Николай Грибачев

Любовь, что нервы ежечасно
Рвёт, как плохой скрипач струну, —
Уже заранее несчастна,
Заведомо идёт ко дну.

Она сама себя остудит,
Сама собой в свой час она
В раздоры, в раздраженье будет
И в ненависть обращена.

Когда окончилась атака
И смолк последней пули свист,
На постамент громаду танка
Одним рывком возвел танкист.

И смолк мотор. И пушки дуло
Всей теплой тяжестью своей
Как бы качнулось и вдохнуло
Прохладу леса и полей.

И мы вдруг поняли, что это
Во имя завтрашнего дня
Железным обликом победа
Из дыма встала и огня…

Прошли года. И ветеранам,
Чьи слава любит имена,
За труд, а не за подвиг бранный
В Кремле вручают ордена.

Но в час, когда за дымкой мглистой
Неистовствует в туче гром,
Я вижу вновь того танкиста
В прожженном шлеме боевом,

И старый танк прыжком взъяренным,
Припоминая давний путь,
Ломает молнии со звоном
О бронированную грудь,

И с гулом площадь городская,
Вся в клочьях пены и дыму,
Из камня искры высекая,
Под траки стелется ему!

И я в любви страдал и плакал. Было.
Но никогда не будет, чтоб душа
Предательство измены позабыла,
До сделки с всепрощением дошла.

И суть не в том, что я гордец в избытке
И что легко ранимый. Суть не в том,
Что после ревности, как после пытки,
Рубцы ничем не сводятся потом.

Есть — мелочи. Есть — высшая проверка,
Или как хочешь это назови:
Когда теряют веру в человека —
Не остаётся места для любви.

К чему тогда упрёки, пререканья,
Мольбы, метанья в угол из угла?
Иди спокойно. Я не брошу камня.
Над именем твоим сомкнулась мгла!

Взметая пыль и жаром обдавая,
Опять с утра ворчит передовая,
Проламывает блиндажи и доты,
Где чернозем с железом пополам.
Два года здесь я, офицер пехоты,
И как я жив — не понимаю сам.

Мой путь лежал над прорезью прицела,
В моей шинели смерть навылет пела.
И думаю я на исходе дня:
Чья нежность душу навсегда согрела
И чья любовь хранит в бою меня?

Не женщины. Я не поладил с ними,
Вздохнув тайком, завидую другим.
С упрямством и причудами моими
Недолго был я женщиной любим.

И та одна, что в горький час разлуки
На шею нежно положила руки,
Остыла, видно, пишет в месяц раз
По дюжине скупых и скучных фраз.

Не поняла она, что в годы бед,
Когда весь мир качает канонада,
И тяжело, и рядом друга нет,—
Сильней любить, сильнее верить надо,

Что там, где, стоны, смерть и ярость сея,
Осколки осыпаются дождем,
Мы нашу нежность бережем сильнее,
Чем пулю в окруженье бережем,

Что, как молитву, шепчем это имя
Губами воспаленными своими
В часы, когда окоп накроет мгла.
Не поняла она… Не поняла!

Забыла все, ушла с другим, быть может,
И росы в травах размывают след.
Зачем ее мне письмами тревожить
И звать назад, когда в том смысла нет?

Зачем кричать в немыслимые дали?
Мой голос до нее дойдет едва ли,
И лишь с предутренней передовой
Ему ответит пулеметный вой.

Я здесь один с невысказанной болью —
И я молчу. А над моей любовью
Растет бугор окопного холма.
Не получать письма мне перед боем
И после боя не писать письма,

Не ощутить во сне прикосновенья
Ее заботливых и теплых рук.
Любовь моя, теперь ты — только звук,
Почти лишенный смысла и значенья…

Еще на сердце каждого из нас
Есть облик женщины. И в трудный час
Он нам напоминает дом и детство,
Веселых братьев за столом соседство
И ласку добрых и усталых глаз.

То — мать. Всесильно слово матерей,
В туман высот, в глубины всех морей
Оно за нами следует по свету.
Но мать осталась там… И может, нету
На свете старой матери моей.

Все в гости нас она к себе ждала,
Все в дом родной, в село к себе звала,
Настойки в старом погребе хранила.
Война фронтами нас разъединила,
Судьба нам попрощаться не дала.

Но есть еще одна святая сила.
Она меня любовью осенила,
Благословение дала свое —
Не женщина, не смертная —
Россия,
Великое отечество мое.

Куда б ни шел — она мне путь укажет,
Где б ни был я — она всегда со мной,
На поле боя раны перевяжет
И жажду утолит в палящий зной;

Она ко мне в часы моей печали,
Метет ли снег, ложится ли роса,
Все песни, что над юностью звучали,
И всех друзей доносит голоса.

И если за какой-то переправой
Уже мне не подняться, не вздохнуть,—
Она своею выстраданной славой
Среди других и мой отметит путь.

К ее любви, широкой, доброй, вечной,
Всей жизнью мы своей обращены,
И не найти мне на полях войны
Ни теплоты щедрей и человечней,
Ни преданнее друга и жены.

И я, покамест смерть не погасила
В моих глазах последнюю звезду,—
Я твой солдат, твоих приказов жду.
Веди меня, Советская Россия,
На труд,
на смерть,
на подвиг —
я иду!

В сады Градчан, за Карлов мост
Несет фонарь луна,
В реке меж поплавками звезд
Не протолкнуть челна.

На Старой площади Ян Гус,
Окончив давний спор,
Твердит Писанья наизусть
И всходит на костер.

И, кайзера к чертям послав,—
Уже терпеть невмочь! —
Со Швейком Гашек Ярослав
Беседует всю ночь,

И свежий ратуши пролом,
И каждой арки свод
Напоминает о былом
И чеха в бой зовет…

А он вчера окончен — бой,
И мимо древних стен
Завоеватели толпой
Прошли понуро в плен,

И в улицах цветет каштан —
Не счесть его свечей! —
И слышен смех то тут, то там
И говор москвичей,

И кажется, что здесь при всех,
Родства исполнив власть,
Вацлавская во весь разбег
С Садового слилась!

1
Неяркий, розовый с зеленым,
Рассвет
пробился
над затоном,
Над смутной степью перед нами,
Над кучей с меловой спиной,
Над ножевыми полыньями
С водой осколочно-стальной,
Над лесом, стылым, как железо,
Ржавевшее десятки лет.
Чей —
нам покамест неизвестно —
Последний поднялся рассвет.

Еще молчит тот край передний
За дымкой снежных завихрений,
Еще безвестно итальянцам
Меж сновидений и зевот,
Что громыханием и лязгом
Рассвет обрушится вот-вот,
И пламя возле глаз запляшет,

И в легкие набьется дым,
И под Неаполем заплачет
Вдова. Еще безвестно им.
Пока сигнал не разбудил
Среди сугробов смерть столицую,
Сосульки, сдернув рукавицу,
Крошит в усах наш командир
И смотрит напряженным взглядом
В неспешно тающую мглу.
Его гвардейцы дремлют рядом,
Кто как свернувшись на снегу.
От чертовой метельной свадьбы,
От тяжкой с ночи калгаты
Они как бы полумертвы.
Поесть бы. И еще — поспать бы.
Час. Полчаса. Ну, просто малость,
Чтобы душа зазря не маялась.
Но плох он, тот в сугробе сон.
А кухня в полынье осталась,
Когда переходили Дон.

В лесном сарае у костра
Тревогой мается сестра.
Грустны глаза в ресничном шелке,
Из-под ушанки прядь волос,
Как будто летнего на щеки
Немного солнца пролилось.
Стройна, в шинель одета мятую,
Чуть-чуть в комбата влюблена.
Привыкла к голоду и мату,
И, как цветок, чиста она.

2

Врут, будто в этот ранний час
Тоска о прошлом мучит нас,
Свист соловья, винца услада,
Неясных вспоминаний нить.
Страшнее дума у солдата —
Убить… убить… убить… убить!
Убить, пока тот встречный выстрел
Тебя не смял. Убить, пока
Тебя в загробный мир не выселил
Удар немецкого штыка. Убить.
И нет другой задачи,
Когда в такой идешь содом.
Убить чтоб жить. А что там дальше
О Том — потом… потом… потом!

Еще о некой в помощь силе
В такой припоминаешь час:
О ней, о всей, как есть, России,
Чья вся теперь надежда в нас.
Все за обвалами метели
Услышит и поймет она —
Как нам окопы надоели,
Дожди, снега, поход, война,
Высоты, версты, переправы,
Нелегкий быт передовой…
Что ж, мы твоей достойны славы —
Благослови нас в новый бой!

3

Всё.
Мы на круче.
На исходной.
Нож к пряжке. Пистолет на взвод.
За воротник аптечной содой
Снежок. Свербит. Щекочет. Жжет.
И мысли в суете, как мыши,
Когда в засаде рядом кот,
И все соображенья высшие,
Все фразы общие не в счет.
И в месяцы длиной секунда,
Минута с веком наравне.
Но вот
щепоткой
света скудного —
Ракета… Гром… И степь в огне.
Обвал в окопе. Дым из дота.
Как летние перепела,
Бьют автоматы… Ну, пора,
Твоя пора пришла, пехота!
Вперед, навстречу темной силе,
Лицом к лицу, чтоб штык в крови…

Поплачь над павшими, Россия,
И в путь живых благослови!

Сперва горит костёр любви под лёгким ветерком,
И пламя льётся на простор широким языком.
А после всё пройдёт — горит костёр огнём живым,
Большие синие узлы плетёт и вяжет дым.
Вот ушла любовь моя, её огонь погас…
Сегодня я встречать тебя не выйду, как в тот раз…
Холодный серый пепел вслед с угасшего костра,
Воспоминанья — след любви, которая ушла.
И ими не вернуть мою любовь, твою любовь.
Тепла горячего не даст холодный пепел вновь.
А если счастье предстоит кому-нибудь с тобой,
Пусть будет не костром оно, а яркою звездой.
Звездой, что светит мне и вновь горит из года в год…
И пусть моя любовь тебя переживёт!
Вот… ушла любовь моя… её огонь погас.
Сегодня я встречать тебя не выйду, как в тот раз…

Мы все прошли, что было суждено,
Все знаем, что придумано войною,
Но и Берлина сполохи давно,
И Эльбы плеск остались за спиною,
И вдалеке растаял дым Карпат,
Прозрачный май сорвал цветы над Влтавой.
Опять синицы за окном свистят,
И в рощах бродит ветер наш лукавый.

Опять дымки над крышей крутит дом,
И русской печи милое соседство
Нас обдает покоем, и теплом,
И запахами родины и детства.

Пусть не таким вернулся я сюда,
Каким ушел, надев шинель солдата,
Пусть кажется мне ночью иногда
Безбедный посвист посвистом снаряда.

Пускай еще порою наяву,
Когда курю, слегка прижмурив веки,
Болит душа и я плыву, плыву
Через чужие медленные реки

Иль тело друга мертвого несу
За холм, где наспех роется могила,
И, вдруг очнувшись, чувствую слезу,
Что время на ресницах позабыло.

Но не затем пришел я в отчий дом,
Чтобы лицом к былому обратиться:
Есть мужество, есть смысл тогда лишь в нем,
Когда оно — грядущего частица.

Ни перед кем на свете не в долгу,
Не покрививший в трудный час душою,
Я и теперь не дрогну, не солгу
И не предамся раннему покою.

И не казну,— зачем она ему? —
Не тряпки — я их впрок не покупаю, —
А радость жизни сыну моему
И совесть коммуниста завещаю.

И что во мне не завершится — в нем
Продолжится, дозреет, довершится…
Я только что с войны пришел, а в дом —
Пора, пора! — грядущий день стучится.