Олег Григорьев

В квартире что-то упало.
Обошел весь дом.
Но нигде ничего не лежало —
А может, так громко что-то встало?

Воровал я на овощебазе
Картофель, морковь и капусту,
И не попался ни разу,
А все равно в доме пусто.

Сидит Славочка на заборике,
А под ним на скамеечке Боренька.
Боренька взял тетрадочку,
Написал: «Дурачок ты, Славочка».
Вынул Славочка карандашище,
Написал в тетрадь: «Ты дурачище».
Борище взял тетрадищу
Да как треснет по лбищу Славищу.
Славища взял скамеищу
Да как треснет Борищу в шеищу.
Плачет Славочка под забориком.
Под скамеечкой плачет Боренька.

Вперед не рвись — погоди,
Ты создан чего ради?..
Вожак идет впереди,
А с плетью пастух — сзади.

Велосипед меня понес,
Понес куда-то под откос.
Он там остался без колес,
И дальше я его понес…

Вечером девочка Мила
В садике клумбу разбила.
Брат ее мальчик Иван
Тоже разбил… стакан!

Григорьев Олег ел тыкву
И упал в нее с головой.
Толкнули ногой эту тыкву,
Покатили по мостовой.

Катилась тыква под гору
Километра два или три.
Пока этот самый Григорьев
Не съел ее изнутри

Дрожу в подворотне от холода,
Стою и зубами щелкаю,
Живот мой сведен от голода,
И, верно, похож на волка я.

Дети кидали друг в друга поленья,
А я стоял и вбирал впечатленья.
Попало в меня одно из полений —
Больше нет никаких впечатлений.

Дачник взял кошелёк и корзину,
В лес пошёл покупать малину.
Вернулся домой, не принёс ничего!
Ягоды есть, продавцов — никого!

Где же мой лом и кувалда,
Куда девалось кайло?
— И лом, и кайло, и кувалду
Оползнем унесло.

Время устало и встало…
И ничего не стало.

* * *
Я ударился об угол —
Значит, мир не очень кругл.

* * *
Я волновался от страха,
Как на веревке рубаха.

* * *
Пойду домой, пожалуюсь маме,
Что луна зажата двумя домами.

* * *
— Что, если мир раскрутить посильнее?
— Подумай о бабушке, что будет с нею?

* * *
Упал я — вот неудача!
Кругом же смех вместо плача.

* * *
Ревел человек в коляске.
Видно, хотел он ласки.

* * *
Засмотрелся на ивы плакучие,
Оказался в навозной куче я.

* * *
C измятой встали мы постели —
От складок полосы на теле.

* * *
Застал я с ним жену раздету
И объявил ему вендетту.

* * *
С наперстниками разврата
Он торопился куда-то.

* * *
Иду и плачу, не поднимая лица,
И вот я в лужу столкнул слепца.

* * *
Писал я детские книжки,
Забили насмерть мальчишки.

* * *
Из Макарова образца сорок девять
Замочил я девок штук девять.

* * *
Я яблоню очень люблю,
За это яблоню и тереблю.

* * *
Мне врач бока лечил,
Пока лечил — покалечил.

* * *
Сиял стакан в руке Ивана —
К Ивану близилась нирвана.

* * *
В парилке парились двое:
Садист — рыча, мазохист — воя.

* * *
Шел я между пилорам —
Дальше шел я пополам.

* * *
Друг от друга тянули блин,
Блин был кругл, а стал длинн.

* * *
Пес тоскует на цепи —
А попробуй отцепи.

* * *
Локоть ушел в мякоть —
Торт превратился в слякоть.

* * *
В уголке сидит паук —
Восемь ног, а может рук.

* * *
Солнце грело, грело…
И перегорело.

* * *
Залезло носатое на волосатое —
И стало усатое.

* * *
Жил и с этой, и с этой, и с той,
Вот и остался в квартире пустой.

* * *
Мы разошлись и как прежде
Спать я ложусь в одежде.

* * *
Окошко, стол, скамья, костыль,
Селедка, хлеб, стакан, бутыль.

* * *
Смерть прекрасна и так же легка,
Как вылет из куколки мотылька

* * *
Ходил я против ветра носом.
Остался на всю жизнь курносым…

Залез на столб я смоляной
Со страшным знаком смерти.
Коснулся проволоки рукой,
И — ничего… Поверьте!

Коля Тарелкин с Катей дружил,
А Катя дружила с мышами.
Он к ней под окошко стоять приходил
И умел шевелить ушами.

Она говорила: «Ну что ты стоишь?
Входи, ведь на улице дождь!»
К щеке прижимала белую мышь,
И Колю бросало в дрожь.

Повесит Тарелкин шапку на крюк,
Чтобы подвигать ушами,
Стаи мышей соберутся вокруг,
И Катя займется мышами.

Большая обида Колю взяла,
В мешок он котов наловил
И, когда на собрание Катя ушла,
Котов к ней в окно запустил.

Приходит он к Кате, счастливый на вид,
Что так рассчитался с мышами, —
Красивая Катя в кресле сидит,
Окружена котами.

Ездил в Вышний Волочок,
Заводной купил волчок.
Дома лежа на полу
Я кручу свою юлу.
Раньше жил один я воя,
А теперь мы воем двое.

Жена торговала колбасой,
И так разъелась на колбасе она,
Что когда входила в бассейн,
Вода выходила из бассейна.

Зажав кузнечика в руке,
Сидит ребенок на горшке.
— Нельзя живое истязать! —
Я пальцы стал ему ломать.
— Нельзя кузнечиков душить! —
Я руки стал ему крутить.
На волю выскочил кузнечик,
Заплакал горько человечек.

Звёзды и месяц купались в реке,
Удочку крепко держал я в руке.
Вижу: под воду ушёл поплавок,
Месяц я ловким движеньем подсёк,
Круто взметнулся он синим хребтом,
Звонкую леску отсёк как серпом
И улетел, ослепляя глаза,
Вместе со звёздами в небеса.

Земля тормознула резко,
Я о шкаф ударился с треском.
Все стекла и рюмки побиты —
Земля соскочила с орбиты.

Если где-то кому-то плачется,
Значит где-то очень хохочут.
Если кто-то от солнца прячется,
Значит кто-то погреться хочет.

— Как вы думаете, где лучше тонуть?
В пруду или в болоте?
— Я думаю, что если тонуть,
Так уж лучше в компоте.
Хоть это и грустно,
Но, по крайней мере, вкусно.

Как бумажный пароходик,
Среди острых, страшных льдин,
Грозно стиснутый народом,
Я лавирую один.

Зашли мы к Сизову с приятелем,
Закрыт на замок его дом.
Такой был прием неприятен нам,
Ну что ж, подождем под дождем.

Как у крупной птицы
Отрастил я крылья.
У соседей лица
Вытянулись в рылья.

Из дома в дом трубу несут
Весёлых пять ребят.
Смотри-ка, восемь ног идут,
А две ноги висят.

К себе домой из дальних стран
Спешила эта птица
Через пески и океан,
Чтоб дома расшибиться.

Качалась Галя в гамаке
И ела абрикосы,
Почуяв сласть в её кульке,
Слетелись злые осы.

Раздался плач, раздался крик,
Упал в траву кулёк.
И Галя вмиг на землю прыг —
И к даче наутёк.

Серёжа веткой помахал,
И разлетелись осы.
Кулёк поднял, плоды собрал,
Снёс Гале абрикосы.

А мог бы лечь в гамак и съесть…
Да, кавалеры всё же есть.

По школьному радио голосом вещим
Позвали все классы на экстренный сбор.
Быстро в портфель побросав свои вещи,
Мы по перилам скатились во двор.

Строгий завхоз, улыбаясь немножко,
Приятную весть сообщает для всех,
Что едем в колхоз собирать мы картошку.
Раздалось визжанье и радостный смех.

Какое везенье! Какая удача!
За нами приехали грузовики!
И вместо уроков мы снова на даче.
Давайте лопаты, давайте совки.

Картошку копаем, картошку бросаем,
Картошку сгребаем, картошку несем,
Картошку толкаем, картошку катаем,
Картошку сгружаем, картошку везем.

Картошка как кошка, картошка-матрешка,
Картошка как лошадь и как бегемот.
Картошка-гигант и картошина-крошка,
Картошка-красавец, картошка-урод.

Картошка, картошка, картошка, картошка…
Картошки мешок одному не поднять,
В картошке я стал запинаться немножко,
Картошку не просто совсем собирать.

Красил я дверные створки,
До кино остался час,
Зацепил ногой ведерко,
Краска лужей растеклась.

Растеклась, так растеклась —
Это ж краска, а не грязь.
Отложу поход в кино,
Пол покрашу заодно.

Я нёс домой
Кулёк конфет.
А тут навстречу мне
Сосед.
Снял берет:
— О! Привет!
Что несёшь?
— Кулёк конфет.
— Как конфет?
А компот?
— Компота нет.
— Нет компота,
И не надо…
А они из шоколада?
— Да, они из шоколада.
— Хорошо,
Я очень рад.
Обожаю шоколад.
Дай конфету.
— На конфету.
— А вон ту, а ту, а эту…
Красота! Вкуснота!
А вот эта, а вон та…
Больше нет?
— Больше нет.
— Ну, привет.
— Ну, привет.

Мазохисту на лавке
Втыкали дети булавки,
Не от тоски, не от шалости,
А втыкали от жалости.

Кресло рассохлось — не починить.
А на свалку выбросить жалко.
Буду друзьям и гостям говорить,
Что это кресло-качалка.

Люди куда-то стоят — прямо, потом назад,
В подворотню, сквозь дом,
В угол и снова кругом.
Мы проверили с другом:
Ни лавки, ни продавца.
Люди просто стоят друг за другом
Без начала и без конца.

Лежу я в одиночестве
На человеке голом,
Ни мужском, ни женском,
Каком-то среднеполом.

Людей стало много-много,
Надо было спасаться.
Собрал сухарей я в дорогу,
И посох взял, опираться.
— Когда вернешься? — спросила мама.
— Когда людей станет мало.

Меня ударили вчера
Тяжелым аппаратом.
Вчера я круглый был с утра,
А к вечеру — квадратный.

Мясник Сизов, бычью тушу рубя,
Повернулся как-то неловко,
И захлопнул навек себя
В холодильную установку.

Почти через тысячу лет
Оттаял мясник Сизов,
Глядит — ничего кругом нет:
Ни скота, ни людей, ни домов.

Молодой моряк в матроске
Вышел к берегу реки.
Снял матроску по-матросски,
Снял морские башмаки,
По-матросски раздевался,
По-матросски он чихнул,
По-матросски разбежался…
И солдатиком нырнул.

На нос уселась стрекоза,
И смотрит, выпучив глаза.
Через ее фасетки
Я для нее как в клетке.

На заборе валенки
Вверх ногами сохли.
Значит, эти валенки
Вниз ногами мокли.

Мне дали денег на букет,
Но я проел их вмиг.
Букета нет и денег нет,
Залез в чужой цветник.

Меня схватила в цветнике
За шиворот рука.
Я превратился в той руке
От страха в мотылька.

Порхаю тихо и легко
С цветка я на цветок.
Вонзаю в рыльце глубоко
Свой длинный хоботок.

Председатель Вова
Хотел взять слово.
Пока вставал,
Потерял слово.
Встал со стула
И сел снова.

Потом встал опять,
Что-то хотел сказать.
Но решил промолчать
И не сказал ни слова.

Потом встал.
Потом сел.
Сел — встал,
Сел — встал,
Сел — встал
И сел снова.
Устал
И упал,
Так и не взяв слова.

Николай вспугнул пчелу,
Побежал по саду.
Наступил он на метлу,
Врезался в ограду.

Звонко хлопнула метла,
Да с такою силой,
Что уж лучше бы пчела
Колю укусила.

Один башмак мой чавкал,
Другой башмак пищал,
Покинуть предложили
Мне танцевальный зал.

Не свались в колодец, Ольга.
Если прыгнешь в воду ты,
Потеряешь в весе столько,
Сколько вытеснишь воды.

Папа вазу опрокинул
Кто его накажет?
— Это к счастью! Это к счастью! —
Все семейство скажет.

Ну а если бы, к несчастью,
Это сделал я…
— Ты — разиня! Ты — растяпа!
Скажут про меня.

— Ну, как тебе на ветке? —
Спросила птица в клетке.
— На ветке, как и в клетке,
Только прутья редки.

Когда человечество вымерло,
Наконец-то вздохнул я спокойно.
Взял этюдник, мешок и палку
И ушел из города-покойника.

Брел долинами и холмами,
Лесами, болотами и берегами рек.
И видел, как все кругом радуется,
Что пропал человек.

Но иногда глубоко я задумывался
Под пенье птиц и журчанье вод:
— Зачем вообще появлялся и мучился
Этот жадный и скучный народ?

Однажды Сережа и Оля
Попали в магнитное поле.
Напуганные родители
Еле их размагнитили.

Пляж давно опустел,
Дождь идет обложной.
Лежат опечатки тел,
Заполненные водой.

Полосатая оса
Прямо из варенья
Залетела мне в глаза,
Нужные для зренья.

Промчался табун жеребят
В двести ног, в пятьдесят хвостов,
А верхом команда ребят
В сто ушей, в пятьдесят носов.

Разбил в туалете сосуд —
Соседи подали в суд.
Справа винтовка, слева винтовка,
Я себя чувствую как-то неловко.

Растворил жену в кислоте…
Вот бы по кайфу зажили!
Да дети нынче пошли не те —
Взяли и заложили.

— Открой свой секрет.
— Какой секрет?
— Ты принес в школу
Коробку конфет?
— Секрет я открою,
Коробку — нет.

Приехала жена из Сочи
Черная, как сапог.
Я даже вначале обрадовался очень,
Потому что сразу узнать не мог.

Сизов, пропахший табаком,
И я, пропахший тмином,
Надели зимние пальто —
Запахли нафталином.

Склонился у гроба с грустной рожей,
Стою и слушаю похоронный звон.
Пили мы одно и то же,
Почему-то умер не я, а он.

Соседку пнул сапогом,
Разрушил ее конструкцию,
Привезли из больницы потом
Ее реконструкцию.

Среди камней живым комком
Ползу один во тьме.
Хоть и свечу я в темноте,
Никто не светит мне.

Совершенно откровенно
Тронул я ее колено.
Тут же получил по роже,
Честно и открыто тоже.

Сказал я девушке кротко:
— Простите за нетактичность,
Но бюст ваш, и торс, и походка
Напомнили мне античность.

Она в ответ мне со вздохом:
— Простите, но ваше сложение
Напомнило мне эпоху
Упадка и разложения.

С длинным батоном под мышкой
Из булочной шёл мальчишка,
Следом с рыжей бородкой
Пёс семенил короткий.
Мальчик не оборачивался,
И батон укорачивался.

Стою за сардельками в очереди —
Все выглядит внешне спокойно:
Слышны пулеметные очереди,
Проклятья, угрозы и стоны.

Если поставить стакан на стакан,
а под стакан поставить еще стакан,
у вас будет: два стакана под стаканом,
один стакан на двух стаканах,
два стакана на одном стакане,
один стакан под двумя стаканами,
стакан на стакане, стакан под стаканом,
а третий стакан между двумя стаканами.
Но если не ставить стакан на стакан,
а под стаканом еще стакан,
у вас будет только стакан, стакан
и стакан.

Тушил я пожар зонтом.
Ну, что же, — гори, мой зонт!
Вместе с зонтом сгорел дом,
Впереди открыт горизонт.

Тонет муха в сладости
В банке на окне.
И нету в этом радости
Ни мухе и ни мне.

Схватили за ногу правую
Меня и бросили в квас
К лягушкам, которые плавали
В квасе способом брасс.

У доярок глаза вытаращены,
Трактористы глядят зубрами:
«Уберем то, что выращено,
Сохраним то, что убрано!»

Упал цветок в большом горшке,
Попал мне прямо по башке.
На голове цветочки
Прижились, как на кочке.

— Ты боишься высоты?
— Нет ни сколечко. А ты?
— Не боюсь, коль высота
Мне не выше живота.

Хоть смеялся я тише всех,
Но от смеха под парту съехал.
Потому что бесшумный смех
Самый сильный из всех смехов.

Цель жизни —
Умереть не страдая.
Формула очень емкая
И в то же время простая.

Я сам себя в пальто одел
И рукавом свой нос задел.
Решил пальто я наказать
И без пальто пошёл гулять.

Ученики по потолку
Идут без напряжения.
Не проходили видно тут
Закона притяжения.

Я взял бумагу и перо,
Нарисовал утюг,
Порвал листок, швырнул в ведро —
В ведре раздался стук.

Я забрался под кровать,
Чтобы брата напугать.
На себя всю пыль собрал,
Очень
МАМУ
НАПУГАЛ!

Пошли на экскурсию дети в цветник,
Росли там большие цветы.
В шмеля превратился один ученик
И хоботом в рыльце проник.

Вкуснее сгущённого молока
Был сок хризантем и азалий.
Когда отрывали шмеля от цветка,
Он больно Петрова ужалил.

— Чего ты трясешься?
Ты, видимо, трус.
Разве можно бояться коров?
— Я не трус, я не трус,
Я коров не боюсь,
Я боюсь только их рогов.

Я шел и рассказывал всем прохожим,
Как вчера ни за что получил по роже,
Пока один из прохожих
Не треснул по роже тоже.

Я спросил электрика Петрова:
— Для чего ты намотал на шею провод?
Петров мне ничего не отвечает,
Висит и только ботами качает.

Идет и думает дождь:
— Вот этому надо за шиворот,
Проберет его страшная дрожь,
Посмотрим, как вывернется он навыворот.

Идет и думает пешеход:
— Какой ласковый, грустный дождик!
Стал считать и потерял счет,
Подсчитывая, сколько у дождика ножек.

Я дверь в коридор отворил
Послушать, что говорят на кухне.
Сосед соседке шепотом говорил —
Ты пачку соли ему в кастрюлю бухни.

Горькие длинные слезы из глаз по щекам на плечи,
Как парафин из свечек,
Капают,
Пол протыкают.
Соседи внизу визжат —
Слезы мои черепа им насквозь прожигают.

А семечки от яблоков
Решил я закопать.
Не надо будет яблоки
На рынке покупать.

Один человек жил боком,
Другой спиной.
А Сатана представлялся Богом,
А Бог прикидывался Сатаной.

А семечки от яблоков
Решил я растоптать.
Не надо будет яблоки
С веток собирать.

Человек в моей голове поселился.
Двигает мебелью, кашляет и ругается,
Ходит из угла в угол по комнате —
Голова моя из стороны в сторону качается.

И травлю я его спиртом и кодеином,
Выкуриваю гашишем и табаком.

А он опрокидывает на пол ящики с инструментом,
И вбивает гвозди в затылок молотком.

Много нас по подобию божию
И все-таки каждый с изъяном.
Будем считать что изъянами
Обязаны мы обезьянам.

После болезни все изменилось.
Не шел я по городу, а летел;
Когда-то давно уже это мне снилось —
Город, как лес качался и пел.

Каждый дом, труба и окошко,
Порт, стадион, туалет и вокзал,
Мусорный бак, воробей или кошка,
Пели свое, и я все понимал.

Разом, все вместе, как ясное слово
Было понятно уму моему
Через день стал я вовсе здоровым —
Ивновь никого не пойму.

Ты не ищи страданья,
Беда нагрянет сама.
А если выдержишь испытанье,
Беда эта — благо тогда.

Было раннее утро,
А уже стучит УГРО.

Мы сидим с ним рыло в рыло
В это раннее утрило.

— Не подпишешься?.. Ну что ж!..
Он схватил столовый нож.

В это раненное утро
Он решил вспороть мне нутро.
Отбивался я как мог,
Вдруг — звонОООк,
звонОООк,
звонок.

С топорщившимся из кармана топорищем
Вошел Сизов — старинный мой дружище.
И как Раскольников несчастную старуху
Инспектора УГРО он хвать обухом.

Пугая кошек и собак
Снесли мы труп в помойный бак.
И вдруг из бака постепенно
Растет как удочка антенна.

Из-под картофельных очисток
Пик — пик звучит светло и чисто так.
И как то нежно… Даже жалко,
Что вьехала тут самосвалка.

Я бак захлопнул на замок,
И в бункер загрузить помог.

Теперь ни в утро, ни в утро
Ко мне не ломитьсч УГРО.
Нашел он, видимо, покой,
Вдали, на свалке городской.

Чтобы яблоки были ядовитые,
Надо в ствол мышьяку вогнать.
Все детки в округе будут убитые,
Если станут в садик ваш залезать.

Стремился я к людям навстречу,
Вижу бегут они стадом,
И вот эта теплая встреча
Для меня обернулась адом.

Мало того, что меня обдали
Дерьмом и горячей мочей,
Остро под ребра рогами поддали,
И пастух еще громко хлестнул бичем.

Кто-то по лестнице громко бежал:
Топ
топ
топ
топ
топ
топ
топ.
И на ступеньки чем-то плескал:
Шлеп
шлеп
шлеп
шлеп
шлеп.
Громко дверью внизу прохлопал:
Хлоп
хлоп
хлоп.
И по асфальту дальше потопал:
Топ
топ
топ.

Открыл окошко свое пискливое.
Теперь холодно, а тогда было жарко!
Влезла в комнату ветка сливовая,
Окно бы захлопнуть, да ветку жалко.

Какой я хороший!
Какой я плохой!

Я кран отломал
Одной лишь рукой!

Какой я плохой!
Какой я хороший!

Я крысу убил
Одной лишь галошей!

Дети строят лабиринт,
А какой-то дядя,
Точно штопор или винт,
Так и вьется сзади.

То запнется невзначай,
То прижмет девчонку,
И, беззвучно хохоча,
Лезет под юбчонку.

Дети в воду, он в воде
Щиплет ягодицы.
И щекотится везде
Взрослых не стыдится.

Наблюдает, как в кустах
Дети выжимаются,
Но… не вызывает страх —
Дети улыбаются.

Пропилил окошко
В детский наш сортир.
Этот дядя с рожками,
Видимо, сатир.

А меня уж везли зарывать.
Ну что же, в почву, так в почву,
Шла за гробом печальная мать,
Я всегда настроенье ей порчу.

А жена с моим другом под ручку,
Как на свадьбу шла улыбаясь.
Ненавижу я эту сучку!
Сказал бы, да мать стесняюсь.

Умер, так лежи спокойно,
Как подобает покойнику.

Крадучись, точно вор,
Иду я проходняками,
Полон детишек мой двор,
В меня запустили камень.

Двор показался мне адом,
Навели на меня пушку,
Задом прячусь я за дом,
Сбил с молоком старушку.

Все молоко разлилось,
Старуха как треснет бидоном,
Всерьез видать разозлилась,
Упал я в лужу со стоном.

— Боюсь я детских игрушек,
А больше детей и старушек.

1.

Вышел на Невский из кабака,
На окне мальчишка лохматый
Показал мне три языка,
Потом четвертый, потом пятый…

Рядом из люка какую-то грязь
Рабочий вываливал длинным совком.
В этой куче я чуть не увяз;
Бросил в мальчишку грязи ком.

Постовой покинул свой пост,
Говорит мне: «Следуй за мной!»
(Так в пятой главе сказал Христос)
И повел меня за собой.

Толкнул в подвал вытрезвителя,
А там уже нету мест.
Посадил на стул усмирительный
— Таков на сегодня мой крест.

Ночью, часм к трем,
Тихо домой вернулся.
Уснул я с кошкой вдвоем —
Утром один проснулся…

Сижу у окна истуканом —
Голова лежит на ладони;
Пусто в граненом стакане,
Кто-то за стенкой стонет…

2.

Пришли какие-то люди,
Таких никогда я не видел:
Один с головою на блюде
(Тот видно кого-то обидел).

Другой с тесаком на макушке,
А этот — с язвами на руках.
На стол поставили кружки,
Блюдо с башкой — (просто страх).

Из кухни принес колбасы я,
Дал им домашние тапки,
(Ведь люди пришли босые,
Одетые в рваные тряпки).

Выпили молча, без закуса.
— Траур у них, видать —
Схватил девицу я за косу,
И попросил сплясать.

И стала плясать девица,
И скидывать с тела тряпье…
А все же знакомые лица…
И где-то встречал я ее.

Но где? Но когда? — не припомню,
Только уж было такое:
Пьянка в комнате темной,
И голова покойника.

Гости с рубцами и язвами,
Особенно этот сивый,
С язвами безобразными.
Не красавец, однако, красивый.

— Иван! — кивнула девица блюду.
Иван вдруг открыл глаза.
— Давай предадимся блуду! —
И запрыгала, как коза.

Скинула тряпки последние, —
Стала совсем гола.
Седой вынул нож из темени
Воткнул в середину стола.

Второй почесался в затылке,
И руки простер к окну.
Появились еще три бутылки,
Я сразу припрятал одну.

На колени мне села девица —
Худоват оказался зад.
Недовольный Иван косится.
Покосился, — закрыл глаза.

Седой опрокинул кружку;
Потом они в угол легли.
Я дал им диван-раскладушку,
Но они им пренебрегли.

Тогда я спросил у девицы,
Раздвинув ножки дивана:
— Скажи мне, что это за лица?
— Да просто два шарлатана!

— А как заовут тебя? — Ира.
— Вот и жену мою так.
Прости, что простыня не стирана —
Теперь уж я холостяк.

Прижались мы тесно друг к другу,
И я погрузился в сон;
Страшный сон. Я вскочил с испугу,
Отключил будильника звон.

На диване от тела впадина —
А от гостей — ни следа.
Приложился к бутылке краденой —
Там лишь уксусная кислота.

Гений летал над моей головой
Вроде растрепанной книжки,
Хлопали крылышки за спиной,
Как на кастрюлях крышки.

Сбоку висел пустой пенал,
Не было стрел в нем и перьев.
Гений все стрелы свои расстрелял,
Был безопасней теперь он.

Спущен лук, потускнел его нимб,
С виду мальчишка жалкий.
Громко ругаясь летели за ним
Злые вороны и галки.

Не смеется он и не поет,
А все-равно раздражает,
Тем что летает, а не полезет,
Выше стаи летает.

Купил я капусту и свеклу,
Стою на кухне, варю щи.
Раздался звон, посыпались стекла,
В дом ввалились товарищи.

Притащили девицу пьяную,
Она орет как помешанная.
В кастрюлю я зелень пряную
Бросаю, и ложкой помешиваю.

Джинсы стащили ловко,
Крик ее храпом стал.
Аккуратно шумовкой
Я мутную пену снял.

Сижу и тихо из миски
Ложкой хлебаю щи.
А рядом девицу тискают
Бурно товарищи.

На боку кобура болталась,
сзади шашка отцовская звякала.
впереди меня все хохотало.
а позади все плакало.

Украл у богов факел,
Принес людям свет.
А люди по норам спрятались
Никого как бы нет.

Только из тьмы камни
Градом летят в меня.
Однако, крепко руками
Держу я букет огня.

Людям меня видно,
А мне людей — нет.
Конечно же, мне обидно.
Ведь несу-то я им свет.

Чтобы грелись от холода,
Готовили дичь и питье,
Не знали болезней и голода,
Но видно напрасно все.

Ползу я, покрыт синяками,
Идти уже нету сил,
А какой-то большой камень
Вовсе огонь загасил…

Мало того, что люди прибили,
Так потом еще боги к скале прибили.

Отбили город у белых,
Лежат тут пять братьев смелых,
Колхозниц тискали с ребятами,
Лежим изрублены лопатами.

Далеко зашел я в искусстве
Мимикрии и камуфляжа —
Пишу — большая капуста,
Думая — крупная кража.

Застрял я в стаде свиней
залез на одну, сижу.
Да так вот с тех пор я с ней
и хрюкаю с ней и визжу.

Четверорукими ногами
Макака к дереву идет,
Четвероногими руками
Она бананы с веток рвет.

На табурете — батурете
Сидели дети — одурети,
Болтахая ногами ногими,
Матахая руками многими.

Ем я восточные сласти,
Сижу на лавке, пью кефир.
Подошел представитель власти,
Вынул антенну, вышел в эфир:

— Сидоров, Сидоров, — я Бровкин,
Подъезжайте к Садовой, семь.
Тут алкоголик с поллитровкой;
Скоро вырубится совсем.

Я встал и бутылкой кефира
Отрубил его от эфира.

Принимал я больных в кабинете,
Поздно ложился, вставал рано.
Пациенты при ярком свете
Раскрывали свои мне раны.

Однажды приходит девица
— Доктор, я в душу ранена!
Говорит и на стол ложится
В зимнее утро раннее.

Груди я вскрыл ей скальпелем,
Чтобы душу достать,
Вдруг вскочила на плиты каменные
И стала больная плясать.

— Вот так душа человеческая!
Просто прозрачный ребенок.
Будто божок древнегреческий
Без трусов и пеленок.

— Все, я поправилась, доктор!
Пытка была хуже ада.
А душу возьмите на опыты.
Не болит и не надо.

Так девица сказала,
Оделась и удалилась.
Душа ее затрепетала,
И в руке моей растворилась.

Я в комнату к другу шагнул
И двери захлопнул тяжко.
Увидев меня, он икнул
И выронил на пол чашку.

Брошенная на тахту
Моя тут невеста лежала,
С ватным кляпом во рту.
Лежала и еле душала.

Я развязал ей руки,
Вынул кляп изо рта.
Не издавая не звука
Трусы натянула та.

Надела колготки и платье,
Туфли, шапку, пальто,
И вышла, спиною пятясь,
Ни хлопнув и дверью притом.

Ну что же — прощай, подруга!
Вот так — навсегда, прощай.
Тронул плечо я друга:
— Ну что же, давай пить чай.

Участковый стал в двери стучать,
я за ним в глазок следил, даже в оба
с таким же успехом он мог стучать
в крышку моего гроба

Я мялку вынимаю
И начинаю мять.
Кого не понимаю —
Не надо понимать.

А то если подумаешь,
И что-нибудь поймешь.
Не только мялку вытащишь,
А схватишься за нож.

Громадные, выше крыш,
надо мной шелестели тополи.
Подошел какой-то мылыш
и об меня вытер сопли.

Застлало тучами горизонт,
Но мы грозы не боялись,
От дождя защитит нас зонт,
От комаров мы ладошками отбивались.

Комары совсем крошки,
Однако, очень жестоки,
Отбили нам все ладошки,
И особенно щеки.

Костер пылает ярко,
Но как-то зябко мне —
Лицу ужасно жарко
И холодно спине.

Был праздник с весельем и танцами,
Потом разодрался народ,
Во время драки мне пальцами
До ушей растянули рот.

Пьем пытаясь не упасть,
мы бутылку за бутылкой,
есть хотим, но не попасть
ни во что дрожащей вилкой.

Я проснулся и увидел —
Плачет гном в моих ногах.
— Слушай, кто тебя обидел?
— Это ты в своих стихах!

Гном носатый, краснорожий,
Гном горбатый и хромой,
На будильник мой похожий —
Круглый маленький и злой.

Он порвал мою газету
И поджег над газом трость,
А меня ведь даже нету…
Отчего такая злость?

Шевельнулся — гнома нету.
Только вмятина у ног.
Все же кто порвал газету?
Кто же трость мою поджег?

Петров лежал с открытым ртом
В фуфайке на спине.
И сверху вниз кубинский ром
Лить приходилось мне.

Вдруг замечаю — что за черт!
Осталось мне так мало —
Я лью да лью, а он уж мертв,
Грамм восемьсот пропало.

Вкусно от меда во рте,
И солнечно в животе.
Горько от водки во рту
И хохотно животу.

Иду я среди голодный
И кушаю хлеб с ветчиной.
И каждый — кто мило, кто злобно
Здоровается со мной.

А сала осталось так мало!
Последний кусок проглотил.
И сразу меня как не стало,
Как будто я вовсе не жил.

I

Сачком поймал я гения
И оторвал крылышки.
Сижу на кухне весь день я.
Рвется пар из-под крышки.

Теперь мы с гением братья.
— Однако, отменный бульон! —
А если не буду летать я,
Не полетит уж и он.

II

Мне нужен был дельный совет, —
Резко двери открыл я.
Сидел за столом поэт
И жадно ел чьи-то крылья.

Голенький как Эрот
Лежал мальчишка в кровати.
Поэт газетой утер рот!
Выпятил губы, а брюхо впятил.

Махровой, в цветах простыней
Ревниво накрыл мальчишку,
И, увлажняя пальцы слюной,
Стал листать мою книжку.

(читает текст)

— Мы вцепились жадно друг в друга
И пошли обниматься в парадное.
Я хотел негритянку как уголь,
А она была шоколадная.

Я хотел, чтобы грудь сапогом,
Чтоб как туфель была лакированой.
А у этой чай с молоком,
Вот и стал я разочарованный.

Как на газе сковорода
Раскалилась в руках девица…

— М-да… — сказал он, и снова — м-да…
В печать это не годиться…

Безбожный провин — циализм,
Ни деревня, ни город, а — пригород.
И, потом, тут какой-то расизм,
Только шиворотом-навыворот!

Что-то еще он такое сказал;
Сказал, как отрезал крылья.
Скорей у него я рукопись взял
И дверь за собой закрыл я…

Во дворе завывает вьюга;
Нет, не поняли мы друг друга.

III

Стоит гранитный пьедестал, —
Здесь будет монумент.
Я ловко — прыг — и в позу встал, —
Меня низвергнул мент.

Оштрафовал на сто рублей;
А где я их достану?..
На пьедестале мне ей-ей
Стоять не по карману…