Татьяна Смертина

Лилово-тёмно-буйная,
Пышная, безумная!
Мохнато-сластно-томная,
Девьи-свеже-сонная,
Та, пред которой пал плетень –
Сирень:
Гроздь поцелуев воздушных моих,
– Легкая марь-ненасыть! –
Что не успела тебе подарить
Перед разлукой, что бьет, словно плеть…

Десять деньков?!
Я боюсь умереть.

Черные волосы – вихрь до колен…
Вот и Луна – как сиреневый плен,
Жаждет меня одурманить и – в сеть!
Десять деньков?! Легче мне – умереть.

Мой юный князь, скажи, что снилось,
Когда ваш сад белынью цвел?
И на веранде ночь клубилась,
И тюль волнился, как подол…

Ты думал, это ночь мерцала,
Цветов раскидывая сеть?
За кружевами – я стояла,
Тебя пытаясь рассмотреть.

Твои отроческие плечи…
Черничный взгляд мой – вихрь огня…
Пять долгих лет до нашей встречи,
Когда коснешься ты меня!

Корону снимешь мне речную
И задохнешься – я бела!
Косы тяжелой смоль ночную
Распустишь, не задев крыла…

Не сны твои, не наважденья –
Знай! Я стояла! Там! В шелках!
Но ты забудешь свет виденья,
И я исчезну в лепестках.

Не забывай! Но ты забудешь,
Ты скажешь: Призраки – молва.
Горсть лепестков с подушки сдунешь,
Рванешь лебяжьи кружева…

Я – в ночи лесной,
я гадаю здесь.
Знобко мне босой
углубляться в лес.
Вкруг медынь-трава,
смех-обманница.
Рядом жуть-трава,
лихоманница.

Я – сквозь слёзность ив,
сквозь огонь крапив,
сквозь дубовость пней,
свист плетей-ветвей!
Краток вскрик-испуг:
Кто
звездою
в лог?!
Это майский жук –
сам лесной князек!
Что он мне предрёк?
Слаще тайны нет.
Светляки у ног
брызжут синий свет.

Я младым-млада,
вкруг – росы вода,
да сучков ножи,
да полёт души!
Полночь
в травах
вся!
Блики
зыблются!
В ноги мне князья
так и сыплются…

Но… что такое?
Тоска чугунна.
В толпе сказали,
Что я – безумна!
А то с чего бы –
Мой бред и речи?
Венок офельный,
Господь и свечи…

А то с чего бы
Я – в петлю бус?!
Твой облик – в раму,
Смотрю, дивлюсь…

Слегка устала?
Ох, знал бы ты –
Всю ночь сжигала
Вкруг нас мосты…

И – возводила
Дворец с тоски,
И жемчуг шила
На башмачки…

Чисто-верная Луна,
С ним целуешься в воде?
Опрометчивой не будь –
Это к плачу и беде.

Что скользишь по зеркалам?
Ты молочно-хороша.
Только долго не глядись –
Взноет тихая душа.

А в колодец ты зачем
Бело падаешь, летишь?
«Изменил он, изменил!» –
Сто веков уже твердишь…

… Выйду ночью в кружевах,
Тайно в воду погляжусь,
За обманутых –
Во мглах
Нежно-нежно помолюсь.

Я Луну из ведра почерпнула –
До чего же она ледяна!
Я Луною на гряды плеснула –
Луноцветки взошли у окна:
Серебристы и лунно-ледовы,
И заоблачно-сонно-бредовы…

Я не верую в черные вести –
Поцелую нательный свой крестик…

Что, Луна, свечи бледные жжешь?
Лунный шепот скользит, словно нож:
«Зря, красавица, в хвойной дали,
На Земле жаждешь лунной любви…»

Зачем мне сетовать
На юное обличье?
Изгибы, линии, анархия волос…
Но пленом кажется
Весь мрамор мой девичий –
Сверкнуть,
Осыпаться бы инеем в мороз!

Всей сжаться в искру
И в полёте раствориться!
И разом созерцать
Семь Столбовых Миров!
А я –
Пред зеркалом, в венце из медуницы,
О князе думаю, ломая тонко бровь…
И даже этот мир забыла вновь!

Под крыльями ключиц –
Лишь розы и любовь…

Сгорай, печаль, в огне шиповника,
Мне сумрак в сердце не швыряй.
Глазами Божьего угодника
Глядит синеющая даль.

Земля от зноя, трав и ярника –
Томится, млеет и зовет.
Подол мне рвут шипы кустарника,
И марь обманная плывет.

Паду на россыпи цветочные,
На малахитную траву.
Незагорелая, молочная,
Проникну взором в синеву.

Две сини – взгляда и небесная! –
Как будто бы глаза в глаза.
И словно стану бестелесная,
Как на шиповнике роса.

Земля, земля, зачем так мучаешь?
Не отпускаешь в скорбный час.
Хоть в небесах растаем душами,
Мы – из тебя, а ты – из нас.

Но через гриву солнца слышится:
Эй, жаркая, живи, чаруй!
И нежно бабочка-малинница
Коснулась лба, как поцелуй.

Скользит по небу рыжая лиса,
Потом свернулась и на крыше спит.
Вновь на крапиве шелковой – роса,
Крапивный лист из полыханий свит.

Зачем приходишь каждый год, весна?
У многих нынче осень – навсегда.
А ты листвою майской зелена,
Пытаясь чьи-то зачеркнуть года.

Я в лисий мех закутаюсь смеясь,
Коса – черна, молочен кружев край.
Меня запомни молодою, князь,
Или – вовек меня не вспоминай!

Я удивлялась Солнцу и Луне,
Меня сжигали в жертвенном огне,
Но, осененная святым крестом,
Я вновь рождалась в омуте лесном
И пела так в обугленной ночи
При свете лилии – речной свечи! –
Что мельники топились в омутах,
И девы исчезали в зеркалах,
А княжичи забрасывали сеть,
Чтоб на песке
Мне с плачем умереть…

Вы им не верьте! Сеть – была пуста.
И зря бросались многие с моста…

Заман ветров и хвойных стонов.
Волос кромешность, синий взор.
Молчанье белых анемонов
Сквозь бледно-лунный монитор.

Явлюсь в реальности неявной,
И ваша кончится стена.
И вас сведет с ума печально
Подола легкая волна.

Закат ушел в рябин багрянец,
Разрез листвы – рысиный взгляд.
Клавиатуры странный танец,
И океан, что капля, сжат.

Смешаю отсветы Вселенной
С водою в кадке. И мой взор
Качнет вам душу белой пеной
Сквозь анемонный монитор.

Мают майские луга,
Золотые пчёлы – тать!
Вдоль меня бегут шелка,
Да не могут убежать.

Здесь скрещение лучей
От возвышенных корон.
Шмель красивый и ничей
В дикий падает пион.

Облик чей явился мне?
Словно в душу – царский нож!
Ирис в ангельском огне…
Он безудержно хорош…

Всё! И дальше – не уйти,
Не затронуть, не сломить,
Только высверки ловить
Да манить его в свой сон.

Чужды мне ваши мысли вновь:
То брезжит спам, то лезет ложь.
Прогнув готическую бровь,
Смотрю задумчиво на дождь…

В нем столько шёпота и слёз,
И прикасается не алчно…
Стекая с платья и волос,
Меня рисует он прозрачно.

Полынь склонилась в бисерах,
Она их ловит не роняя…
И дуб узорный в небесах
Всё плачет, листья вырезая…

Опять гроза страшила души,
Кидались молнии в окно.
Небесный гром округу рушил,
И всё мелькало, как в кино:

Я на балу в туманной шляпе,
Как будто это и не я,
На юбке белые накрапы,
И брызжут кружевом края.

Вокруг снуют лакеи, люди.
И кто-то в черном – мил, не мил? –
Мне преподнес браслет на блюде
И алый лютик подарил.

А я уйду в дождливый вечер,
Одна, холодная, как лёд.
Чтоб в ближнем храме ставить свечи
И звать того, кто не придет.

Предрассветной, тонкой грёзой,
Как венчальной белой розой,
Средь московских куполов
Рисовала я любовь:

Мои вздохи и овалы,
Обнаженья, сеновалы,
След ступни в огне песков,
Стоны рук, разрыв шелков;

Поклоненье долгу, чести,
Золотой нательный крестик,
Веру в чистый, добрый свет,
В бесконечность наших лет!

Рисовала так я нежно,
Вдохновенно, безмятежно,
Что впервые – как посмел? –
Царский колокол запел.

Этот звон прохожим снился,
Часовым в Кремле блазнился!
Вот влюбилась как, хоть сгинь,
Перепутав смерть и жизнь…

Молочная роза краснела стократ,
И алая бледность наполнила мглу –
Так плыл, умирал над полями закат,
Где ивы плясали, срывая листву.

Потом потемнело, и чья-то душа
Упала в репейник, что чёрен, как смоль.
Я долго смотрела на всё не дыша,
И кто-то дышал за моею спиной.

А чьей-то души молодой мотылёк
Такое шептал, что рождалась Луна.
И шёлк – из нейтрино! – свивался и тёк
Сквозь чернь и жнивьё, как живая волна.

Наверно, я вновь проломилась в миры,
Где жизнь и нежизнь перевиты, как плеть.
Где та, что ушла, накрывает столы,
А тот, что ушёл, собирается петь.

Он локтем задел нежнобокий кувшин –
Тот медленно падал, схватить не смогла!
И долго – веками! – сквозь тёмную синь
Молочные розы текли со стола.

Вновь толпа колыхаясь течет,
У метро – целый рой.
Исчезает уставший народ,
Словно чудь, под землей.

«Менделеевской» шум и шары.
Гул подземный и стук.
В электричку вхожу – все правы.
И высок мой каблук.

Сжаты душами! Мчимся в тоннель.
Тыщи дум – в тот проём.
Так же в небе – толпою теней! –
Мы на свет поплывем.

Все молчим. Я надменная вновь.
Стон вагонный и всхлип.
Перерезал мне черную бровь
Черной шляпы изгиб.

«Цыганка и ведьма!
Ой, птица она!»
Не верь, что болтают,
Толпа ведь дурна.

Не верь, что тебя я
Спалила, как страсть.
До кружев, до края —
Твоя, милый, власть!

Ты душу мне держишь
Легко, как цветок.
Так властвуешь, нежишь,
Что век — короток.

О, как покоряешь!
До боли, до слёз…
И лаской смиряешь
Вихрь юбок, волос…

Да что тебе мнится:
Я призрак, обман?
Исчезну жар-птицей —
И всё. И туман.

Не гони коней, развеселый князь,
Мне среди полей суждено пропасть.

Не гляди, что с плеч – соболиный мех!
Что коса – как смерч, что жемчужен смех.

А в моем-то лбу – лебединый крест,
А в косе – не лгу! – плачет хвойный лес.

Я воде – своя, я огню – сестра.
Вся-то жизнь моя – на конце пера!

Не гони коней, развеселый князь,
Мне среди полей суждено пропасть.

Там, среди полей, страшный коршун есть,
Тыщи дней-ночей хочет пить да есть…

Изломав крыла, упаду на снег.
С чистым полем я обручусь навек…

Не гони коней, развеселый князь,
Мне среди полей суждено пропасть…

Как ветрена я и беспечна была:
Жар-птицу поймала – пера не взяла.

В рубашке пречистой, сшибая росу,
В Купальскую ночь я блуждала в лесу:
«Ах, папоротник!»
Он разбрызнул свой цвет…
Он в руки дается – раз в тысячу лет!

Я в косу воткнула – тебя покорить.
Бессмертья, богатства – забыв попросить!

Любила очень плакать тайно,
Молчать, как будто бы взлетать.
Невидимое – видеть явно.
До острой боли сострадать
Цветку, травине и птенцу,
Соседской бабке и слепцу…

Ещё – тому в ямщицкой песне,
Кого сумели так предать,
Что даже силы нет для мести,
И лень ему гнедого гнать.

Сквозь ельник едет. Рассвело.
И конь ступает тяжело.

…Уж век прошел!
А он всё бредит
И через ельник едет, едет…

В бледных туманах неясность травы.
Пятна цветов расплываются в хмарь.
Тёмный стожок или тень головы?
Дуб у воды или омута царь?

Льнет мой подол – он росою намок.
Всю окружил белоокий туман,
Так заманил, затянул, заволок –
Снегом растаяла, словно обман…

Вышла из белого лет через сто.
Отрок увидел, пошел на восток.

Всем рассказал:
«Там, где в ирисах луг,
Молнией белой расколотый ствол,
Мне водяница пригрезилась вдруг,
Шла от воды, отжимая подол…»

Анемоны, анемоны,
Полупризрачные стоны.
В бледно-алых лепестках
Я заснула, как в шелках.

Лес качался полутемный,
Мне приснился князь влюбленный,
Так меня он целовал,
Словно молча убивал…

Я проснулась в лунном свете,
Свет ножом мне в сердце метил,
Рядом плакали цветы,
Боль плыла из темноты…

И с распущенной косою
Я пошла домой росою.
Бледно-алый анемон,
Ты скажи, к чему мой сон?

И откуда этот стон,
Бледно-алый анемон?..

Иди ко мне, я обниму –
Русалочьи, до упокоя…
В чем дело? А?
Здесь дно речное…
Мол, я маню в речную тьму!

Во тьме речной любить кто смеет?
Никто не смеет! Я – смогу.
Здесь жемчуг на жемчужном теле
Богаче, чем на берегу!

Иди ко мне, мой жемчуг тронь.
Зову волхвицей, до сгоранья…
В чем дело? А?
Зову в огонь?
Ты думаешь, для умиранья?

Сгорим, пожалуй! Ну и что.
Наш свет – ножом через века!
Сорви мне кольца, жемчуга,
Лишь Божий перстень мой не тронь…

Окатный жемчуг, розовый, речной,
Русалочьим дыханьем замолила,
Прополоскала млечною росой
И под подушкой семь ночей таила.

Потом вонзила в смоль своих волос
И по лугам бродила средь тумана.
И мне пригрезился жемчужный гость,
Легко жемчужная открылась тайна.

И я плыла в прозрачной пустоте,
Изгибами жемчужными белея…
Я пленница жемчужины, а те,
Что в черных волосах зовут бледнея,
Вам будут сниться, словно вербный шелк,
Который позабыть никто не смог.

Разбив три вазы, среди бела дня,
Я оседлаю белого коня
И поскачу к тебе, простив обман…
Меня узнаешь сквозь сплошной туман?!
Но ты сказал,  мелькнув легко в окне:
«Пустая даль! Лишь отрок на коне…»

Какое счастье – быть с тобою!
Твоих ресниц сплошная тьма…
С такою жгучей красотою –
До гроба мне сходить с ума!

Перед тобой одни немею,
Вся чистота горит моя!
Такую-то лебяжью шею
Перед тобой склонила я!

Тобой коса моя пролита.
Из рук твоих – хоть мёд, хоть яд!
И вся душа – тебе раскрыта.
Где я с тобой – там райский сад…

И круче яблок все изгибы
Тебя зовут… Тебя манят…

И чернота разлуки,
и тревога…
И не могу заснуть, за книгу взяться…
Нежнее надо бы с тобой прощаться,
а не затворницей, накинув шаль.
Вот потому – холодная печаль.

От лампы тень
шатается, – темна! –
на дверь и потолок бросается она.
И бездна звёзд сквозь чёрный крест окна…
Сквозь душу тонкую,
сквозь лёгкую ладонь
позёмкой вьется всех ночей огонь…

Я пробовала Нежность
Создать строкой, пером…
Но – лишь мороз и снежность.
Пером – что топором.
Фиалки взять бы дрёму,
Панбархатную глубь,
Лилейную корону,
И водорослей чуть…

Но падает в безбрежность
В полусознанье Нежность –
Бред розовый, обман…
На таволге туман…

В замедленном движенье
Безумие истомы:
Сплю в поле…
Сновиденья…
И прядей завихренья
На золоте соломы…

Опять из ельника в избу
Легко порхнула птица темноты.
В моей душе – и вглубь! и вдаль! –
Лишь ты!
Поэтому русалочьи цветы
Я в волосах полночных утоплю.

Наверное, в лесу туман…
По ледяному полу – босиком!
Мне заблудиться бы в лесу
Родном,
Где волчьих глаз мерцание кругом,
Но волки у колен моих заснут.

На кованый сундук присесть?
Сорочкою белея, заберусь:
Колени – к подбородку,
И сожмусь
В белеющий бутон, в котором грусть.
Зачем и кто создал меня такой?