудье не растратили
Души прекрасные порывы.

Им не нужны пустые хлопоты,
Не станут есть медуз в «Пекине» —
Как воробьёв большого опыта,
Не проведёшь их на мякине!

Принципиально не воинствуют,
Не слышно их в житейском хоре,
Но незатасканная истина
Для них важней победы в споре!

Они уже не телезрители:
Приятней им библиотека.
Они мыслители и жители
Не только нынешнего века!

Движутся телеги и калеки…
Села невеселые горят.
Между ними протекают реки.
Реки ничего не говорят.
Рекам все равно, кто победитель,
Все равно, какие времена.
Рекам — им хоть вовсе пропадите,
Реки равнодушнее меня…

Десять лет сочиняю стихи про всё,
Про вино и войну, про стихи и про дерево.
Чем я хуже, чем лыжник, бегун и боксер?
Почему до сих пор не имею тренера?

Был Гарун-аль-Рашид когда-то
Полновластным халифом Багдада.

И придворные, лицемеря,
Говорили ему, что в Багдаде
Преисполнено все благодати,
Но Гарун-аль-Рашид им не верил.

Он, себя за купца выдавая,
Посещал караван-сараи
И, вино распивая, от пьяных
Узнавал обо всех изъянах.

Был Гарун-аль-Рашид халифом,
Но не верил ни льстивым фразам,
Ни причесанным сводкам-мифам,
А старался быть ближе к массам!

Должны мы все свой пай нести,
Зовет на то Расея нас,
Но, кроме гениальности,
Присуща нам рассеянность.

Стихов слагаю томики,
И строчка в память врезана;
А между тем на домике
Торчит себе железина.

Неведомая даль ясна,
Иду, беды не ведая,
И в тот же миг ударился
Железину об эту я.

Виском хватился правыим,
Должно быть, оглушительно.
Хотя мы мелко плаваем,
Но действуем решительно.

Сияет Большая Медведица,
Полярная светит звезда…
В России у нас гололедица —
Я думаю, что ото льда!..

Пути и дороги заснежены,
Я сам не по травке иду
И вижу, как милые женщины
Проходят по скользкому льду.

И каждая сто двадцать пятая
На льду поскользнётся впотьмах
И молвит, торжественно падая,
Тревожное «ох» или «ах»!..

Прохожий! Кто ты, я не спрашиваю.
По снегу и льду не беги,
А, женщину видя упавшую,
Ей на ноги встать помоги!

И. М. Л.

Струился дождь неутомимый
По головам и крышам,
Когда я с женщиной любимой
Из дома вышел.

Дождь лился и стекал по стёклам,
Куда ему угодно;
Но женщина под ливнем мокла
Довольно неохотно.

И я сказал:
— Дождь! Не иди!
Ты видишь: я иду!
С любимой я, а не один,
Имей её в виду!

Поэта дождь послушался
И капать перестал,
Лишь ручейки да лужицы
Омыли тротуар.

Тогда любимая, смеясь,
Спросила вдруг:
— Какая связь
Между дождём и словом? —
И я хотел ответить ей,
Что я, поэт, сильней дождей…
Но дождь закапал снова.

Иметь и не иметь
Равно уметь и не уметь!

***
Но авторство —
Новаторство!

***
Всё, что описательно,
То необязательно!

***

Один: — Учусь
У чувств.
Я: — Учись
У числ!

***

Был не от мира Велимир,
Но он открыл мне двери в мир.

***

Иногда идёшь по победам,
А на самом деле по бедам.

***

Я мог бы это доказать,
Но мне не дали досказать!

***

Соблюдайте собственную выгоду:
Не мешайте входу и выходу!

***

Не всякий знает, что для творчества
Необходимо одиночество!

***
У старого быта
Разбиты корыта.

***

Тает снег, лежащий на крыше,
Ибо так установлено свыше.

***

Заговорили об уже,
А уж уполз уже.

***

Пчела сказала, что извёстка
Изготовляется из воска.

***

Один цыплёнок славу приобрёл
И тотчас заявил, что он орёл!

***

По таёжной тропе не я
Шёл к заливу Терпения.

***

Где родника журчанье,
Там и зверька урчанье.

***

Прост чрезвычайно творческий процесс:
Всё лишнее срезает косторез!

Наде Глазковой

Люди те, что долго жили, —
Это воины во времени,
Вражью силу сокрушили
И в сражениях проверены.
На переднем самом крае
В Дагестане иль в Осетии
Борются, не умирая,
Защищая долголетие.

Женщины или мужчины
Превзошли тебя по возрасту.
Волноваться нет причины,
Если живо это воинство.
Заболел — тебе бесстрашье
Неизменно будет свойственно,
Если жив ещё из старших
Хоть один твой близкий родственник.

На опасном самом бреге
Мы о смерти не подумали,
Если старшие коллеги
До сих пор ещё не умерли.
Не побиты злою мглою,
Защищают долголетие
Долгожители — герои
Жизни-битвы, не трагедии!

Есть на этом свете счастье?
Я спросил, и мне в ответ
Филин ночью, утром ястреб
Сообщили: — Счастья нет!

— Счастья в мире много очень,
И для счастья мы живём! —
Соловей поведал ночью,
Ласточка сказала днём!

Дремота обрела права.
От снега кажется белее
Лесная сонная аллея,
Где дремлет белая сова.
И сумрачная синева
На белый снег ложится тенью —
Уныло выглядят растенья.

Дома домов столицами столиц
Превращены в развалины развалин,
Чтоб крики криков раздались
Воззваньями воззваний!

Огни огней знамёнами знамён
Стихи стихов зажгли в моей душе,
Чтоб я стоял у времени времён
На самом стоэтажном этаже!

От дождя асфальт из чёрного стал белым,
Дождь хлестал,струился и стучал
По спервоначалу оробелым,
Ко всему привычным москвичам.

Началось такое половодье,
Что достигло глубины колёс.
Может быть, во всём водопроводе
Столько бы воды не набралось.

Шёл троллейбус, образуя волны,
Эти волны тоже не пустяк,
И дождём, наверно, недовольны
Милиционеры на постах.

Сразу в подворотнях и подвалах
Стало тесно от промокших толп.
Был такой волшебный беспорядок
И очаровательный потоп.

С крыш с
р
ы
в
а
л
и
с
ь водопады, струйки.
Дождь резвился, как никто иной;
Это к нам протягивает руки,
Пальцы растопыря, водяной.

И бегут без цели по панели
Через мимолётные струи
Те, что всех моложе и умнее,
Может быть, читатели мои.

Есть преданье: Иуда повесился
На осине, на горькой осине, –
И дрожит мелкой дрожью невесело
Лист осины по этой причине.

Полагали так божии странники,
Но в садах Иорданской долины,
По проверенным данным ботаники,
Не росло ни единой осины.

А у нас острова есть лосиные,
И леса, и болота покуда
Чрезвычайно богаты осинами,
Но не вешается Иуда!

Желаю стать таким опять,
Каким я был лет в двадцать пять,
Когда сложил немного строк,
Но бегать мог и прыгать мог.

Мечтаю, впрочем, я о чём?
Я не был лучшим силачом:
С простуд чихал, от стужи дрог,
Но драться мог, бороться мог.

Себя счастливым не считал.
Чего желал? О чём мечтал?
Мечтал, что буду я велик,
Желал издать десятки книг.

О чём мечтал, того достиг,
И с опозданием постиг,
Что я неправильно мечтал
И потому устал и стар.

Творю печатную строку,
Но бегать, прыгать не могу
И стать желаю, как балда,
Таким, каким я был тогда!

Жил да был
Искатель клада —
Человек
Такого склада,
Что работал
Парень милый
До упаду,
Как умел.
Если б только
Рыл могилы,
Был бы он
Миллионер.

Жизнь моя для стихов исток,
Я могу подвести итог:
Написал пятьдесят тысяч строк,
Зачеркнул сорок пять тысяч строк.

Это значит, что всё плохое,
Все ошибки и все грехи,
Оставляя меня в покое,
Убивали мои стихи.

Это значит, что всё хорошее,
Превзойдя поэтический хлам,
С лицемерьем сражаясь и с ложью,
Даровало бессмертье стихам!

Мажордомам мандолины
Могиканам старины
Монотонно май долины
Заклинает Сталинир.
Мозаикою и мелом,
Будто битвою Мамай
Май заикам и химерам
Тарабарит на трамвай.
Икс и игрек, и заики
Донимают Дон Днепром.
Ну и пусть, а я Великий
Сногсшибательный Эпрон.

1. АВОСЬКА

Она с народом весело живет
И грустно с бюрократом-недоумкой:
Народ ее авоською зовет
А бюрократ — хозяйственною сумкой!

2. КУЛИЧ

В булочных и гастрономах продаются
куличи, которые почему-то именуются
весенними и славянскими кексами.

Почему должны мы, москвичи,
Следовать словечкам англосакским:
Называть свои же куличи
Кексами, весенним и славянским?

Почему-то русский наш кулич
Изгоняется из обихода…
Разве запрещал его Ильич
В Октябре семнадцатого года?

Пользуясь тем, что я не жена писателя,
Муж которой на фронте,
Не считаясь с тем, что я поэт,
Полагая, что обедать не обязательно,
Мне в Литфонде
Не дают талонов на обед.

Разве это справедливо?
Нет.
А на базаре купить что-либо
Не хватает монет.

На столе много разной закуски, и хлеба,
Апельсинов, пирожных, конфет, и вина…
Если б мог я взлететь в тридевятое небо
И отправиться в прошлые времена,

Я б туда захватил этот стол новогодний,
Превосходно накрытый богатой едой,
Я б из многих годов выбрал самый голодный:
Из столетья двадцатого – сорок второй.

Я созвал бы друзей самых лучших и милых,
На себе испытавших тяжёлые дни;
Я продуктами этими всех угостил их,
Так что были бы мною довольны они!

В нашей власти, друзья, сдвинуть горы и скалы,
Только старому горю не сможем помочь…
Так за новое счастье подымем бокалы
В эту радостную новогоднюю ночь!

Мне простите, друзья,
Эту милую странность,
Но не выпить нельзя
За мою гениальность!..

Не хвалю я себя.
Просто сам в себя верю:
Откровенность любя,
Не терплю лицемерья.

Нынче этот порок
Уподобился язве.
Говорю, как пророк, —
Не согласны вы разве?

А грядущая даль
Для меня что реальность.
Опрокинем хрусталь
За мою гениальность!..

Согласиться я рад
Даже с первого раза,
Что исторью творят
Не герои, а массы.

Но в искусстве царит
До сих пор необычность,
И искусство творит
Гениальная личность.

Как великий поэт
Современной эпохи
Я собою воспет,
Хоть дела мои плохи.

В неналаженный быт
Я впадаю, как в крайность…
Но хрусталь пусть звенит
За мою гениальность!..

Земля просторна, и на ней не тесно,
Когда вокруг медовая трава.
Неповторимо, сказочно чудесна
Сияющая церковь Покрова.

Великолепно выбрали ей место,
Чтоб отражалась в старице Нерли,
И очень хорошо, что по соседству
С ней новых корпусов не возвели!

Зал рукоплескал
И схватывал стихов слова, —
Владимир Яхонтов читал
Владимира Маяковского.

Никто не ждал победы бреда…
Нелепо радовать толпу
Стихами лучшего поэта
И разделить его судьбу.

Несправедливо и нелепо
Шагает смерть, одна и та ж…
Нет! Не хочу бросаться в небо,
Забравшись на шестой этаж!

Хочу, чтоб людям повезло,
Чтоб гиря горя мало весила,
Чтоб стукнуть лодкой о весло —
И людям сразу стало б весело.

________

Когда с мечтой хорошею
Печально я порву,
Уйдёт далёко в прошлое
Всё то, чем я живу.

Живу, стихов не издавая,
Зато поэзию творю.
Неважно, как я поступаю,
А важно, что я говорю.

Что говорю, тем обладаю,
А издаваться не спешу.
Не важно, что я там болтаю,
А важно то, что я пишу.

Пишу, что станет жизнь иная,
Поэтоградной наяву.
Неважно,что я сочиняю,
А важно то, как я живу.

Неважно,что поэт обманут
Не согласившимися с новым,
А важно, что его помянут
Великолепным добрым словом.

______

Глупцы вели со мной беседы,
Совсем не то вообразя…
Должны существовать все беды,
Чтоб познавались все друзья.

В искусстве ценят древность либо
Безоговорочное новое.
Всё, что друзья сказать могли бы,
Я беспощадно зарифмовываю.

Друзья со мной проводят время,
Как будто им и делать нечего.
Для них слагаю я поэмы
Так гениально и доверчиво.

Но и мои друзья не верят,
Что я великий гуманист…
А хорошо, что ветер веет,
И хорошо, что зелен лист.

Что солнцем, а не только печкой
Бывает человек согрет,
Что иногда поэт беспечный
Встречает радостный рассвет.

Настанет день, не станет ночи,
Настанет ночь, не станет дня.
Так жизнь становится короче
Для всех людей и для меня.

Но проживу чем больше дней я,
Тем лучше зазвенит строка.
Так жизнь становится длиннее
И глубже, так же как река.

Пусть и поэтам будет весело
В дни испытаний и побед.
Поэты — это не профессия,
А нация грядущих лет!

Зачем нужны на белом свете
Свирепый холод, буйный ветер,
И дождь двухмесячного стажа,
И ночи, черные, как сажа?

Землетрясенья, наводненья,
Я тоже ставлю под сомненья,
Хоть знаю: катастрофы эти
Рельеф меняют на планете!

А вот шакалы и гиены
Стоят на страже гигиены,
И волки, коршуны и щуки
Нужны, по мнению науки.

И комары приносят благо,
Но тем не менее однако
Явлений много только вредных —
И никакой отрады нет в них!

Иголка тонет в блюдечке с водой,
Поэзии тут нету никакой!
Когда иголка по воде плывет,
Не проза, а поэзия живет!

Другу из Поэтограда

И в этой самой жизни нашей,
В быту лишений и побед,
Ты, милый, самый настоящий
Очаровательный поэт.

Ты пишешь очень много дряни:
Лишь полуфабрикат-руду,
Но ты прекрасен, несмотря ни
На какую ерунду.

В рубцах твоих стихов раненья,
Которые в огне атак.
А те, кто лучше и ровнее,
Писать не выучатся так.

У них стихи круглы и дуты,
Хоть и металл, а не руда,
И никакие институты
Им не помогут никогда.

Знает кто про город Бендер-Шах?
Городов подобного масштаба
Столько, сколько звезд на небесах,
Но все помнят Бендера Остапа.

Город, центр промышленный, культурный,
Может меньше означать порой,
Чем простой герой — литературный
И не положительный герой.

Идет весна, сияет солнце,
Цветут цветы, растет трава.
А Инна мне не отдается,
И в этом Инна не права.

И возникает поневоле
Вопрос, поставленный всерьез,
Такой мучительный вопрос —
Чему ее учили в школе?

— Немедленное благо — лучшее, —
Сказал великий Чингисхан.
А Инна понапрасну мучает
Того, кто страстью обуян.

Я молодец, не лезу в нытики,
А верю в светлые пути.
И Инна под влияньем критики
Должна навстречу мне пойти.

Сергею Наровчатову

Ибо наши стихи никогда не умрут,
Наши жизни пройдут, удлинясь.
И тархунного цвета небес изумруд
Существует, должно быть, для нас.

Мы пожизненно в рабстве у сильной строки,
А без этого нам нельзя.
Если даже все люди будут враги,
Как поэты, мы будем друзья.

Иконописец Голиков,
Освоив ремесло,
Российских алкоголиков
Пополнить мог число.
Мог позабыться смолоду
Законно и зазря,

Но всколыхнули золото
Знамёна Октября!
Красу изделий павловских,
Ростовскую финифть
И суть исканий палехских
Сумели обновить!

Он осознал, что родственны
Шкатулки палешан
И флорентийской росписи,
И краскам парижан.

И вольные соцветия —
В них голиковский вихрь —
Пополнили созвездие
Шедевров мировых!

Из рюмочек хрустальных и стеклянных
Я коньяки и вина часто пью,
Но не люблю, не уважаю пьяных,
А трезвенников — тоже не люблю!

Как следует писать стихи?
Есть много правил неплохих
И много дельных указаний
По поводу стихописаний.

Однако, чтоб поэтом быть,
Всё это надо позабыть:
В стихах лишь тот себя прославил,
Кто не придерживался правил!

Ни одной я женщины не имел
И не ведал, когда найду.
Это было на озере Селигер
В 35-м году.

Тиховодная гладь, байдарка и прочее…
Впрочем, молодость хуже, чем старость.
А была очень умная лунная ночь,
Но дураку досталась.

Эта ночь сочетала прохладу и зной.
Тишь, безлюдье, в байдарочном ложе я,
И чудесная девушка вместе со мной,
Изумительная, хорошая.

А вокруг никого, кто б меня был сильней,
Кто бы девушку мог увести,
И я знал, что очень нравился ей,
Потому что умел грести.

А грести очень я хорошо умел,
Но не ведал, что счастье так просто.
А весло ощутило песчаную мель
И необитаемый остров.

Эта ночь не моя, эта ночь его —
Того острова, где был привал.
А вокруг никого, а я ничего:
Даже и не поцеловал.

И такие хорошие звезды висят!..
Вместе с девушкой на берегу я,
Мне хотелось облапить ее и взять,
Незабвенную, дорогую…

Мне бы лучше не видеть ночью ее,
А бродить одному по болотам.
А вокруг никого, а я ничего,-
Вот каким я был идиотом.

Жила на свете женщина,
Ей было двадцать лет.
Была она уже жена,
А может быть, и нет.

Приехала на «форде»,
Явилась в кабинет,
А муж ее на фронте,
А может быть, и нет.

Разделась и оделась,
Глядит туды-сюды.
Вдруг очень захотелось
Ей прыгнуть с высоты.

Устроен испокону
Веков так белый свет,
Что прыгнула с балкону,
А может быть, и нет.

Так написал банальные
Стихи один поэт,
Должно быть, гениальные,
А может быть, и нет.

Как рыбы золотые купола
Плывут туда, где небо синевее.
Из той страны, которая была,
В такую даль, которая новее.

Они плывут, как рыбы из былого,
А мимо них, виденцев старины,
Проходим мы, поэты-рыболовы
И прочие рабочие страны.

Если гениальным и великим
Буду признан я официально,
Обо мне тогда напишут книги,
Станет мне отрадно и печально.

Почему отрадно? Вероятно,
Ясно всем, и объяснять не стоит.
Почему печально? Непонятно.
Объясненье самое простое.

Хорошо издать стихотворенья,
Повести, рассуазы, репортажи…
Но ведь издадут и заявленья,
Письма, дневники, записки даже!

Всё, что скажу, объявят важным,
Для печати самым неотложным —
И в огромном хаосе тиражном
Совместят великое с ничтожным!

Иные люди очень любят пиво,
Другие жажду утоляют чаем.
Но разве так они трудолюбивы,
Как я, кого они зовут лентяем?

Я их трудолюбивее раз во сто,
Всех пьющих пиво или молоко,
И трудолюбье — основное свойство
Характера и склада моего!

Испытав сто двадцать пять обид,
Я иду сквозь тьму к великой Нови.
Сильный враг меня не победит,
Слабый друг меня не остановит!
Королева утренних лучей
Улыбается во тьме ночей!

Я не очень правильно иду:
Мной ещё не найдена дорога.
И в литературе, и в быту
Мелочей досадных очень много…
Королева утренних лучей
Выше этих нудных мелочей!

Я люблю людей и шар земной;
Никакой такой не жажду бури;
Но победа всё-таки за мной,
Как в быту, так и в литературе!
Королева утренних лучей
Постигает смысл моих речей!

Стужа клёнов и берёз коснётся —
Плохо им!
Возникают годовые кольца,
Кольца зим.

Мы зимой о тройках, колокольцах
Говорим,
Но и у людей бывают кольца:
Кольца зим.

Пусть анатом изучает череп,
Челюсть, лоб —
И увидит эти кольца через
Микроскоп.

Пусть и химик изучает кости
И по ним
Установит отложений кольца,
Кольца зим.

Курортный город — старая актриса,
Играющая юную красавицу.
Её талант в дни летние открылся,
Игрой природы зритель восхищается.

Он рукоплещет солнцу,
Морю с пляжем,
Ему милы магнолии и розаны.
Он уезжает с сожаленьем, скажем,
Лишь потому, что не дождался осени.

Но местный житель — не приезжий зритель,
Его застанет здесь пора осенняя,
Когда исчезнет ясный блеск в зените
И отцветут роскошные растения.

Всё выглядит в курорте по-другому,
Не слышно оживлённого веселия.
Роль юной сыграна. Актриса дома,
Морщинистая, старая и серая!

Лев одолел могучего жирафа.
Лев — царь зверей, ему почет и слава!..
Но царь напрасно так самодоволен:
Поверженный жираф был тяжко болен!

Шебуршит колючий снег.
В стужу и во мраке
Мёрзнет бедный человек —
Лучший друг собаки.

***

Крыловская лиса вошла в один
Уральский ювелирный магазин.
Взглянув на цены, повздыхала тут
И заявила: — Зелен изумруд!

***

Один всю жизнь хотел выкурить папиросу,
Другие — обладать миром.
А хорошей девушке хотелось просто
Спать со своим милым.

***

Так молотом плющат железину,
Так гибель встречают колоссы,
Так женщина смотрит на женщину,
Так палки вставляют в колёса!

***

Я увидал на небосклоне
Шестнадцать красных облаков,
Они спасались от погони
И защищались от врагов.

***

За то, что Глазков
Ни на что не годен,
Кроме стихов,
Ему надо дать орден.

***

Что такое стихи хорошие?
Те, которые непохожие.
Что такое стихи плохие?
Те, которые никакие.

***

Краткостишье — это муравей,
Тот, кто абсолютно не силён,
А удельно будет посильней,
Чем поэма — африканский слон.

Мне говорят, что «Окна ТАСС»
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.

Колосья подкосило колесо
И стало колоскам нехорошо
Но ночью отдохнули колоски
И утром, встав, не ведали тоски.

Как эти злаки, в добрый час утра
Надеюсь так же бодро встать с одра
И побежать куда-нибудь туда,
Где солнышко, деревья и вода!

Мир нормальный, нормированный,
По порядкам нумерованный
Совершает в ногу шествие,
Я ж стою за сумасшествие.

Евгению Ильину

Я с детства не любил лото
И в нём не принимал участья.
Я не любил его за то,
Что вся игра велась на счастье.
Своё удачное число
Другой вытягивал, как милость.
Я не хотел, чтоб мне везло,
А ратовал за справедливость.

Я с детства в шахматы играл,
Был благородным делом занят.
И я на то не уповал,
Что мой противник прозевает.

И не испытывал тоски,
Когда сдаваться приходилось:
На клетках шахматной доски
Немыслима несправедливость!

Пускай всегда на глаз или на слух
Нам больше нравится один из двух;
Но оттого, что соловей хорош,
Отнюдь не следует, что плох петух!

***
Всем смелым начинаньям человека
Они дают отпор.
Так бюрократы каменного века
Встречали первый бронзовый топор.

***
Годы отходят в сторону.
Нет остановок и пристаней.
Всё гениально устроено,
Если всмотреться пристальней.

***
И неприятности любви
В лесу забавны и милы:
Её кусали муравьи,
Меня кусали комары.

***
Из тысячи досок
Построишь и дом и шалаш;
Из тысячи кошек
И дохлого льва не создашь!

***
Дом, который много стоил,
Походил на Парфенон,
Но отнюдь не красотою,
А количеством колонн.

***
Над ним невзгода не нависла,
Везло ему и ДО, и ПОСЛЕ,
Он счастлив был, когда женился,
И счастлив был, когда развёлся!

В 1505 году казанский военачальник Эмин привёл к Нижнему Новгороду 40000 татар и 20000 ногайцев. Высланная из Москвы подмога застряла в Муроме. Спасли город стрельцы, которых было всего-навсего 300 человек.

Пришла орда ногайцев и татар
И кремль нижегородский осадила,
А воевода доблестный Хабар
Имел немногочисленные силы.
Ответить как ударом на удар?
Найти где огненных стрельцов бесстрашных?
Литовцев пленных пригласил Хабар,
Томящихся в кремлёвских тёмных башнях.

— Сразитесь вы не с Русью, а за Русь,
Получите оружье и свободу!
Вам предлагаю дружбу и союз! —
Сказал нижегородский воевода.
Литовцы встали на защиту стен
И оказались славными стрельцами!
Благословен тот благодатный день,
Когда враги становятся друзьями!

Тут отличился Феденька-литвин:
Ядром ногайского мурзу угробил!
Главарь ногайцев Мухаммед Эмин
Все ногти перегрыз в бессильной злобе!
Врага отбросив от кремлёвских стен,
Стрельцы-литовцы были очень рады:
Сменился славою постылый плен,
Свободу получили и награды!

Млечный Путь неимоверно близок,
Так же как неистово далек.
Я лежу на печке, словно призрак,
И плюю зачем-то в потолок.

Мне ночь дарует мрак,
Сверлит сознанье рок.
Да здравствует дурак,
Проникнувший в мирок.
А я совсем не то,
И песнь моя не та.
Я гений и знаток,
Но действую не так.

Можно с одной спать ночь,
С другой – что-нибудь ещё,
С третьей гнать мысли угрюмые прочь
За поллитрычем хорошо,
С четвёртой – кататься на коньках.
Какую из них любить?
Какую любить – означает как
Быть или не быть.
Любить надо всех, хоть их будет сто,
Чувство любви дробя.
Одну надо только любить за то,
Что любит она тебя,
Другую за то, что спит с тобой.
Третью можно за ум её.
Между любимой и любой
Лишь две буквы «им», так я думаю.

Мне победа нужна, а не месть,
Всё неясное очевидь;
Разве книга такая есть,
Чтобы я не мог сочинить?

Мне дорОга моя дорогА,
Не устану по ней бродить;
Нету в мире такого врага,
Чтоб друзья не могли победить.

На ветках крохотных берёз
Сверкал пушистый иней.
Сорокаградусный мороз
Стоял над речкой синей.
И цвета синего стекла
Вода, зимы не зная,
Неутомимая текла:
Текла, не замерзая.

Казалось, что сошла с ума
Вся водная природа.
Стояла финская зима
Сорокового года.
Был пулемёт. Вода не лёд,
Река была преградой.
Но вот один отважный вброд
На пулемёт с гранатой!..

А снег белел и ветер выл
Над ледяной горою
И ничего не говорил
О подвиге героя.
Неутомимая вода
Текла, не умолкая,
Не понимая, что звезда
Восходит золота!..

Команды мастеров гоняли мяч.
Мяч бешено взлетал, о ноги тычась.
Смотрела на футбольный этот матч
Толпа людей примерно в двадцать тысяч.

Они болели. Я болеть не мог,
И оставался их восторгам чуждым.
Я был на стадионе одинок;
И не был я охвачен стадным чувством!..

— Молчи, семья, —
Сказала стая:
— В тебе семь Я,
Во мне до ста Я!
— До ста, да,
Да стадо!

Не знаю сам, к чему всё клонится,
Но я тоскую в эти дни.
Приди ко мне, мою бессонницу,
Как ты сумеешь, разгони.

Приди ко мне, простая женщина,
Зачем зову, не знаю сам.
Мне счастье не было завещано,
И я тебе его не дам.

Настанет день – России добрый год,
Когда спадёт подъём болотных вод,
Когда на Волге-матушке моей
Не будет неестественных морей,
Когда, как в предыдущие века,
Луга подымут звонкие стога,
Когда народ, внимательный к стиху,
Стерляжью дегустирует уху.

Экскурсоводы у руин плотин
Вспомянут сумрачность былых годин
И поведут спасительную речь:
«Природу надо сохранять, беречь!»

Москва послевоенная.
Её себе представь:
Живут в ней повседневная
И праздничная явь.
Рассветная — занудная
От серой суеты,
Вечерняя — салютная —
Уводит в мир мечты.

Нам будущность великая дана,
Что — лучшее из всех земных даров…
Построим сумасшедшие дома
Для критиков и для редакторов!

Надоело Робинзоном
Жить на острове стихов.
Я завидую боксерам!
Что с того, что я Глазков?

Так сказать, за коим лешим
Побеждает в боксе тот,
Кто является сильнейшим,
А в стихах — наоборот?

Не только мы бывали дураками,
Махали после драки кулаками.
Французы тоже мыслили убого:
Не признавали своего Ван Гога!
Японцы упустили Хокусая,
А после тоже ногти покусали!

Но и у нас преобладали хамы,
В недобрый час они взрывали храмы!

Не я живу в великом времени,
А времена в моих строках,
И тем не менее
Я оставался в дураках.

Что мне ждать ещё? Успеха ли?
Мне не до смеха ли?
Ехали
Ухари

Морею-сушею.
Эхо ли?
Ухо ли?
Слышало? Слушаю.

Н’а небо просишься.
Страх в лице. Спрячь его,
Выдумай прозвище
Самого зрячего.

Что ж ты надеешься?
Что ж тебе хочется?
Выдумай день ещё.
Ночь придёт. Кончится.

Ему приказ последний дан,
И ахнут божие старушки:
Японский смертник — никудан
Звучит понятно и по-русски!

Пускай таких, как он, орда,
Ему, как многим, одиноко:
Его дорога в никуда
И в никогда — и не дорога!

Он, молодой и удалой,
Погиб за дикие идеи,
А победил его — герой,
Который лучше и умнее!

Обнаружили воровку,
Что похитила веревку.
Уголовный кодекс в силе,
На суде ее спросили:

«Отвечай ты нам, воровка,
Для чего тебе веревка?»
И ответила девица:
«Я хотела удавиться».

Но если путь к иным победам
Я предпочту иным дорогам,
Тогда не буду я поэтом,
Тогда не буду я пророком.

Я обрету людей степенность,
Я принесу немало пользы,
Меня признает современность;
Но обо мне забудут после.

Не надо глупости бояться,
Она безвредная пока.
Есть мудрость в глупости паяца,
Весёлость — в шутке дурака.

Такая глупость не обманет
Того, кто разумом богат,
И гениальный Пиросмани
Был величаво-глуповат.

Но мудрость ложная схоласта
Навязчива, как пыль степей, —
Она противнее гораздо,
И вредоносней, и глупей!

Не истина — победа в споре
Фальшивой мудрости нужна.
А глупость служит ей опорой —
И только потому вредна!

Не надо спорить против факта:
Когда взыграет ветерок,
То лучше яхты только яхта
И лучше водных нет дорог.

Люблю тебя, моя царевна.
Желаешь стать царевной вод —
Тебя беру закономерно
В свой удивительный поход.

Я направляю парус светлый
И понимаю что к чему,
Иду по ветру против ветра:
Он служит мне, не я ему!

А если я сильней, чем ветер
И волны бурные морей,
То я сильнее всех на свете,
Не спорь со мной, а будь моей!

Илюша Френкель, фронтовой поэт,
Однажды мне сказал: — Давай закурим! —
И я курил все двадцать девять лет!
А мы тут о влияниях толкуем,
Напрасно называем имена!..

Есенин, Маяковский, Северянин
И Блок не оказали на меня
Столь долгого и вредного влиянья!

О красоте напрасны споры,
Сам Пушкин — лучший наш пиит —
Поставил ножку Терпсихоры
Превыше грудей и ланит!

И я смотрю на ножку в оба,
Как на прекрасную мечту,
Но, если безобразна обувь.
Теряет ножка красоту!

Твоя изысканная ножка
Как вдохновение мое:
Ботинки, туфли и сапожки
Я изготовил для нее.

Люблю тебя зимой и летом,
Ты всех желанней и милей —
Приди ко мне домой, при этом
В удобной обуви моей!

О счастье не могло быть речи,
Когда, чтоб не страдать в плену,
Народ страны взвалил на плечи
Отечественную войну.

Чтоб кумачовые знамёна
Зашелестели веселей,
Погибло двадцать миллионов
Отважных наших сыновей.

Однако, позабыв все беды
И грусть четырёхлетней тьмы,
День исторической Победы
Как счастье ощущаем мы!

Не устрашась небесных кар,
Икар стремился к высшим правдам.
Был первым летчиком Икар,
А также первым космонавтом.

Икар умел держать фасон,
Вдыхать озон в пространстве чистом,
А уважаемый Язон
Был самым первым трактористом.

Боролся он за новый быт,
За вспашку зяби особливо —
И позаброшен, позабыт.
А разве это справедливо?

Весенний близится сезон,
Прекрасной техникой владея,
Люблю тебя, как тот Язон,
Но поступлю не так, как он:
Не брошу, нет, как ту Медею!

Один взлетел превыше облак,
Другой ушел на север жить…
Я думал, что придумать подвиг
Трудней, чем подвиг совершить.

Но всюду степь и всюду тундра,
И мне понятно что к чему:
Совет хороший дать не трудно,
Труднее следовать ему!

Как невнимательная дева,
Пред шахматистом не форси,
Стареют даже королевы
(Но не ферзи, но не ферзи!).

Не вечно будешь молодой ты,
Свое успеют взять года,
Красивой, как задача Ллойда,
Ты быть сумеешь не всегда!

От непредвиденной обиды
Любовь спасет и сохранит,
Как хитроумная защита
И как блистательный гамбит!

Любовь серьезную почувствуй
И от нее не откажись.
Она как шахматы: искусство,
Игра, наука, спорт и жизнь!

Свое вниманье проявлю,
Такое дело — не десятое:
Тебя люблю и проявлю
И в тот же вечер отпечатаю.

Не уподоблюсь трепачу:
И в интерьере, и на гравии
Тебя сниму, тебе вручу
Любых размеров фотографии.

Не пропадешь, не сгинешь ты
Ни под Москвой, ни в Евпатории:
Неповторимые черты
Пусть сохранятся для истории!

Доверься мне и будь моей,
Решим проблемы наши личные.
Лишь для меня ты всех милей,
Что значит: всех фотогеничнее!

Он хочет порох держать сухим;
Его намерения самые чистые,
Но он этот порох вставляет в стихи,
А стихи у него водянистые!

Он всю жизнь бессмертьем бредил,
Ненавидел смерть,
Более всего на свете
Опасался умереть.
Мысли многие набатны
И зовут на бой.
А мысль о смерти неприятна.
Как зубная боль.
Мысль о смерти угнетала,
Как никто иной.
И вот, чтобы ее не стало,
Покончил он с собой.

От ерунды зависит многое —
И, верный милым пустякам,
Готов валяться я у ног её
Из-за любви к её ногам.

Она, единственная самая, —
Душе живительный бальзам,
Лишь на неё глядят глаза мои
Из-за любви к её глазам.

Писатель рукопись посеял,
Но не сумел её издать.
Она валялась средь Расеи
И начала произрастать.

Поднялся рукописи колос
Над сорняковой пустотой.
Людей громада раскололась
В признанье рукописи той.

Одни кричали: «Это хлеб,
И надо им засеять степи!»
Другие — что поэт нелеп
И ничего не смыслит в хлебе.

Если издалека ты
Видишь убогие хаты,
Окна их в час заката
Кажутся золотыми.

Но не считай, что хаты
Из серебра и злата:
Хаты совсем не богаты,
Не обольщайся ими.

Мелочи будничной жизни
Издали живописны.
Жены чужие тоже
Издали очень пригожи.

Думаешь: мне б такую
Умницу и всезнайку,
Милую, молодую
Спутницу и хозяйку.

А разузнаешь подробно,
Сколько с ней связано тягот,
Не пожелаешь с подобной
Соединиться и на год!

Оттого, что жизнь моя — легенда
Мне всучила лавры Дон Кихота,
От Москвы поехал до Ташкента
Осенью 47-го года.

Уезжал от осени и дрязг,
Покидая с башнею вокзал,
И колёс однообразный лязг
Ничего про это не сказал.

Ехал я надолго и всерьёз,
Чтобы отряхнуться от Европы,
И традиционный паровоз
В Азию со мной стремился, чтобы

Мог я ощутить простор Расеи,
Собственную грусть-тоску рассеивая,
Чтоб найти скрижали, там посеянные,
Неразменный рубль пути спасенья.

Ехал я, чтоб отыскать скрижали,
О Москве нисколько не жалея,
А они, наверное, лежали,
Под дождём бессмысленно ржавея.

Таково предвиденье земное,
Но всегда прекрасен путь далёкий;
Путники усталые со мною
Ехали такою же дорогой.

Тысячи неведомых причин
Зашвырнули нас в Узбекистан;
Октября горячие лучи
Путников приветствовали там.

Там, в Ташкенте, солнечный вокзал,
Как в легенде солнечный базар.
Сколько есть на свете винограда —
Никогда до этого не знал.

Но не пьют там издавна до дна
Душевеселящего вина,
И в самой себе растворена
Азия, пьянящая страна.

Самая из всех земель большая,
Непонятно, как она возникла
И на Старосветском полушарье
Залегла косматой шкурой тигра.

И в трудах пустынно-неустанных
Шахматными досками легла,
Где история племён и станов —
Начатая от ладьи игра.

И она — как сказка и легенда,
Как стихи, какие сочинял…
Я бродил по улицам Ташкента,
Пыль была на шишечках чинар.

С давних лет она сюда пришла,
Эта пыль, как бред нехороша,
Потому что каждая пылинка
Воина убитого душа.

Смерти беспощадные слова
Воинов косили, как траву,
Не одна погибла голова —
Пыль стоит в Ташкенте потому.

Из кинофильма «Романс о влюблённых»

Печальной будет эта песня
О том, как птицы прилетали,
А в них охотники стреляли
И убивали птиц небесных.

А птицы падали на землю
И умирали в час печали,
А в них охотники стреляли
Для развлеченья и веселья.

А птицы знали-понимали,
Что означает каждый выстрел,
Но неизменно прилетали
К родной тайге у речки быстрой.

И не могли не возвратиться
К родимой северной округе,
И песни горестной разлуки
Весной весёлой пели птицы.

А в них охотники стреляли
И попадали в птиц, не целясь,
И песню скорби и печали
Весной весёлой птицы пели.

Если бы кто-нибудь мне сказал:
«Водку не пей — коммунизм начнется»,
Я только бы губы свои покусал,
Я б только подумал: «Мне это зачтется».

И чтобы, как в русское небо,
Французские девушки смотрели ввысь,
Я б не пил, не пил и не пил,
А потом бы не выдержал и выпил за коммунизм!

Поезд едет ду-ду-ду,
Чрезвычайно скоро.
Он везет не ерунду,
А стихи Глазкова.
И за будущие дни
Я не беспокоюсь,
Потому что искони
Верю в этот поезд.

Покуда карты не раскрыты,
Играй в свои миры
И у разбитого корыта
Найдёшь конец игры.

И, утомлённый неборьбой,
Посмотришь на ландшафт
И станешь пить с самим собой
Стихи на брудершафт.

По таежной тропе не я
Шел к заливу Терпения.
Тот, кто шел, был степеннее:
Слушал он в упоении
Грохот сердцебиения,
Птиц простуженных пение
И медведя сопение.
Видел волн белопение
И горбуши кипение
У залива Терпения.

Подальше убраться
Из мира огромности?
Подальше держаться
В тени или в скромности?..

Я слышал. Спасибо
За все поучения.
Лишь дохлая рыба
Плывёт по течению!

Я буду бороться
Со всем ненавистным мне
За счастье, за солнце,
За вечные истины!

За жизнь, за призванье,
За место, за званье!
Со всеми – и с вами,
Тупицы и бездари.

Пошел тропой,
Сошел с тропы
И сгинул вдалеке…
У нас с тобой
Растут грибы,
Грибы на потолке.

Они от сырости растут,
Ты их, как я, прости,
Раз тут
Им хорошо расти.

Все те, которые глупы,
Привыкли к плоским залам.
Для них на потолке грибы —
Белиберда и заумь.

Из них любой на стол бы влез,
Чтоб сбить гриб кочергой!
А нам идти не надо в лес:
Природа под рукой.

— Не считаясь с тем, что говорят,
Ты нуждаешься в насущном хлебе.
Хочешь — и не будет звёзд на небе.
Дам тебе за это миллиард.

Все откроются перед тобой пути,
И тебя признает вся страна.

— Отойди
От меня сатана.

Почему наступает весна
И просторы ручьями залиты?
Потому что весна, она
Не зависит от волокиты!

Ну, а если б ее приход
Мог зависеть от бюрократа?..
Полагаю, что в этот год
Людям стало бы страшновато.

— Снег, — изрек бы он, — не истек,
И устроим мы обсужденье,
Прежде чем установим срок
Снеготаянья и потепленья.

В силу вышестоящих причин
Пусть вода никакая не льется
До того, как мы в план включим
Все лучи исходящего солнца.

И бранили бы люди тогда
Затянувшийся холод проклятый…

Но бежит по канавкам вода,
Ибо таянье снега и льда
Не зависит от бюрократа!

Говорил пожар пожару:
— Мы подружимся, пожалуй!.. —
И пожару пожар
Руку красную пожал:
— Очень яркие мы оба,
Ты хорош и я хорош.
Мы с тобой друзья до гроба,
Нас водой не разольешь!
Мир дивится нашей силе
И отваге удалой!..

Но разлили и залили
Их той самою водой.

Последние ступеньки лестниц
Для грузчика трудней, чем старт,
И самый тяжкий зимний месяц —
Не сумрачный декабрь, а март.

Мне возразят: — Март — месяц вешний,
В нём пробуждение луча!.. —
Я соглашусь: — Оно конечно,
Но только не для москвича.

Не отшумели все метели,
Спят под сугробами ручьи,
И до Москвы не долетели
Ещё картавые грачи.

Не так прозрачна, как морозна
Небесная голубизна,
И если говорить серьёзно,
То не пришла ещё весна!..

Влача последний зимний месяц,
Я непростительно устал.
Последние ступеньки лестниц
Для грузчика трудней, чем старт.

Поэзия! Ты не потерпишь фальши
От самого любимого поэта.
Я для себя пишу всё это. Дальше
Плывут стихов задумчивые баржи.

Я для себя пишу – и в равной мере
Для всех других. Они прочтут поэта,
Который ненавидит лицемерье
И скуку открываемых Америк.

И если я не буду напечатан,
А мне печататься сегодня надо,
То я умру, швырнув в лицо перчатку
Всем современникам, – эпоха виновата!

Я захлебнусь своими же стихами,
Любимый, но и не любимый всеми.
Прощай, страна! Во мне твоё дыханье,
Твоя уверенность, твоё спасенье.

Пятнадцать лет, как началась война,
И десять лет, как кончилась она.
Мы никогда её не забываем,
Припоминаем эти времена.

Те люди, совесть у кого чиста,
В атаку шли за Родину, за Ста…
Нет! Люди воевали за Россию,
Речь о другом была для них пуста.

Россия не слепа и не слаба,
И это не пустая похвальба!..
Суворовская сила победила!..
Но до сих пор не кончена борьба!..

Вопрос весьма серьёзный — кто кого?
Мрак одолеет нас иль мы его?
Внушительной решительной победы
Я не достиг ещё при статус-кво.

В литературе всё совсем не так,
Литература — это не пустяк!..
Я всё ещё стою под Сталинградом,
А мне необходимо взять рейхстаг!

Жила корова
В хлеву.
Дров не колола,
Ела траву.

Идти пришлось селом ей,
Нигде травинки. Лишь
Желтеющей соломой
Покрыто много крыш.

Старушка у окошка
Читала книжку Фетову.
О том, что крыше крышка,
Старушка и не ведала.

Плохая штука старость,
А Фет слабей, чем Сю.
Корова крышу стала есть,
И съела крышу всю.

Светает. Наступает день. Я
Ложусь в постель, заснуть дабы;
Взметает дым как привиденье
В соседнем доме из трубы.

Он словно дым от папиросы,
Но только издали видней;
Поэзия идёт от прозы,
Но возвышается над ней.

Пусть с вашей точки зрения
Всё это извращения —
Но мир в момент творения
Был создан из вращения.

Вращались точки мнимые,
Что не имеют плотности,
Потом вращались линии,
Потом вращались плоскости.

Вращалась вся Вселенная,
Был бесконечный радиус.
Всё для увеселения,
Всё, что живое, — радуйся!

А ежели в наш век не те
Я изложил учения,
Возьмите опровергните
Пяти минут в течение.

В чертей хоть верьте, хоть не верьте,
Но я скажу вам не шутя:
Мне начали являться черти
От многодневного питья.
Они являлись мне ночами
Из тьмы безграмотных веков
И с подоконника кричали:
— Глазков, Глазков, Глазков, Глазков!

Те черти вовсе обнаглели
И сразу после пьянваря
Расположились на постели,
Мне ничего не говоря.
Они в количестве немалом
Обрушивались на кровать,
Барахтались под одеялом
И, так сказать, мешали спать.

Нечистый этот шум, однако,
Меня нисколько не смущал:
Я пил живительную влагу,
Когда потребность ощущал.
Что черти мелкие поэтам?
Их не должны пугаться мы!
Но как-то раз перед рассветом
Ко мне явился сам князь тьмы.

Он, серый, словно весь из дыма,
Стал дуть что было адских сил —
И я весомо, грубо, зримо
Смертельный холод ощутил…
С тех пор… Да сгинет сила злая!
Я самому себе не враг:
И водку не употребляю,
А лишь по праздникам коньяк.

Ноль как число не смотрится никак,
Но действует, как пограничный знак!
И у него, как крылья у орла,
Есть верхняя и нижняя шкала.

В любой науке понимая толк,
Ноль разделяет капитал и долг.
Живя на уровне морской волны,
Он в центре высоты и глубины.
Ноль отделяет воду ото льда,
От зноя отделяет холода.

Ноль — это разделения король:
И время, и пространство делит ноль.

Он разделяет бесконечность доль,
Но существует абсолютный ноль.
По Томсону иль Кельвину шкала
Не знает, что такое два крыла.
Там странный ноль — непостижимый знак.
А что за ним? Ничто? Безмолвье? Мрак?

Иль бесконечность антивещества,
Где процветают антисущества?
Иль за пространством скрытые миры?
Иль отчужденность черной той дыры,
В которой красного смещенья нет,
А действует смещенье фиолет?

Иль наше время движется там вспять?
Кому-то это суждено узнать!
Узнаем мы, которые живем
Над абсолютным кельвинским нулем!

Рассчитывая на успех,
Желая отразить эпоху,
Поэт сложил стихи для всех.
Жена прочла, сказала: — Плохо!

Тогда одной своей жене
Поэт сложил стихи другие.
И оказалось: всей стране
Потребны именно такие!

Раннее утро. Москва тиха,
Птички: чирик-чирик!
Странно и мудро слова стиха
Я подбирать привык.

Женщина рядом. Её люблю.
Часики бьют: тик-так!
Я почему-то не сплю, а пью,
Пью с любимой коньяк.

Пью за неё, за стихи, за рассвет
И за счастье, которого нет!
Нет его. А почему?

Счастье, оно приходит потом,
А может, счастье не в счастье самом,
А в стремленье к нему?

Рекламы города цветут
Движеньем и огнем.
Четыре девушки идут
И думают о нем.

А почему не обо мне,
Чем хуже я его?!
Ничем не хуже, но оне
Не смыслят ничего.

1

Нам нравится удача без труда,
Она встречается не очень часто.
На счастье я надеюсь иногда,
Но лучше не надеяться на счастье.
Ему — увы — сопутствует беда.

2

Трудиться надо с полною отдачей:
От творчества я человеком стал,
Но если вдохновенья не истрачу…
Есть выраженье: мёртвый капитал.
Что может быть несчастнее колодца,
Который превращается в болотце?
Его воды никто не пожелал.

3

О доблестях, о подвигах, о славе
Любой чудак мечтать, конечно, вправе,
Ещё не поздно, радужна мечта.
Что будет, если смолкнут птичьи песни?
Когда мечта, как летний сон, исчезнет,
Её зимой заменит пустота!

4

Гениальность часто не в чести,
Актуальность не доска Почёта,
Но неповторимые пути
И открытья не смахнуть со счёта.
Человек ржавеет, как металл,
Если нету у него исканий,
Вижу одинаковый финал
У изобретений и изданий!

5

Железный век железно умер,
А наше время удалей его:
Разумный человек подумал
О всей таблице Менделеева.
В век повсеместного прогресса
Уран сильнее, чем железо!

6

Не очень трудно безрассудно
Идти проторенной тропой,
Любым героем стать не трудно,
И трудно быть самим собой!
Нет если собственной удачи,
Успехи — те же неудачи!

7

Растут всего быстрее сорняки,
Они толпятся возле каждой дачи.
Свирепствуют рассудку вопреки
Иллюзии, как телепередачи.
Нам часто досаждают дураки,
О пустяках бессмысленно судача.
Чтоб не потратить жизнь на пустяки,
Которые вредны, как неудачи,
Есть мудрость. От неё не убеги!

8

Ошибки мне сопутствуют всегда,
Свершаю их и в шахматах, и в жизни
И не могу сказать, что без вреда,
Пожалуй, многие из них излишни:
Обидно — не исчезнут без следа,
В час горести не вызовут улыбки.
Утешусь тем, что признаю ошибки!
_ Примечание: каждая строфа является акростихом.

Есть в Крыму вершина Роман-Кош,
На неё ведут дороги-петли.
Крым объедешь — выше не найдёшь,
Только популярнее Ай-Петри.

И поэт у нас не тот хорош,
Кто на самом деле самый лучший!
Малопопулярный Роман-Кош
Вспоминаю я на всякий случай.

Сапёр ошибается только раз.
Поэты или артисты
(Имею в виду только высший класс!)
Три раза, раз тридцать и триста.

Ущерба, убытка от этого нет,
Поскольку они не кассиры.
Бывает и так: ошибётся поэт,
И дремлет в ошибке сила!

(Самые важные слова на буквы «Р», «Г».)

Родимые горы —
Родное гнездо.
Расширенные горизонты,
Расщелины глубокие,
Развесистые грабы,
Родники голубоватые,
Резвые газели —
Район Гуниба.
Регулировщица голубоглазая:
Расцеловать горлинку —
Рафинад грызть.

Радостная годовщина
Рождения героя:
Размах грандиозный,
Расход громадный,
Разгул гомерический.
Ритуал гульбы —
Разгон грусти,
Развлечение гостей.
Разодетые горцы —
Рыцари гарцующие.
Родственники гордятся
Речами громогласными
Репортёров газет.
Ресторан где,
Ретиво гульнём:
Развешены гобелены,
Разноцветные гирлянды
Роз, гортензий,
Розанов, гиацинтов,
Розовых гвоздик,
Ромашек, георгинов,
Резеды, герани.

Рояль, гитара,
Рапсодия Глюка,
Разлив гамзы.

Ркацители, гурджаани,
Ром гаванский,
Рябчик, гусь,
Ростбиф, гуляш,
Расстегаи горячие,
Рыбы, грибы.
Разнообразный гарнир:
Рис, горох,
Рябина, груша.
Редиска, горчица.

рационально глаголы
Расставил Глазков
Российскому гражданину
Расулу Гамзатову!

Руки разные на белом свете,
И у всех различные названья,
У меня рука — как у медведя,
А у Вас предмет для целованья.

Но своей руки не обменяю
На такую, как у Вас, — красивую.
И своей судьбы не променяю
На такую, как у Вас,- счастливую!

У склонов золотого Ала-Тоо,
Лучами золотого Ало-Тоо
Заброшенный в Киргизию судьбою,
Я в солнечной Киргизии с тобою.

Схватил теперь твои черты подробно,
Сложил тебе стихи, что ты подобна
Чудесному бегущему павлину.
Ты вся — как Чу, цветущая долина.

Твои глаза — как в озере вода,
Но Иссык-Куль один, а глаза два,
И для бровей в отметках нету баллов,
Им в параллель беру коней-тулпаров.

Они бегут, иль это только снится,
На берегу, где расцвели ресницы,
А волосы, упавшие на лоб,
Они как изобильный Арстанбоб.

Нога твоя на выси каблуков
Кизил-Кия — отец всех рудников.
И я хочу обнять твои колени,
Как тополей Джелал-Абада тени,

Поцеловать ладони, как джайлоо,
Прохладные джайлоо Ала-Тоо…

А ногти у тебя горят всю ночь,
весь день,
Подобны солнцу, и луне,
и утренней звезде.

В моей душе добро и зло
Оставили свой след.
Мне не везло и не везло
В теченье многих лет.

Наисквернейшая стезя
Мне выпала опять:
Я нынче там, где жить нельзя,
Где можно умирать!..

Своих стихов не издавая,
Ищу работу отовсюду,
Пилить дрова не уставая
Могу с рассвета до салюта.

Могу к Казанскому вокзалу
Доставить чемоданов пару.
Могу шататься по базару
И загонять там что попало.

В Поэтоград моя дорога,
Меня среда не понимала,
Так что могу я очень много
И в то же время очень мало.

Первые люди, которые жили в пещерах,
Часто женились и свадьбы справляли охотно.
Можно об этом прочесть в популярных брошюрах,
Благо издательства их выдают ежегодно.

Ратные люди Ассирии и Вавилона
Тоже женились, ища после битв утешенья.
Чувственны были зело обнажённые жёны
В памятный день вавилонского столпотворенья.

В древнем Египте жрецы одобряли всё это,
Благословляла женитьбы богиня Изида.
Лики мужей сохранились в фаюмских портретах,
Мумии жён и мужей возлежали века в пирамидах.

Древние греки на свадьбах резвились, как дети.
Мудро сказал Гесиод относительно брачного ложа:
— Лучше хорошей жены ничего не бывает на свете,
Но ничего не бывает ужасней жены нехорошей.

Гордые римляне тоже любили жениться,
Кубки на свадьбах сияли у них золотые.
Брачные шествия, факелы и колесницы
Средневековая переняла Византия.

Наша Москва — современного мира столица.
Надо, чтоб вечная жизнь лучезарно сверкала.
Русские люди прекрасно умеют жениться, —
За новобрачных, друзья, благородно поднимем бокалы!

Скажу неискренно —
Пройдёт бесследно,
А смерть бессмысленна,
А мысль бессмертна!

Быль сильней, чем небылица,
Не утонет, не сгорит,
Дело мастера боится.
Поговорка говорит.

На Руси у нас работа,
Как история, скора;
Выдвигались из народа
Золотые мастера.

Трудовое их дерзанье —
Словно подвиг на войне,
Так послушайте сказанье
Вы о Фёдоре Коне.

Зодчий был на всю Россию,
И сказание о нём,
Он за рост свой и за силу
Звался Фёдором Конём.

Фёдор Конь был призван к делу,
А всё дело было в том,
Что опричнику Штадену
Он московский строил дом.

Забывал и сон и отдых,
Но изменчива судьба,
И Штадену на воротах
Не понравилась резьба.

Опьянённый царской брагой
И резьбу ворот кляня,
Злой Штаден ударил палкой
Сына плотника Коня.

Фёдор Конь не молвил слова
И не посмотрел на чин,
Но за палку немца злого
Кулаками проучил.

И, спасаясь от расправы
Всемосковского царя,
Конь бежал в далёки страны
И за синие моря.

Там смотрел, учился, строил.
Днём работал, а во сне
Фёдор грезил о престольной
Запорошенной Москве.

Всё, что в первом Риме встретил
И в Венеции встречал,
То построить в Риме третьем
Непрестанно Конь мечтал.

Мастера далёких стран тех
Архитектору Коню
Предлагали оставаться
В ихнем солнечном краю.

Было там, наверно, лучше.
Лучше было. Ну и пусть…
Фёдор Конь решил вернуться
В недостроенную Русь.

И в России снова вот он,
А не в солнечном краю,
И царю Ивану подал
Челобитную свою.

Царь Иван, желая форму
И порядок соблюсти,
Мастеру городовому
Жить дозволил на Руси.

Но, чтоб не было веселья,
Был указ царя таков:
За побег в чужие земли
Дать полсотни батогов.

Конь мечтал не о Москве ли
Белокаменных дворцов,
А ему, Коню, велели
Строить лавки для купцов.

Фёдор Конь тогда построил
Много лавок и домов;
На престол взошёл царь Фёдор,
Коим правил Годунов.

Годунов придумал дело,
Чтоб украсилась Москва:
Приказал воздвигнуть стену
(В наши дни по кругу «А»)

Тут Конь Фёдор бесшабашно
Окунулся в глубь работ;
То почти достроит башню,
А потом вдруг разберёт.

Засверкали камни в досказ,
Много было там работ
С этой башней у Чертольских
(У Кропоткинских) ворот.

Но Борису Годунову
Думны дьяки донесли,
Что нельзя раз третий снова
строить башню на Руси.

Годунов проверил числа:
Раз… Два… Три… Указ таков:

Ежели и впредь бесчинства
Злоумыслит Федька Конь,
Бить нещадно батогами,
Как последнего раба.

То была его такая злополучная судьба.

А потом что было дальше?
Фёдор Конь назло дьякам
С горя запил и шатался
По московским кабакам

Если горе, то напейся,
Покупай хмельной товар.
Конь бродил Москвой и песни
Непристойные орал.

Ибо понял, что в боярской
Недостроенной Москве
Не исполниться прекрасной
Белокаменной мечте.

Он построил стену граду
И за это получил
От царя Руси в награду
Шубу и кусок парчи.

А потом что было дальше?
Не прикованный к стене
Фёдор, пьянствуя,шатался
По Российской стороне.

Строил крепости и храмы,
Но бывал нередко пьян
И тогда ругал упрямо
Духовенство и бояр.

Батогами его били
И ссылали в этот раз
В Соловецкую обитель,
Где Макар телят не пас.

Но художник всюду волен
Волю вольную любить.
Конь сбежал и не был пойман —
Ветра в поле не словить.

Пять столетий миновало,
Изменилась вся страна,
Лишь у Трубной у бульвара
Сохранилась та стена.

Испытали камни эти
Вековечных дней покой.
Их в шестнадцатом столетье
Нам оставил Фёдор Конь.

Свои грехи преодолей,
Как Эверест турист,
И ты не протоиерей,
А неофутурист.

А в этом счастье и тоска,
Но так и надо так.
И прогремят стихи пускай
Созвучьями атак.

А фронда — это ерунда.
Да сгинет пусть она.
Иди туда, ведёт куда
Тебя твоя страна.

А бога нет, и чёрта нет,
И жизнь одна дана,
Но если смерть придёт, поэт,
То смерть, как жизнь, одна.

1

Так работают: утро, день, вечер,
Что едва поспевает Гознак;
Заработав, бросают на ветер,
Не на ветер, а на сквозняк.

И работают вновь, задыхаясь
От вседневных забот и обид, —
Это есть артистический хаос
И неарифметический быт.

2

Где они, на каких планетах,
Разливанные реки вина?
В нашем царстве поэтов нет их,
Значит, тактика неверна.

Я достаточно сделал для после,
Для потом, для веков, славы для;
Но хочу ощутительной пользы
От меня не признавшего дня.

Мне писать надоело в ящик
И твердить, что я гений и скиф
Для читателей настоящих,
Для редакторов никаких.

Соберутся пять парнишек,
Прочитают двести книжек,
И начнут ребята сдуру
Создавать литературу.

Понапрасну ум мрача,
Изучают Кумача,
Тем не менее, однако,
Изучают Пастернака.

Ничего не понимают,
Как и чем живет страна;
На зато упоминают
Всех поэтов имена.

Стихи — не ноги футболиста,
Не первоклассника тетрадь —
Стихов читать не надо быстро:
Их надо медленно читать.

Стихи не всякий разумеет,
Их проглотить не торопись.
Бывает, что стихи имеют
Ещё второй и третий смысл!

Слово — мир особый и иной,
Равнозначный названному им.
Если слово стало болтовнёй,
Это слово сделалось плохим.

Это слово пагубно стихам,
Это слово — дым, который сгнил.
Лучше бы его я не слыхал,
Не читал, не знал, не говорил.

Сказал идущий очень быстро с выси
Взбирающемуся на высоту:
— Ты, братец, с черепашьим ходом свыкся,
Взгляни, взгляни, как быстро я иду!

Ощущаю мир во всём величии,
Обобщаю даже пустяки,
Как поэты, полон безразличия
Ко всему тому, что не стихи.

Лез всю жизнь в богатыри да в гении,
Для веселия планета пусть стара.
Я без бочки Диогена диогеннее
И увидел мир из-под стола.

Знаю, души всех людей в ушибах,
Не хватает хлеба и вина,
Пастернак отрёкся от ошибок –
Вот какие нынче времена.

Знаю я, что ничего нет должного.
Что стихи? В стихах одни слова.
Мне бы кисть великого художника,
Карточки тогда бы рисовал

Продовольственные или хлебные,
Р-4 или литер Б.
Мысли, изумительно нелепые,
Так и лезут в голову теперь.

И на мир взираю из-под столика:
Век двадцатый, век необычайный –
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней.

Я мудрец, и всяческое дело чту,
А стихи мои нужны для пира.
Если ты мне друг, достань мне девочку,
Но такую, чтоб меня любила.

Такие были времена:
Для племени и рода
Не больше стоила война,
Чем, например, охота
На зубра или кабана
Слона иль бегемота!

Иные славят новые штиблеты,
Другие — сапоги и башмаки.
Я славлю тапочки — простую обувь лета:
Они легки, но также и крепки.

Иные любят скверы и бульвары,
Другие бродят где-нибудь еще,
А я в лесу и у реки бываю,
И в тапочках мне летом хорошо.

Иные очень уважают моду,
Не отстают от нового денька,
А я люблю не моду, а природу,
Великолепную во все века!

Иные любят щеголять в обновах, —
Не следую их суете пустой.
Бродить удобно в тапочках дешевых,
А можно босиком, как Лев Толстой!..

Итак, ценя лесов сосновых запах,
И речку, и зеленую траву,
Однажды летом в тапках этих самых
Направился я в ресторан «Москву».

Швейцар остановил меня у входа:
— Вам в тапочках нельзя!
— А почему?
— Здесь много иностранного народа!
— Ну что ж! Тогда я тапочки сниму.

И босиком пошел я по ступеням,
Ну а швейцара отстранил слегка.
Тогда швейцар, старик весьма степенный,
Взмолился: — Не губите старика!..

Идите, ради бога, в чем хотите,
Но только не входите босиком!.. —
Я тапочки надел как победитель
И позабыл о пустяке таком.

Но вспомнил вновь. Ведь если разобраться,
То мы народ сознательный вполне.
Я подражать не должен иностранцам, —
Они пусть лучше подражают мне!

Ты, как в окно,
В грядущее глядишь
И всё равно
Мужчину победишь.

А он, стерпя
Сто двадцать пять обид,
Потом тебя
Возьмёт и победит.

Однако вы
Перехитрите в быте,
И не как львы —
Как кошки, победите!

Потом на нас
Потомки поглядят
И сложат сказ
О том, как победят.

Я снова жду
С тобой желанной встречи;
Но слова ПОБЕЖДУ
Нет в русской речи!

Сильные направили мечи
Против слабых, обнаживших сабли, —
Дрогнули в сраженье силачи:
Быстро утомились и ослабли.
Саблю изобрёл простой кузнец —
Человек расчётливо практичный,
Понимал он: рыцарям конец,
Станет конница демократичной!

Покорялись туркам-слабакам
Силачи, увенчанные лаврами:
Юнаки отважные Балкан,
Грозные арабы вместе с маврами.
Европейцы — тож не дураки,
Очевидцы рыцарской трагедии
Переняли лёгкие клинки,
Но ушло на это два столетия!

А Стамбулом правящий султан,
Говорят учебники истории,
Захватить успел десятки стран
Солнечного Средиземномория.
Русь могучей сделалась потом,
Славилась суворовцами храбрыми,
Учинила Турции разгром,
Но разила турок их же саблями!

У меня такое мненье,
И, наверно, се ля ви:
Лирика есть объясненье
В поэтической любви.

Но несовершенство мира
Губит чувства и рубли.
Есть поэтому сатира:
Объясненье в нелюбви.

Припоминаю. Был я молод.
И недостаточно смышлен:
Изобрести хотел умометр,
Который был изобретен.

Я думал про несовершенный
Прибор для измеренья дум,
А телефон обыкновенный
Прекрасно измеряет ум!..

Многоречивость не похвальна,
И, очевидно, потому
Обратно пропорциональны
Минуты болтовни
Уму!

Е. В. Стаднику

Как редкостная птица марабу
И как жуки степные – скарабеи,
Он был людей сегодняшних глупее, –
Тутанхамона видел я в гробу!

Позабывая важную борьбу,
Он утолял тщеславие пустое:
Хлестал придворных плетью золотою, –
Тутанхамона видел я в гробу!

С печатью величавости на лбу
Он золота имел посмертно много,
Но выглядел напыщенно, убого, –
Тутанхамона видел я в гробу!

Мои друзья, знакомые, коллеги,
Живущие в двадцатом бурном веке,
Зря не пеняйте на свою судьбу, –
Тутанхамона видел я в гробу!

Наш век свою имеет похвальбу,
Свои золотоносные распадки,
И благородней наших дней порядки, –
Тутанхамона видел я в гробу.

Умирая
Под ураганным огнем,
Стучится в ворота рая
Энский батальон.

— Мы умерли честно и просто.
Нам в рай возноситься пора. —
Но их не пускает апостол,
Они умоляют Петра:

— Попы говорили всегда нам,
Что если умрем на войне,
То в царствии, господом данном,
Мы будем счастливей вдвойне.

А Петр отвечает: — Вот сводка.
Там сказано вот как.
Убит лишь один,
Кто убит — проходи.

— Мы все здесь убиты, и двери
Ты райские нам распахни. —
А Петр отвечает: — Не верю!
Я выше солдатской брехни.

Наверно, напились в таверне
И лезете к небесам,
А сводка — она достоверней,
Ее генерал подписал.

Бездействовать — бездарно и нелепо,
Когда вокруг занятий миллион.
Я чувствую себя великолепно
Только тогда, когда я утомлен.

Быть может, оттого, что я писатель,
А больше в жизни стать никем не смог,
Мне хорошо, когда сумею за день
Перевести сто или двести строк.

Тогда я ощущаю утомленье
И радует меня мой светлый путь,
А если был весь день отмечен ленью,
Я почему-то не могу заснуть.

Нет никакой отрады от безделья!
Что праздность нам на радость, люди врут.
Ночь провести с любимой на постели
Приятно, потому что это труд!

Это молния без грома
В ночь, которая темна.
В эту ночь в окно из дома
Не увидишь ни хрена.

Так мне кажется, пожалуй,
А на практике не так:
Разноцветные пожары
Освещают мир атак.

Смерть нисходит на просторы.
Ну и пусть! На смерть плюя,
Освещают хлебозоры
Бесконечные поля.

В эту ночь сверкает небо,
Будет очень много хлеба.

Потому что в стране у меня
Поле хлеба и поле боя.
Немцы выбрали поле огня
Государственным полем разбоя.

Они пошли срывать засовы,
Неистовы в своей вражде.
Их фюрер Гитлер, словно совы,
Отлично видит в темноте.
Его послушные холопы
Идут в бои — и нет Европы!

Предполагают, что Гитлер гений,
А немецкий солдат — автомат,
Но убитые немцы сражений
Не вернутся обратно в дома.

Сверхчеловекозверобоги
Живут последние года,
Они воздушные тревоги
Бросают в наши города.

Бомбы падают у дач,
Где не следует;
Миллионы неудач
Нас преследуют.

И вопреки всем мирным жителям
В подлунном мире, под луной,
Хоть не последний, но решительный
Бой.

Гитлер прёт оголтелой оравой,
Хочет нашу судьбу порешить,
Ну а мы не умрём со славой,
Ибо надо, прославясь, пожить.

Надо биться в ожесточенье
И ставить в колёса палки.
Если танки имеют значенье,
Почему мы не строим танки?!

Но не поздно пока, мы пойдём и построим
Новых танков тысячи тысяч.
Развернёмся танками на просторе,
Пулемётами в стороны тычась.

И никто не скажет: «Стойте!»
Все, кто ещё не ушёл, ступайте,
Самолёты и танки стройте!
Никуда не отступайте.

Оставайтесь на месте,
Каждый на своём посту.
Плуг исторического возмездия
Свою проведёт борозду.

В этой битве судьба решится,
Судьба интереснее, чем роман.
Но пора, товарищи, отрешиться
От настроений мирных времян!

Хотя земля под ногами имеется,
Она вращается хуже, чем колесо.
Военные кадры — красноармейцы —
В такую пору решают всё!

Время военное
Необыкновенное,
Трудное время,
Плохое.

И в то же время
Славное время,
Чудное время
Такое.

Время хорошее
И непохожее
На предыдущие времена.

Наступленческая наша армия
Под победный сбирается флаг.
Сокрушительнейший удар её
В скором времени изведает враг.

Мне плевать на действительность серую
Отступленческого обоза;
Я, Поэт Настоящий,верую
В Россию, в Азию, в Хлебозоры.

А Хлебозоры, те, что исстари
Пронизывали тьму и полутьму,
Теперь напоминают выстрелы
И актуальны потому.

Нет армии непобедимой,
С какой не справится страна,
Но всё сливает воедино
Непобедимая война.

Если кончит Гитлер самоубийством
(В сознанье своей вины),
Будет самым тогда быстрым
Конец вот этой войны.

Может быть, он того и не хочет,
Может быть он к тому не готов,
Но мне кажется, что обязательно кончит
Самоубийством Гитлер Адольф.

В домах затемнены огни,
И жизнь войны — как смерч,
И на войне в такие дни
Игра не стоит свеч.

Но не верьте
Тому, что люди говорят о смерти.

А разобьют всех немцев наголову,
Кричат на языке военном,
И то, что было одинаковым,
То будет необыкновенным!

Октябрь 1941 г.

1

Не ищу от стихов спасенья.
Так и буду писать всегда.
У меня все дни — воскресенья.
И меня не заела среда.

Сочиняю вечно стихи мои,
Хотя жажду иного счастья,
И рассказываю о Хихиморе,
Чтоб к ней больше не возвращаться.

Она смотрит куда-то глАзами
И покачивается, как чёлн,
И ни в чувстве её, ни в разуме
Смысл всего, а чёрт знает в чём.

Астрономия и алхимия
Повседневные наши труды.
Дорогая моя Хихимора,
Всё зависит от ерунды!

Наши встречи зависят от случая…
Я люблю — сочиняю стихи я…
Ты из девочек самая лучшая,
Ну а все остальные плохие!..

Впрочем, впадаю в ложь и я
В процессе стихованья.
Все девочки хорошие,
Как говорила Фаня.

Девочки скажут мне: выбирай нас —
Я легко поддамся внушению.
Любовь — объективная реальность,
Данная нам в ощущении!

Поэтому вечно я
Глазею на
Первую встречную:
Она или не она?

Иду и думаю,
Когда иду,
Тогда про ту мою
И эту ту.

А в ночь угрюмую,
Когда темно,
Иду и думаю:
Что мне дано?

Что дано? Причитанья причуд,
Неоткрытых открытий высоты,
Мысли, что мудрецы перечтут,
А глупцы превратят в анекдоты…

Что дано? Ничего не дано:
Не даётся оно, а берётся.
Надоело давным-давно,
Что за всё это надо бороться.

Пусть желанье моё исполнится,
И стихами отражена
Ты моя, если хочешь, любовница,
Если вывески любишь — жена.

Пусть желанье моё исполнится…
Через несколько лет всё равно
Будет новое что-то и вспомнится,
Как меня обмануло оно!

2

Не знаю, в каком я раю очутюсь,
Каких я морей водолаз;
Но мы соберёмся под знаменем чувств,
Каких не бывало до нас!

И взглянем с непризнанной высоты
На мелочность бытия.
Всё очень ничтожно и мелко… А ты?
Ты тоже ничтожна. А я?

Я как-то неэдакно дни влачу;
Но не унываю теперь.
Как пьяницу тянет к поллитричу,
Так тянет меня к тебе ль?..

Ну а почему — ты не ведаешь —
Не мне, а другим лафа?
Нужна над тобой мне победа лишь,
А всё остальное слова.

Ищи постоянного, верного,
Умеющего приласкать;
Такого, как я, откровенного,
Тебе всё равно не сыскать!

Ищи деловитого, дельного,
Не сбившегося с пути;
Такого, как я, неподдельного,
Тебе всё равно не найти!

Люблю тебя за то, что ты пустая;
Но попусту не любят пустоту.
Ребята так, бумажных змей пуская,
Бессмысленную любят высоту.

Ты не можешь хотеть и не хочешь мочь.
Хорошо быть с тобой на «ты»…
Я тебя люблю. Перед нами ночь
Неосознанной темноты.

Непохожа ночь на нож,
Даже если нож неостр…
Мост на берег был похож,
Берег был похож на мост.

И не ехали цыгане,
Не мелькали огоньки,
Только где-то под ногами
Снегом скрытый лёд Оки.

Мост над речкой коромыслил,
Ты на Третьем берегу…
Я тогда о чём-то мыслил,
Если вспомню, перелгу.

Огромный город. Затемнение.
Брожу. Гляжу туда, сюда.
Из всех моих ты всех моейнее —
И навсегда!

Как только встретимся,останемся,
Чтоб было хорошо вдвоём,
И не расстанемся, и не состаримся,
И не умрём!

У нас так любят переименовывать
Скоропостижно и неосторожно…
Но старое название от нового
Здесь отличить, пожалуй, невозможно.

Святые горы — Пушкинские горы!..
Холмы, равнины, и леса густые,
И голубая Сороть, и озёра,
Коль Пушкинские, то вдвойне Святые!

Подражание Пьеру Беранже

Стоял в Гренобле холод ярый,
Как полагается зимой.
Поклонник Вакха запоздалый
Не мог найти пути домой.
Стремился он домой, к постели,
К своей жене, согреться чтоб…
Бандиты пьяного раздели
И голым бросили в сугроб.

А наутро он опохмелялся,
Подымая заздравный бокал,
И людской доброте умилялся,
И свирепых бандитов ругал.

Фиалки зацвели в апреле,
В реке сияли стаи звезд,
Когда поклонник Вакха пере-
Бирался через Чертов мост!
На оптимиста хулиганы
В ту ночь напали неспроста
И прямо к морю-океану
Швырнули с Чертова моста!

А на утро он опохмелялся,
Подымая заздравный бокал,
И людской доброте умилялся,
Хулиганов коварных ругал.

Великолепна ночь июля,
Вокруг огни и тишина,
На небе города, ликуя,
Смеялась пьяная луна.
Поклонник Вакха до рассвета
Природой любоваться мог,
Но королевская карета
Его, беднягу, сбила с ног.

А наутро он опохмелялся,
Подымая заздравный бокал,
И людской доброте умилялся,
А владельца кареты ругал.

Роняет листья лес багряный,
Сверкают звезды в вышине.
В такую ночь все тот же пьяный
Вернулся к собственной жене.
Ну, а она сбирает вещи,
Опустошенная до дна,
И говорит ему зловеще:
— Тебе я больше не жена!

А наутро он опохмелялся,
Подымая заздравный бокал,
И людской доброте умилялся,
И супругу свою обнимал!

Чингисхан, Батый, Аттила —
Гении, которые
Не употребляли мыла
И вошли в историю.

Им не подражайте, дети,
Ни в быту, ни в творчестве,
Ежедневно на рассвете
Умывайтесь дочиста.

Про войну

Сорок первого газету прочти
Или сорок второго.
Жить стало хуже всем почти
Жителям шара земного.

Порядок вещей неприемлем такой.
Земля не для этого вертится.
Пускай начинается за упокой,
За здравие кончится, верится.

Что такое моя биография?
Километры и годы — простор её.
Это будет тогда география,
География и история.

По призванию и по сути я
Летописец и путешественник.
Вспоминаются реки Якутии
И события века, естественно.

У меня, как в судьбе поколения,
Пораженья, и сдвиги победные,
И открытия, и откровения.
И богатства Отчизны несметные.

Ну а ежели насчёт денег как?
Их нехватка — явленье знакомое.
Это будет тогда арифметика,
Не скажу, что политэкономия!..

Все стремления и размышления
Устремляю в правдивые строки я.
Хороши ли мои устремления?..
Это будет тогда философия.

Хочу одного, хотя я изгой.
Чтоб было всем хорошо;
А мир состоит из несчастий, из горь
Да и из молекул ещё.

Ни на кого не хочу пенять
За в чём-либо невезенье,
Надо понять
ВСЁ —
В этом моё спасенье:

Приказать, рассказать, досказать,
Сбить у замка замок.
Чтоб не мне могли доказать,
А я доказать мог.

Чтоб улыбалось счастье
Подковою-дугой,
Намерен я встречаться
С одною и с другой.

Одна нужна для тела,
Другая — для души.
А если мыслить смело,
То обе хороши!

1

Зимой я замерзаю от мороза,
А на сугробах не растут цветы;
Но я курю, и дым от папиросы
По-моему красивее, чем ты.

А если баба явится из дыма,
То мне такая баба не нужна.
Мне холодно, безумно и пустынно,
А ты ко мне дороги не нашла.

2

У меня с тобою предисловье,
Увертюра, старт, дебют, начало,
Неблагоприятные условья
Нам мешают видеться ночами.

Чтоб за белых приняли ворон нас,
Ты не хочешь, мне же всё равно.
Между нами недоговорённость,
За договорённость пью вино.

В дни, когда победу можно праздновать,
Очень глупо временить года;
Ты сказала мне: «Нельзя же сразу».
Я сказал: «Нельзя же никогда!»

3

Если, в своих же стихах утоня,
Так и останусь беспутным и путающим,
Ты останешься для меня
Воспоминаньем о будущем.

Если в делах, как в любви, повезёт,
Так, что при жизни добиться сумею
До непосмертных признаний — высот,
Родина станет любимой моею.

Ну а сейчас, в этот час или миг,
В дни треволнений непреодолимых,
Ты навсегда зачеркнула моих
Всех предыдущих, когда-то любимых.
Так им и надо.

4

Возле дома того водоём,
Хорошо быть в доме твоём,
И когда остаёмся вдвоём,
Каждый раз мы себя выдаём.

Выдаём себя каждый раз.
Только люди не ведают нас:
Утонувшие в омуте фраз
Ни ушей не имеют, ни глаз.

И не видят, не слышат они,
И проходят и ночи и дни,
И горят папиросок огни,
И хорошо, когда мы одни.

5

Если нет света, значит, ты
Ушла туда, где света нет,
И пропадай мои мечты
В твоём окне увидеть свет.

И, темнотою ослепя,
Окно смеётся надо мной.
Мне без тебя как без себя —
И с горя я иду домой.

Но дело не в этом, а только в том,
Что отдых необходим,
И без тебя мне и дом не в дом,
И «Беломор» не в дым.

6

(Из проклятого прошлого)

Ни одной я женщины не имел
И не ведал, когда найду.
Это было на озере Селигер
В 35-м году.

Тиховодная гладь, байдарка и прочее,
Впрочем, молодость хуже, чем старость,
А была очень умная лунная ночь,
Но дураку досталась.

Эта ночь сочетала прохладу и зной.
Тишь, безлюдье, в байдарочном ложе я,
И чудесная девушка вместе со мной,
Изумительная, хорошая.

А вокруг никого, кто б меня был сильней,
Кто бы девушку мог увести,
И я знал, что очень нравился ей,
Потому что умел грести.

А грести очень я хорошо умел,
Но не ведал, что счастье так просто.
А весло ощутило песчаную мель
И необитаемый остров.

Это ночь не моя, это ночь его,
Того острова, где был привал.
А вокруг никого, а я ничего,
Даже и не поцеловал.

И такие хорошие звёзды висят,
Вместе с девушкой на берегу я,
Мне хотелось облапить её и взять,
Незабвенную, дорогую.

Мне бы лучше не видеть ночью её,
А ходить одному по болотам,
А вокруг никого, а я ничего —
Вот каким я был идиотом.

7

Как-то не эдак прошёл день,
Пробило двенадцать часов.
Ты сказала: «Жить лень», —
И спутала карту слов.

Иные слова сказать норовят,
Чтоб показаться лучше,
А я говорю, что сам виноват,
Если тебе скучно.

Как ты до жизни такой дошла,
И в первый ли это раз?
Но я утверждаю, что жизнь хороша
От ихтиозавров до нас.

8

Живи со мной и не печалься,
На все вопросы дам ответ.
Ты помешать не можешь счастью,
Которого, к несчастью, нет.

9

Я веду с тобою разумную речь,
И за это меня прости,
Ибо я даже дом твой готов поджечь,
Чтоб тебя от огня спасти.

У меня вообще необычный путь,
Все такие пути святы;
Я тебя даже в воду готов толкнуть,
Чтоб вытащить из воды.

10

Дни твои, наверно, прогорели
И тобой, наверно, не осознаны:
Помнишь, в Третьяковской галерее —
Суриков — «Боярыня Морозова»?..

Правильна какая из религий?
И раскол уже воспринят родиной.
Нищий там, и у него вериги,
Он старообрядец и юродивый.

Он аскет. Ему не нужно бабы.
Он некоронованный царь улицы.
Сани прыгают через ухабы, —
Он разут, раздет, но не простудится.

У него горит святая вера.
На костре святой той веры греется
И с остервененьем изувера
Лучше всех двумя перстами крестится.

Что ему церковные реформы,
Если даже цепь вериг не режется?..
Поезда отходят от платформы —
Это ему даже не мерещится!..

На платформе мы. Над нами ночи черность,
Прежде чем рассвет забрезжит розовый.
У тебя такая ж обречённость,
Как у той боярыни Морозовой.

Милая, хорошая, не надо!
Для чего нужны такие крайности?
Я юродивый Поэтограда,
Я заплачу для оригинальности…

У меня костёр нетленной веры,
И на нём сгорают все грехи.
Я поэт неповторимой эры,
Лучше всех пишу свои стихи.

11

Чтобы жизнь не была загадкой,
Мне поверь и не противоречь.
Слово — бог, и поэтому краткой
Быть должна повседневная речь.

Всё равно, что ты мне сказала,
Всё равно, это всё суета…
Всё равно, у какого вокзала
мы простимся с тобой навсегда.

Мы во всём виноваты сами,
Всё минует, как дым папирос,
Мы расстанемся недрузьями
Ненадолго и не всерьёз.

Всё равно оглушён я веками,
Как не признанный веком поэт…
Мы расстанемся не врагами,
А туземцами разных планет!

12
Так всегда. Я сто раз болею.
Выздоравливаю раз сто.
А по случаю юбилея
Шандарахнем «Абрау Дюрсо»

Так всегда. Не за смерть упрямую.
За любовь мою и твою.
За такую хорошую самую.
За любимую девочку пью!