Василий Князев

Старик-Морозко белым газом
Окутал белый Петроград,
И, словно в сказке, скрылись разом
Массивы городских громад.

Окутанный молочной дымкой,
Безостановочно звоня,
Трамвай, под шапкой-невидимкой,
Пронесся около меня.

Пронзая сумрак белой ночи
Сверканьем глаза своего,
Мотор промчался что есть мочи,
Возникнувши из ничего,

И потонул, исчез нежданно,
Молочной поглощенный мглой.
Крича пронзительно и странно —
Как бы от боли огневой.

Что шаг — сюрприз. Во мгле белесной
Висит кровавое окно.
Какою силою чудесной
Живет без здания оно?

На высоте пятиэтажной
Сверкает, распыляя мрак…
Кто он, крылатый и отважный,
Зажегший в воздухе маяк?

Откуда-то из переулка
Несется пенье запасных.
Как оглушительно и гулко
Звучит оно средь стен немых!

А справа — тоже шум и пенье.
Глазами пронизая мрак,
В шинелях серых привиденья
Тяжелый отбивают шаг.

Иван Иваныч недоволен:
«Ну да, я цел, я сыт, я волен,
Меня не смеет уж никто
Гноить годами ни за что
В зловонной камере острога,-
Мне всюду вольная дорога,
Над обреченной головой
Уж не стоит городовой!
Да, былью стали небылицы,
Но… между прочим, почему
На лучших улицах столицы
Проходу нету никому?
Повсюду сор, бумажки, семя,
Что шаг — галдящий изувер;
Пускай у нас иное время,
Но… где же милиционер?!

Как позволяет он торговке
Сидеть с корзиной у дворца
Иль этой латаной поддевке
Громить правительство с крыльца?
Ведь это ж мерзостно и гадко.
Цыганский табор на мосту!
Где вы, блюстители порядка?
Заснули, что ли, на посту?!
Иль вот еще — свобода слова…
Я понимаю, это — плюс,
Порядка нового основа:
Да сгинет гнет цензурных уз!
Но… всё же, сеять стачек семя,
Звать к примененью крайних мер!..
Ну да, у нас — иное время,
Но… где же милиционер?!

Как позволяет он открыто
Писать о мерзостях войны?
Как не препятствует сердито
Критиковать вождей страны?
Где меч спасительной острастки,
Шлагбаум твердого пути?
Зачем газетчик — не в участке?
Редакторы — не взаперти?
Не на костре листков беремя?!
Не под цензурой изувер?!
Пускай у нас иное время,
Но… где же милиционер?!

После стирки небо так лазурно, —
С наслаждением гляжу в окно:
Прачка скандинавская недурно
Выстирала полотно.

Стирка продолжалась две недели;
Две недели пронеслось; и вот —
Небеса от синьки посинели,
А утюг тепло на землю льет.

Золотой утюг полотна гладит,
А влюбленные кричат кругом.
«Гражданин поэт, Петрарки ради,
Не зовите солнце утюгом!

Солнце, это — чудо-веретенце,
Что своей куделью золотой
Обновляет, красит чрез оконце
Бедный человеческий постой.

Солнце, это — золотое донце…»
Донце? К черту! Киньте сладкий бред.
Солнце — просто рифма для чухонца
И для глупой лирики сюжет!

Вот сейчас — пришло письмо от Нади;
Лоб в морщинах — след глубоких мук…
Но я знаю — ласково разгладит
Мне морщины золотой утюг.

Только стоит подойти к оконцу,
Подавив сердечный свой озноб,
И — подставить ласковому солнцу
Милой лапкою измятый лоб.

Гимн

1

Высоко, высоко,
Средь звезд равнодушных,
Велениям рока
Бескрыло-послушных,
Блуждает комета,
Глубоко, глубоко,
Средь органов тела,
Велениям рока
Покорных всецело,
Блуждает и почка.
Две дочери бездны
Равно для поэта
Близки и любезны;
Как та, так и эта:
Звезда Люцифера —
Комета,
Сестра Агасфера —
Почка.

2

От родного уголочка
Оторвавшись (для чего?!),
Наугад блуждает почка
В дебрях тела моего.
Точно юноша безумный,
Что покинул навсегда
Тишь родимого гнезда
Для волнений жизни шумной.

3

Сердце бьется?.. Ну так что же?
Много ль толку от биенья! —
И желудок бьется тоже
В низкий час пищеваренья.
Сердце плачет?.. Что нам слезы?
Сила в огненном протесте!
А словесно сыпать грозы
И… сидеть весь век на месте…
Нет! Уж лучше оторваться
От родного уголочка
И всю ночь во тьме скитаться,
Как блуждающая почка!

————

То не пес по свалкам рыщет,
Не червяк хоромы точит,
Вольный орган воли ищет,
Сокрушить темницу хочет!

Прервав стихи — нельзя иначе —
В окно свисаю головой:
Китаец, фокусник бродячий,
Собрал толпу на мостовой.

Летит в зенит волшебный шарик,
Сверкнув эмалью на лету,
Но меж ребят китаец шарит, —
И шар у мальчика во рту.

Малыш сияет — рад проделке, —
А над толпой, в сиянье дня —
Танцуют медные тарелки,
Краями тонкими звеня…

Сеанс окончен. Без фуражки
Обходит окна чудодей, —
И градом сыплются бумажки,
Дань благодарности людей.

Ушел, согнув хребет устало
(Не шутки фокусы в жару!) —
И за четырнадцать кварталов
Увел с собою детвору.

Попечитель Казанского учебного округа предписал, чтобы в гимназиях были изменены цвета форменного платья на более светлые тона. Попечитель мотивирует это распоряжение тем, что темные цвета наводят гимназистов на мрачные мысли.
«Русское слово»

Что темные цвета наводят гимназистов
На мысли мрачные — неведомо кому ж?
Про Шварца вспомните…
О, сколько пессимистов
Он расплодил у нас, сей трижды черный муж!

В тревожные былые времена
Пугал крещеных длинный хвост кометы,
И содрогалась темная страна,
Смятения и ужаса полна;
И темные поверья и приметы,
Кошмарнее дыхания чумы,
Опустошали души и умы.

И ждали люди светопреставленья,
И каялись, и падали во прах…
И, богу посвятив свои именья,
В монастырях
Свой хоронили страх;
И там, за белокаменной оградой,
Отгородившись мирною лампадой,
Вновь обретали в благостной тиши
Спокойствие взволнованной души.

Теперь не то: хвосты в народе —
В моде;
Куда ни глянь — необозримый хвост!
Не думая о лютой непогоде,
Толпятся кандидаты на погост
И молча ждут, когда, по воле неба,
Им керосину лавочник продаст,
Капусты даст
Или краюху хлеба.
И если бы теперь явилася комета,
Хвостом своим полнеба озаря,
Вся Русь немедленно б откликнулась на это
И, времени не тратя зря,
С одра недугов поднялась устало
И в хвост кометы терпеливо встала.

И если бы во всех углах Вселенной
Творилось то же, что и на Руси:
Жирел сверхмерно лавочник презренный
И в крокодилы лезли караси;
И те же самые протори и потери
И неуверенность в грядущем дне
Царили б на Уране, на Венере,
На Марсе, на Сатурне, на Луне, —
Боюсь, что встали б в длинный хвост кометы
Все Солнцу подчиненные планеты!

Перед войною суворинское «Новое время», с целью перекинуть мостик между собой и честной литературой, стало издавать жирно-гонорарное «Лукоморье».

1

«У «Лукоморья» дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том»,
А на цепи позолоченной —
Ряд бардов, купленных гуртом.
Строчат стихи; да так, что любо!
Но… что милей для их души:
Златая цепь иль… желудь с дуба?
Эдип, реши.

2

В 31-м номере появился Федор Сологуб.

У «Лукоморья» старый дуб
Разросся пышно и картинно;
Под дубом — Федор Сологуб
Почил от дел своих невинно.
Но что милее для души
Почтеннейшего Сологуба:
Златая цепь иль желудь с дуба?
Эдип, реши.

3

Не то беда, что Сологуба
Пленил пикантный желудь с дуба, —
Пускай! Мы старца не виним.
А то беда, что вслед за ним
Сюда «сих малых» вереница
Стопою легкою придет,
Увидит старца, соблазнится
И, соблазненная, — падет.

Духовенство высказалось самым решительным образом против отделения церкви от государства.

Что надобно для веры?
«Огонь сердец…»
Химеры!
Казенный нужен кнут,
Дабы пасомых стадо
Страшилось пуще ада
Иноцерковных блюд!

Что надобно для веры?
«Любовь к творцу…»
Химеры!
К попам потребен страх.
Попробуй-ка, изверясь,
Впасть в «дьявольскую ересь» —
Сгниешь в монастырях!

Что надобно для веры?
«Жизнь во Христе…»
Химеры!
Важней всего оклад,
Дабы чинуш от ряски
Начальству строил глазки
И пел с начальством в лад!

Шарж
Посвящается новой книге Валерия Брюсова.

Внимая шорохам немолчных волн,
Парчой и порохом гружу свой челн.
Он скрыт под ярусом нависших глыб;
Белеет парусом, пугает рыб…
О, пусть затучены и высь, и даль!
Мои уключины блестят, как сталь!
С мятежной бандою, мятежный граф,
Я — контрабандою свой тешу нрав!
Пусть служит Истине моя родня,
Рецепт «склонись к стене» — не для меня!
Мой шарф из гаруса… «Он мягок?»… Ша!
Грубее паруса моя душа!
Рабами рослыми мой сдвинут челн,
Срываю веслами бутоны волн.
«Эй, кормчий, пристальней гляди вперед!
Чуждайся пристаней, не спи, илот!
Кровавым светочем осветь корму,
Уютней это, чем камин в дому!»
Играя с рифмою, я дик, как сарт,
Швыряй в обрыв мою поэму, бард!
Пусть с тихим шорохом на дно, в кусты,
Шуршащим ворохом летят листы!!!
«Дай рифму к «лирике», не из кургузых!! .»
— «Изволь: чигирики на кукурузах]»

Как жрец ассирийский, недвижно сидит
За общим столом ресторана
Иван Рукавишников, скорбный пиит,
И, боже, какой потрясающий вид!
Как мрачно в душе у Ивана!..

Он скорбь мировую осилить не мог —
Погнулись могучие плечи!
Напрасно глядит он «туда… за порог» —
Ивана осилил загадочный рок,
Погиб ни за грош человече!

В известном периоде жизни и я
Ту скорбь мировую изведал:
Душа разрывалась на части моя,
Но… слезы о бренности мира лия,
Я все-таки спал и обедал.

А он? Поглядите ж, как хмуро сидит
За общим столом ресторана
Иван Рукавишников, скорбный пиит,
О боже, какой потрясающий вид!
Как мрачно в душе у Ивана!

В Ревеле губернским присутствием отказано в регистрации уставом двух публичных библиотек и одного кружка чтения.
«День»

Лежу я на животике,
И горюшка мне нет,
Что где-то библиотеки
Попали под запрет,
Что где-то с твердой верою
В благие свойства тьмы
Решительною мерою
Насилуют умы.
Я век не знался с книжками,-
И весел, как сверчок;
Проснусь, займусь детишками,
Поем и … на бочок!

За статью «Бесплодие 4-й Гос. думы» газета «Правда» оштрафована на 500 рублей.
Из газет

«Мы, руку приложившие
К прошению, как след,
В супружестве прожившие
Пятнадцать с лишком лет,
Я — сын купца Егорова —
И я, его жена, —
Праскева Христофорова,
До брака — Ильина, —
Напрасно от бесплодия
Лечились смесью трав,
И ваше благородие
Назначить молим штраф,
Дабы за укрывательство
Бесплодия сего
От вашего сиятельства
Нам не было чего».

Блещут ярко, ослепляя очи,
Золотые купола на храмах,
Молят ламы бога дни и ночи,
Перед ним лампады возжигая.
И, свершая таинство обряда,
Сыплют рис ив раковины трубят,
Выделяясь нищетой наряда
Среди общей пестроты и блеска.
Много злата, камней самоцветных,
Тканей, шкур, медовых сот и хлеба
Прячут ламы в тайниках заветных.
За стеной высокой монастырской.
Неустанно копят, точно пчелы,
Отнимая от земли для неба
То, что в год голодный и тяжелый
Так нужно голодному Тибету.

Ой, смотрите, берегитесь, ламы:
Словно туча, грозен Шакья-Тубба!
Распахните тайники и храмы,
Ревом гонга долы созывая:
«К нам! Сюда! Здесь золота — без счета!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но… увы: ни звука за стеною.
А литые, медные ворота,
Как всегда, — на пятерном затворе.

Речь

Здесь кадет в передовицах,
Боевой подъемля меч,
Держит речь.
И, спеша эффект пресечь,
Цензор тоже держит Речь,
Но в ежовых рукавицах.

День

Жив, задорен, но неясен;
Цвет меняя ежедень,
В серый день он ярко-красен,
В черный день он — белый День.

Колокол

В органоне славном оном
День и ночь вершай дела:
С колокольным перезвоном
Лихо льют колокола.

Земщина

Давно уж спроса нет на рынке
На ненадежный этот хлам,
Где все построено на Глинке
С грязцой союзной пополам.

Русское Знамя

Знамя — знамение времени,
А программа — тюк по темени.
Ох
И hoh!

Новое время

Оно ново
Как стиль нуво;
Ну? Во!
И лексикон его:
Ну? — жесть с протянутой рукой,
Во! — отзвук щедрости людской.

Поймав парнишку с саквояжем,
Мы, распатронив саквояж,
Немедля публике покажем
Весь потайной его багаж.
Во-первых — паспорт. Новым Годом
Зовут хозяина его:
С почившим старцем, злым уродом,
Довольно близкое родство:
(Один и тот же предок — Время,
Одно и то же имя — Год,
А от родного дуба семя
Недалеко, друзья, падет!)
Засим — блестящие одежды,
Чтоб ослеплять честной народ,
Коробка спичек: Луч Надежды
И карт крапленых пять колод.
На самом дне, под дном футляра
От старой шляпы, между книг:
Ключ Шарлатанства — циркуляра
Полуначатый черновик:
— Я, Новый Год, такой-то счетом,
Сим объявляю всем и вся:
Долой печальные одежды, —
Иное время у двора:
Я приношу вам луч надежды
Et cetera, et cetera…

Парнишка, будучи допрошен,
Чистосердечно поднял вой,
Сказав, что страшно огорошен
Такою встречею земной.
Потом — покаялся в подделке:
Я не совсем, мол, Новый Год, —
Был заграницей в переделке
Уж две недели скоро, вот.
В виду подобного признанья,
Он взят был нами под арест
И отбывает наказанье
В одной из тюрем здешних мест.
А посему не сем докладе
Мы четко, ясно, а не зря,
И ставим, светлой правды ради, —
Тридцать второе декабря.

1.

Как шампанское аи,
Думы легкие мои!
Негой жизни опьяненный,
Радость жизни чует ум
И, порывом окрыленный,
Упоенный, восхищенный
Мчится вслед крылатых дум!
Как шампанское аи, —
Мысли светлые мои!
Тяжкой цепи спали звенья,
Грудь терзавшие мою…
Жизнь прекрасна! стой, мгновенье!
Трепещу от вдохновенья
И пою, пою, пою!

2.

Все прекрасно, все уместно,
Все несказанно-чудесно;
Радость, горе — все равно!
Только б жить: мечтать и видеть!
Ждать, тянуться, ненавидеть, —
Все на радость нам дано!
Идеалы, убежденья,
Грех, измена, заблужденье —
Только брызги бытия!
Жив — живи! и — полной мерой!
Согрешай, колеблись, веруй;
Правда — в жизни; жизнь — твоя!

Русский язык — язык вандалов.
Из австрийской газеты

Мы — замечательный филолог!
Мы — изумительный поэт!
Наш легкий стих певуч и колок.
Звончее струн, острей иголок,
Собой пленяя целый свет,
Он разъедает грязь, как щелок,
Ему подобных в мире нет!
Да, нет.
О чем грустит почтенный книжник?
«Язык вандалов»? — Не рюми!
Ведь косолапый шаромыжник
Произошел от cher ami!.. [1]

О двор веселой Лисабеты!
О петиметры-шаркуны!
Блестяще-скользкие паркеты
И слишком узкие штаны!
Я к вам стремлюсь душою пылкой,
Вы мне, ей-богу, по нутру!..
И… как певец с крамольной жилкой,
Я всем носы вам поутру!..
Да, да, почтеннейший мой книжник!
Заткни фонтан и не рюми —
Ведь косолапый шаромыжник
Произошел от cher ami!

Мы — замечательный филолог!
Мы — гениальный рифмоплет!
Наш легкий стих певуч и колок,
Звончее струн, острей иголок —
Он сам и колет и поет…
Но… тпру!.. Да, тпру! ведь путь наш долог,
Пора нам двигаться в поход —
Вперед.
Вперед, вперед душой отважной!
Врагов без жалости рази!
Ведь лебезить, глагол неважный,
Произошел от leben sie! [2]

О, пышный двор несчастной Анны!
О ты, неистовый Бирон!
И вы, российские бараны,
Потомки пуганых ворон!
Я не горю к вам страстью пылкой,
Вы мне совсем не по нутру,
И, как певец с российской жилкой,
Я всем носы вам поутру!
Da ist der Hund begraben, [3] книжник!
Поджавши хвост, назад ползи!
Ведь лебезить-то, шаромыжник,
Произошел от leben sie!..
____ [1] — Дорогой друг (франц.). — Ред.
[2] — Будьте здоровы! (нем.). — Ред.
[3] — Здесь собака зарыта (нем.). — Ред.

Из ненаписанных песен Беранже

«Копеечка рубль бережет;
Великое дело — копейка!
Не диво отметить в приход.
А ты вот утроить сумей-ка!»
Так бабушка внуку твердит,
О нем же, столетняя, бьется,
А он-то, бездельник, смеется:
«А ну вас совсем! — говорит. —
А ну вас, ей-богу, потеха!
Копеечка рубль бережет —
С копейки рублевый доход!
Ну как тут не лопнуть от смеха?»

«Теленок двух маток сосет,
Коль ласков он с ними, понятно!
В пословицах русский народ
Нас мудрости учит бесплатно!»
Так бабушка внуку твердит,
Улучшить судьбу его хочет.
А он-то, бездельник, хохочет:
«А ну вас совсем! — говорит. —
А ну вас, ей-богу, потеха!
Теленок двух маток сосет…
Теленок в министры пройдет!
Ну как тут не лопнуть от смеха?»

Пусть могильная мгла
Край родной облегла,
Тяжким саваном жизнь придавила,-
Невредима скала!
Целы крылья орла!
Не в таких передрягах отчизна была,
Да нетронутой прочь выходила!

Ой, не знает Руси, кто ей тризну поет!
Рано, ворог, кладешь побежденного в гроб:
Ну, а что, как усопший-то встанет?
Сон стряхнет, поведет богатырским плечом
Да своим старорусским заветным мечом
По победному черепу грянет?

Все мы так: до поры —
Ни на шаг от норы,
До соседа — ни горя, ни дела,
А настанет пора —
От Невы до Днепра
Неделимое, стойкое тело!

Беспросветная мгла
Край родной облегла,
Тяжким саваном жизнь придавила!
Э, могуча скала!
Целы крылья орла!
Не в таких передрягах отчизна была,
Да нетронутой прочь выходила!

Из цикла «По Петрограду»

Городок в табакерке, со столицей бок о бок,
Сеть коротеньких улиц, бегущих в Неву.
Не дома, а собранье картонных коробок
На дворах, приютивших репей и траву.

Всё игрушечно здесь: и дома, и лавчонки,
И управа, и славный Ириновский путь,
Среди улиц частенько играют мальчонки
И коровы бредут близ Невы отдохнуть.

Поперек же селения лентою резкой,
Местной гордости вечный и сладкий объект,
Протянулся свой собственный, охтинский, «Невский»
Большеохтинский людно-базарный проспект..

Пал тиран. Придавлен с детства,
Встрепенуться б мог народ,
Да проклятое наследство
Душу вольную гнетет.
Ясным солнцем бредят очи,
Ясной сказкой бредит грудь,
А кругом — всё той же ночи
Нескончаемая жуть!
Долго ль плакать и томиться,
В жгучем пламени горя?
Скоро ль в небе загорится
Долгожданная заря?
О, как страшно мы устали!
О, как зло изнемогли!
Как нещадно испластали
Сердце матери-земли!
Братья, есть же в мире средство
Прекратить кошмарный бред!
Братья, к дьяволу наследство —
Хватит! Полно — мочи нет!
В мертвом мраке слепнут очи,
Задыхаясь, тает грудь…
Сгинь, трехлетней подлой, ночи
Нескончаемая жуть!

1

Петрограда вы не видите. Там, где он должен быть, большое, темно-серое, почти черное, пятно. До того загрязнен воздух.
(Показание летчиков)

…И стоят на болоте
Прокаженные зданья.
В зданьях, в вечной заботе,
Гибнут божьи созданья.

Каждый год на кладбища
Их отвозят без счета,
Бесконечные тыщи
Жертв гнилого болота.

Но, на месте зарытых,
Бьются снова и снова
На проплеванных плитах
Волны моря людского.

Вот, чахоточный помер —
Весть несется по дому,
И… сегодня же «номер»
Отдается другому.

А матрац зараженный
Отсылают… кухаркам,
Донельзя пораженным
Этим щедрым подарком.

Небо — вечно в тумане,
Почва — вечно в мокроте:
Как в поганой лохани,
На полном болоте!

Мудрено ль, что над нами,
Над гнильем Петрограда,
В ясном небе повисла
Туча черного смрада?

2

В Питере два миллиона
Дряблых, хрипящих грудей
Вяло, уныло и сонно
Жизнь проводящих людей.
Черным вампиром болото
Алую кровь их сосет,
Тяжким кошмаром забота
Давит и встать не дает.
Небо там — сумрачно-серо;
Дрянное небо! Под ним
Стынет горячая вера
И исчезает, как дым.

Вяло, уныло и сонно
Люди влачат свои дни,
Смех их звучит похоронно,
Солнца — не видят они.
В мертвых громадах кирпичных,
Мокрых от вечных дождей,
Много их — серых, безличных,
Смертью дышащих людей.
Черным вампиром болото
Алую кровь их сосет,
Тяжким кошмаром забота —
Давит и встать не дает.

3

Около 1/3 всего количества петроградских школьников никогда не слыхало пения птиц.
(Статистика)

Дети каменной неволи
Многоярусных гробниц!
Не бывать в зеленом поле,
Не слыхать весенних птиц!

Вместо шума вешних веток,
Вместо песен соловка —
Наглый треск мотоциклеток,
Дробь трамвайного звонка!

Где вы, волны аромата
Расцветающих полей?
Где, в лазури небоската,
Вереницы журавлей?

Небо сдавлено домами,
Блеск лазури хмур и груб,-
Распростерт меж ним и нами
Черный дым фабричных труб!

Я могучею войною
Побежден:
Сдаться ворогу без боя
Принужден.
Пусть в груди иные звуки
У меня,
Преисполненные муки
И огня,-
Хороню их, укрываю
В глубине
И, трепещущий, слагаю
Гимн войне.

Каждый миг противоречья,
Каждый миг!
Но… не в силах сбросить с плеч я
Злых вериг!
Но не в силах позабыть я
В злом плену
Про кровавые событья,
Про войну!
Я могучею войною
Побежден

И, застигнутый волною,
Принужден,
Хороня иные звуки
В глубине, —
Петь, стеня от лютой муки,
Гимн войне!

Он пропал, пропал безвременно,
Сплющен тяжким каблуком.
Прикрывайтесь, кудри, временно
Развеселым колпаком.

Ни разящего, ни острого,
Ни иголок, ни кнута,
Но как можно больше пестрого —
Звучных песенок шута!
Чтобы рифмочки-шаркунчики
Мягко звякали в тиши,
Чтоб мыслишки-попрыгунчики
Не тревожили души.

Пробегаемая наскоро
Легких строчек полоса
Щекотала ухо ласково,
Как безжальная оса:
«Ах, друзья, мол, обыватели,
Как приятен свод небес!
Ах, почтенные читатели,
Как красив зеленый лес!
Ах, как славно перелесками
В мураве-траве бродить;
Ах, зачем словами резкими
Прерывать восторгов нить?»

Хорошо! Согласен. Кончено!
Преломись, древко копья!..
Подмалевана, утончена
Песня грубая моя.
И в коротеньком камзольчике
Я беспечно, как и все,
Сею рифмы-колокольчики
На газетной полосе.

Как стра-а-нно! К чужим, незнакомым крестьянам,
Иванам, Петрам и Касьянам,
Попал я — столичный, манерный поэт.
Здесь воздух — моэт,
Но люди… ах, люди — совсем папуасы…
Какой они расы?
Я пробовал дать им понятье о мире,
На солнечной лире
Бряцал неустанно…
Как странно!
Когда мои струны
Перуны метали,
Они — хохотали.
Какой-нибудь Митрич в окошко
Совал мне лукошко
С краюхой:
«Эй, парень, послухай,
О чем ты лопочешь?
Прими, коли хочешь,
И лопай».
И это зовется — Европой!!

Всё слышнее, всё слышнее
Топот ног!..
О, иди ко мне скорее,
Мой сынок.
Изнуренный злой работою,
В тоске,
Я сижу, томим заботой
О куске.
Там, над нами, там, над нами,
Детский бал,
Залит яркими огнями
Шумный зал.
Пышет жар от детских щечек,
Блещет газ…
Только… праздник тот, сыночек,
Не для нас!

Всё слышнее, всё шумнее
Топот ног!
О, иди ко мне скорее,
Мой сынок.
Посажу тебя я рядом
На скамью,
Буду жечь горящим взглядом
Грудь твою.
О, как впала, почернела
Эта грудь!
Только кости… Где же тело?..
Что за жуть! —
Вечно биться и трудиться,
И страдать,
И… в подвале, как мокрица,
Прозябать!

Стены плачут, стены плачут,-
Погляди…
Это значит, это значит,
Что в груди —
Как в могиле: пять-шесть ночек
Не пройдет —
Задохнется твой сыночек
И… умрет!..

1

Скоро стукнет восемь лет,
Восемь лет, как солнца нет…

Время подлое и злое
Завалило к солнцу дверь,
И недавнее былое
Сказкой кажется теперь.

Где вы, яркие одежды
Нашей солнечной весны,
Упоенья и надежды,
Откровения и сны?

Где вы, люди-исполины
С бурным пламенем в груди?
Где победные дружины?
Где могучие вожди?

Где?.. Ужели _всё_ разбито:
И мечты, и наша рать,
И без нового корыта
Нам придется помирать?

Неужели к нам в оконце,
Разодрав завесу туч,
Воскресающего солнца
Не заглянет яркий луч?

«Неужели?» И, как колос,
Бард осел, склонив главу…
Вдруг он слышит громкий голос:
«Кто здесь хнычет?.. Эй, ау!..

Что случилось?» — «Небо пало!» —
«Вот как, вправду?» — «Брат, беги!
Всё погибло… всё пропало…
Видишь сам: вокруг ни зги!!!»

«Слушай, — молвил бодрый голос, —
Смелым духом нет преград!
Ваше сердце — раскололось;
_Наше — бьется_! Понял, брат?..

Мы дорогою одною
Шли доныне, но теперь —
Проходи, брат, стороною,
Не мешай таранить дверь!»

Скоро стукнет восемь лет,
Восемь лет, как солнца нет…

2

Мы были вождями в те бурные дни,
А преданным войском — они.
С могучею верой: победа близка! —
Бросали мы в сечу войска.
Прошли, отшумели те бурные дни.
Мы — пали… Но… где же они?
Ах, горестна участь несчастных людей,
В бою потерявших вождей!

Друзья, я теряюсь… друзья, я смущен…
О боже, какое нахальство:
Войска уцелели, но ими смещен
Весь корпус былого начальства.
Я было толкнулся (ужасный момент!)
В их лагерь, окопанный рвами:
«Гей! кто там? Что нужно?» —
«Я — интеллигент».
— «Ну?» — «Прибыл командовать вами».
— «Да? Вот как?» — В ответ мне загрохали рвы.
«Да? Вот как?» — хихикнуло эхо,
И около часу служил я — увы! —
Мишенью для грубого смеха.
Финал? Был ужасен нежданный финал!
Нет в мире печальнее были:
Я плакал, я рвался, взывал, проклинал.
Но в лагерь меня — не пустили…

Мы были вождями в те бурные дни,
Безропотным войском — они.

Случаи из интеллигентской практики

1

Портного
Иванова,
Пьяного
И больного,
Ударил городовой сапогом —
В грудь. Что есть мочи.
Это было в час ночи.
Стояли люди кругом
И — смотрели.
Я — тоже смотрел.
«Неужели, —
Сказал я, — нельзя обойтись без пинков?
Ведь это же — больно…»
— «А ты… кто таков?!»
И, невольно
Вздрогнув, солгал я: «Мой дядя — писец
Градоначальства!»
Ахнул наглец
И, покраснев, извинился за грубость свою
и нахальство.

2

Четверо били какую-то женщину. Дико
Выла она, сапоги их хватая руками.
Этого крика
Вынесть не мог я и к ним обратился с словами:
«Слушайте, бросьте.
Стыдитесь, ведь вы — не татары!
Женщину бить — недостойно!»
От злости
Красные все, «Убирайся!» — они отвечали, удары
В грудь мне направив:
«Ну?.. Живо!..
Откуда явился!»
Гордо пожавши плечами, я гордо от них удалился.

Не стройте близ сел драгоценные виллы,
Бегите деревни, как мертвых пустынь,
Здесь зреют враждебные, страшные силы
Для вашей культуры, для ваших святынь!
Как вихрь пролетая по сумрачным селам,
Гоните, бичуйте вспененных коней!
Спешите, спешите, иль камнем тяжелым
Вас сбросит с сиденья орда дикарей!

Безумцы, очнитесь! Покуда не поздно —
В союз: просыпается дремлющий лев!
А если он встанет? А если он грозно,
Как скалы, на город обрушит свой гнев?
Спасетесь? Куда? Под стопой великана
Рассыпятся стены твердынь и палат!
Всё рухнет!.. Мы пляшем у жерла вулкана;
Во имя спасенья культуры — назад!

Назад! к феодалам! в подземные норы!
За рвы, за окопы, под толстую бронь!
Прочь маски! прочь слепо-гуманные вздоры!
Долг, равенство, братство, свобода — в огонь!!!
Остался лишь месяц… Осталась — неделя…
Он — дремлет, он — встанет… Он — встал!
Он — идет!..
О, боже, он режет холсты Рафаэля!
Он — Данте, он — Грига, он — Пушкина жжет!!!
Мольбы о пощаде? Напрасные звуки!
Щадить? Но скажите: во имя чего?!
Во имя веков униженья и муки?!
Щадить?.. Ну, а вы-то… щадили его?!

Безумцы, очнитесь, вставайте: не поздно!
Еще не проснулся рыкающий лев;
Еще не обрушены, тяжко и грозно,
На светлый ваш город безумье и гнев!

Посв. А. Славатинскому

Так, день за днем, всю жизнь, без перемены
И проведет замученный поэт —
Среди опилок цирковой арены,
Жонглерством рифм дивя капризный свет.

На каждый шум, ничтожно-злободневный,
Свой отклик даст — свист меткого бича.
Навек расставшись с музой задушевной
И на распятие ее влача.

Поденщик злой, невольник черни праздной,
Производитель однодневок-строк,
Он праздно льет свой стих однообразный
В мгновенно высыхающий поток.

И не собрать, не переплесть их в книги,
Обмолвки-искры острого пера:
Рождаясь, гибнут золотые миги,
«Сегодня» душит робкое «вчера».

В галоп! в галоп! Скачи, не отставая,
За темою сегодняшнего дня.
Минутному все силы отдавая,
В галоп! в галоп! Иль — к дьяволу с коня!

И вот, когда певучее томленье
Его волной горячею обдаст,
Замыслит он высокое творенье
И… ничего, бедняга, не создаст!

«Готовых рифм» немолчный рой мгновенно
Мелодию святую заглушит;
И никогда не вырваться из плена
Тому, чей дар служеньем дню убит!

Кой толк в ханжах и рёвах?
Бежав от их идей,
Приветствую я новых,
Сегодняшних людей!
Пускай скрипит святоша:
«Одумайся, Антоша!»
Веселого дебоша
Мне по сердцу размах!
Ах ты, моя калоша!..
Ах, трах, та-ра-ра-рах!

Что жизнь? Одно мгновенье!
Что смерть? Желанный сон!
Во имя дерзновенья,-
Долой ярмо кальсон!
Пускай скрипит святоша:
«Простудишься, Антоша!»
Веселого дебоша
Мне по сердцу игра!
Ах ты, моя калоша!..
Ах, дзынь-та-ра-ра-ра!

Дрожать над идеалом,
Награды ждать века?
Э! Лучше одеялом
Укутаем бока!
Пускай скрипит святоша:
«Обленишься, Антоша!»
Веселого дебоша
Мне по сердцу размах!
Ах ты, моя калоша!…..
Ах, трах, та-ра-ра-рах!

Зернистою икрою
Покрыв румяный блин,
С улыбкою открою
Отверстие в овин.
Пускай скрипит святоша:
«Подавишься, Антоша!»
Веселого дебоша
Мне по сердцу игра!
Ах ты, моя калоша!..
Ах, дзынь-та-ра-ра-ра!
Ура-а-а!

Гродненский губернатор не разрешил поэту Яффе» прочитать лекцию о Палестине.
«Правда»

Прочитавши весть об этом,
Я в душе почуял бунт:
Палестина под запретом!
Па-ле-сти-на!! Вот так фунт!
Но, остыв, я понял ныне,
Что неверен был мой путь;
Дело тут — не в Палестине,
Дело — в Гродно!.. Вот в чем суть!

1

Я помню дни: в веселой нашей роще
Царил и властвовал ремесленников цех,
Цвел трафарет и гарцевал на теще
Замызганный, лишенный хмеля смех.
И в эти дни, которые я вправе
Брезгливо выкинуть из памяти моей,
Явился — Он, с могучим словом «Ave», *
И развенчал всех наших королей.
Он был как вихрь. Влюбленный в жизнь и солнце,
Здоровый телом, сильный, молодой,
Он нас пьянил, врываясь к нам в оконце,
И ослеплял, блестя меж нас звездой.
Горя в огне безмерного успеха,
Очаровательно дурачась и шаля,
Он хохотал, и вся страна, как эхо,
Ликуя, вторила веселью короля.
О, как он был в те дни России дорог!
О, как мы верили, что он наш светлый Феб!
Мы, изглодавшие мильоны черствых корок,
Давно забывшие, что значит свежий хлеб.

2

Шли дни. Король шалил. Талантливо-блестяще
Лишь над поверхностью гнилых болот скользя,
Он их не осушал и в гиблой дикой чаще
Не вешал вывесок: «Друзья, здесь жить нельзя».
Шельмуя и громя казенных Геродотов
За их убожество, за пошлость их речей,
Он сам — по лоб увяз в еврейских анекдотах
И полузатонул в трясине мелочей.
Его животный смех, столь милый нам вначале,
Приелся, потеряв пикантность новизны;
И тщетно в нем искать застрочных нот печали,
Духовной ценности, идейной белизны.
Веселый, грубый смех. Смех клоуна. Как странно.
Но разве нужен нам такой дешевый смех?
О, если б он звучал под крышей балагана,
О, если бы он там жал бешеный успех!
Но он звучит — средь нас! Талантливо-блестяще
Над потным зеркалом гнилых болот скользя,
В то время, как вся Русь блуждает в гиблой чаще
И хочется кричать: «Так больше жить — нельзя!»…

3

А… «волчьи ягоды»? Конечно, для мальчишек
Такие ягоды — геройства верный знак.
Но… диво ль шельмовать ничтожных шалунишек
Для удовольствия большущих забияк?
_____ * — Да здравствует, славься (лат.). — Ред.

Мы — пассажиры с разбитого брига,
Сжатого льдом;
Всем нам мерещится; ночью и днем,
Белая лампа над белым столом,
Тихая комната, мирная книга…
Мы — пассажиры с разбитого брига.
Нам ли, живущим в былом,
Сбросить стоцепное иго!..
. . . . . . . . . . . . . .

Блещет солнце золотое.
Блещет небо голубое.
В сладкой неге движет воды полусонная река.
У воды — толпятся ивы,
И — легки и прихотливы —
Надо мною чередою проплывают облака.

Я лежу в траве высокой,
Я гляжу с тоской глубокой,
Но… не рвусь уже душою в неразгаданную даль.
Крылья — смяты, грудь — разбита…
Но всего, что пережито, — жаль…

Мистер Кранец — иностранец,
Верноподданный Вильгельма.
Сюртучок на нем без складки,
Глазки — масло, речи — сладки
(Замечательнейший шельма!),
Слаще патоки и меда…
Мистер Кранец — иностранец,
Сын культурного народа,
Изобретшего колбасы
И измучившего Гейне…
С берегов зеленых Рейна
Без штанов на Русь приехав,
Мистер Кранец — иностранец,
Представитель высшей расы,
Пожинает ряд успехов:
Очень мило
Бьет баклуши
И без мыла
Влазит в души.

С конки на конку,
Кубарем вдогонку,
Соколом в трамвай,
За крамольным пледом,
Следом, следом, следом —
Дуй, не унывай!

Линия?.. Рота?..
Из ворот в ворота,
С лошади на трам,
Шариком на конку,
Кубарем вдогонку,
Гончей по следам.

Острым глазом
В пять карманов разом:
«Это что за груз?..
(Смотрит хмуро-косо,
Сам — длинноволосый…)
Бомба иль арбуз?..»

Прочь, сомненье!
Миг на размышленье —
И движеньем лап
За убогий ворот
(Порот-перепорот)
Мышку — цап-царап!

1.

…Morituri vos salutant!*

Привет победителям жизни!
Упитанным, трезвым и сытым,
Над полным житейским корытом
Лежащим! —
В навозе, на брюхе!
Пусть реют тревожные слухи
О черном позоре,
Грозящем
Отчизне;
Пылают кровавые зори,
И люди, как слизни,
Беспомощно бьются и гибнут в объятиях тиньЯ
Ликуйте, кретины!

Привет победителям жизни!
* — Обреченные на смерть вас приветствуют (лат.). — Ред.

2. КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Волчонок, спи! ты — должен спать!..
Ты должен силы накоплять,
Чтоб в дикой жизненной борьбе
Кусок достался и тебе!..
Коль быть не хочешь на цепи,
Волчонок, спи!

Мы не собаки — волки мы!..
Мы для людей — страшней чумы;
Ты слышишь, щелкают курки?..
Расти, мой сын, точи клыки!
Бессильным места нет в степи;
Волчонок, спи!

Лишь когти кормят нашу рать!..
Мужай, коль хочешь жить и жрать
И, встретив пса в глухом лесу,
Клыками впиться в горло псу!
Волчонок, спи! волчонок, спи!
И в сердце ненависть копи!

Мы — дети веселого смеха.
Мы — солнечной сказки пророки.
Как мы одиноки!..
Лишь эхо
Нам вторит…
Мы — дети веселого смеха.
Кто путникам двери отворит?..

Давно уж в холодные груди
Стучим без успеха:
«Впустите нас, люди!» —
Лишь эхо
Нам вторит!..
Нам двери никто не отворит!
Мы — дети веселого смеха,
Мы — солнечной сказки пророки.
Как мы одиноки!..

1

О, дайте нам елку, волшебную елку
С гирляндами пестрых огней;
Заставьте томиться, заглядывать в щелку,
Гореть у закрытых дверей.

Насытьте нам взоры обманчивым блеском
Сверкающих нитей и бус;
О, рвитесь, хлопушки, с неистовым треском.
Визжи от восторга, бутуз:

«Сюрпризы! Сюрпризы!.. Смотрите-ка, краски!
Бумажное платье… Кольцо!»
И блещут, как звезды, довольные глазки,
И пышет восторгом лицо.

2

Я вместе с толпой изможденного люда
Томлюсь у заветных дверей:
«О, дайте нам чуда, прекрасного чуда!
Впустите голодных людей.

Мы серы, как пепел, мы голы, как крысы,
Но мы обещаемся впредь —
Поверить в афишу, забыть про кулисы
И только на сцену смотреть.

Пусть взор нам насытит невиданным блеском
Сокрытых рефлекторов ряд.
(О, падайте, горы, с неистовым треском!
В заслонки, статистов отряд!)

Сюрпризы. Сюрпризы… Ба, «Синяя птица»!..
Прогресс… Человечество… Бис!»
О, как хорошеют изжитые лица,
Согретые чудом кулис!

3

О, дайте нам елку, волшебную елку
С гирляндами пестрых огней;
Заставьте томиться, заглядывать в щелку,
Гореть у закрытых дверей!

Вчера не мог заснуть я до рассвета:
Случайно найденная старая газета
Навеяла воспоминаний рой
О днях былого… Предо мной

Вставали площади, покрытые толпою,
И гордый смелый гимн торжественно звучал,
И речи страстные лились рекою;
Прибой крепчал!..

Я вспомнил дни Московского восстанья
И смерть борцов на гребнях баррикад,
И палачей, не знавших состраданья,
И виселиц безмолвный ряд…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я вспомнил всё, и до рассвета
Лежала предо мной газета…

Тили-тили-тили-бомм!
Били, били стены лбом;
Били так, и били эдак,
И решили напоследок:
«Кто не хочет быть рабом
(Бим-бам-бом!),
Кто не хочет быть рабом —
Пробивай дорогу лбом!»
Бомм!

Тили-тили-тили-тили!
Стены лбами колотили,
Кулаками молотили —
Запретили!
(Бим-бам-бом!)
Много шуму, много пыли!
(Бим-бам-бом!)
«Кто не хочет быть рабом —
Упирайся в книги лбом!»
Бомм!

Тили-тили-тили-бомм!
Упирались в книги лбом!
В пыльном хламе библи_о_тек
Ждал несчастный идиотик:
Вот, мол, вот! —
Отращу себе животик…
Вот, мол, вот! —
Под эгидой мудрой власти
Позабуду все напасти;
Перестану быть рабом.
Бим-бам-бом!
Бим-бам-бом!

Тили-тили-тили-тили!
Ждали, ели, спали, пили;
Мозг и сердце притупили,
Но вопили
(Бим-бам-бом!):
«Мы погрязли в грязном иле!»
(Бим-бам-бом!)
«Кто не хочет быть рабом —
Постучись к Форелю лбом!»
Бомм!

Тили-тили-тили-бомм!
Снова били в книгу лбом!
Били так, и били эдак
И решили напоследок
(Бим-бам-бом!):
«Как привольно жил наш предок!»
(Бим-бам-бом!)
«Вольной воли не калеча,
Собирался он на вече.
Да уж… видно — не про нас
Дедов квас!..»
Мда-с!

Пустынной и дикой тропой,
Поросшей колючей травою,
Ползу я, несчастный слепой,
Ползу я и жалобно вою,
А ветер, могуч и свиреп,
Рвет в клочья дырявое платье…

— Подавите калеке на хлеб!
Не будьте жестокими, братья!
Подайте калеке на хлеб!
Он в лучшие, светлые годы
От солнца желанной свободы,
От близкого солнца ослеп.

Я помню великие дни,
Я помню святые недели…
Как ярко пылали огни!
Как царственно песни гремели!
Уж рухнул томительный склеп,
Как вдруг… отовсюду… Проклятье!

— Подайте калеке на хлеб!
Не будьте жестокими, братья!
Подайте калеке на хлеб!
Он в лучшие, светлые годы
От солнца желанной свободы,
От близкого солнца ослеп.

Нас встретил внезапный отпор,
Стихийный и бурный, как море;
Мы — пали… Но, помня позор
И жаждя забвения, вскоре
Мы бросились в грязный вертеп,
К пьянящему блуду в объятья…

— Подайте калеке на хлеб!
Не будьте жестокими, братья!
Подайте калеке на хлеб:
Он в лучшие, светлые годы
От солнца желанной свободы,
От близкого солнца ослеп.

Портретная галерея

1. ДЯДЯ САРАЙ

У дяди Сарая
Натура сырая:
Что лапоть носище,
Что стог животище,
А ноги-то — ровно
Мореные бревна.

Для дяди Сарая
Ненадобно рая:
Была бы избенка,
В избенке — бабенка,
Да в клети у бабы
Холстина была бы.

Возьмешь — не узнает,
Пропьешь — не облает:
«Моя-то Алена —
Куды как смирена;
А пикнет — так разом —
И вспухнет под глазом!»
В оглоблю ручища,
В сто пуд кулачище!

2. КАЗИМИР

Мой приятель Казимир
Мыслит очень здраво:
Если вправо есть трактир —
Он идет направо.
И — хоть тресни левый стан,
Он — не повернется!
Разве… только… ресторан —
Слева попадется.

3. ВАВИЛА

Вавила Утробин —
Тюленю подобен:
Инертная глыба,
Немая, как рыба.
Усядется рядом,
Окинет вас взглядом:
«Што… мать-то… здорова?» —
И… больше ни слова!

Похотлив и сален,
Идеалы спален
Восхваляет нам
На всю Русь гремящий
Господин Смердящий,
Развращенный Хам!

«Упивайтесь смело
Вешним хмелем тела;
Стыд — пустой мираж!»
Что за мысли! Браво!
Честь тебе и слава,
Просветитель наш!

Щеголял ты прежде
В нищенской одежде,
Развлекал трактир,
А теперь ты — гений!
И твоих «творений»
Жаждет «целый мир»!

Но… «творенья» эти
Ведь прочтут и дети…
Ах, какой пассаж!..
М-да, досадно, право!..
Честь тебе и слава,
Просветитель наш!

Сологуб
(с пафосом)

Я верю в Диавола! Я верю в Сатану!

Обыватель
(зевая)

Да ну?

Толстой
(учительно)

В непротивлении подобны будьте льну!

Обыватель
(тупо)

Да ну?

Мережковский
(трагически)

Вы бога ищете? Я бога вам верну!

Обыватель
(ковыряя в носу)

Да ну?

Утопающий
(вопит)

Спасите!.. Боже мой!.. Товарищи!.. Тону!..

Обыватель
(с берега)

Да ну?

Супруги Митины?.. Вот милая семейка!
Как посещу их дом, так сам себя стыжусь!
Для них народ — кумир!..
Но что там за индейка!
Ах, что за гусь!..

Он часто говорит: «Вот если б воедино
Нам удалось сплотить голодный, бедный люд —
Настал бы Судный день!..»
Но что у них за вина!
И где берут?..

Она не отстает: «Мне все страдальцы — братья!
Подумайте: иной в лохмотьях кру-углый год!
Ах, как мне жалко их!..»
Но что у ней за платья!
В шестьсот! в семьсот!

А как живут они! — что месяц, то обновка!..
Недавно он купил картину ей: «Погром» —
Две с лишним заплатил!..
Ну что за обстановка!
Ах, что за дом!..

О чем писать?.. А тем так много,
Живых и благодарных тем,
Но между тем —
Не трогай их, не трогай, ради бога!

Ведь наша рать и так уж поредела,
А впереди — всё тот же черный мрак:
И нет конца ему, и нет ему предела…
Скрывай до времени, что в сердце наболело,-
Всесилен враг!

Всецело преданный минувшего заветам,
Он страстно бичевал царящий в жизни мрак
И часто голодал, и был гоним при этом…
— Вот как?
Он часто голодал и был гоним при этом?
Дурак! дурак!

Порой смущал его горячий призрак счастья,
Но он… бежал тогда на бедный свой чердак,
Чтоб разрушать… пером — твердыни самовластья…
— Вот как?
Он разрушал… пером — твердыни самовластья?
Дурак! дурак!

Он ясно понимал, что мог бы быть известным
В наш век упадочный бездарнейших писак,
Но он решил в душе быть искренним и честным…
— Вот как?
И он решил в душе быть искренним и честным?
Дурак! дурак!

Недавно я, бродя бесцельно по столице,
Зашел к нему… увы! — был пуст его чердак!
Он умер, господа, в Обуховской больнице…
— Вот как?
Так, значит, умер он в Обуховской больнице?
Дурак! дурак!

После сытного обеда
В кабинете у Володи
Долго шла у нас беседа
О страдающем народе.

——

«Да, — вздохнув, промолвил фатов,
Развалившись на диване, —
Гибнут в царстве плутократов,
Гибнут русские крестьяне!»

— «Что ж поделать? — отозвался
Князь Павлуша Длинноногий. —
Я работал, я пытался…
Но налоги…» — «Ах, налоги!»

— «Да, налоги и при этом —
Темнота, разврат и пьянство!
Проследите по газетам:
Вырождается крестьянство!..»

——

После сытного обеда
(Ну и повар у Володи!)
Долго шла у нас беседа
О страдающем народе…

Для маленькой девочки куклу купил
Поэт одинокий.
Он деньги на это давно уж копил;
И вот накопил
И купил
Для маленькой девочки куклу.

Но был он тоскою измучен вконец,
Поэт одинокий.
Тоской — без расцвета увядших сердец.
А в сердце поэта таился отец;
И вот он — проснулся.

Для маленькой девочки куклу купил
Поэт одинокий.
Он деньги на это давно уж копил;
И вот накопил
И купил.
Но… с куклой расстаться — не мог он.

— Долой прогнивший, затхлый мрак!
Лишь новые порядки,
При коих счастлив будет всяк…
Не те!.. не те!.. молчи, дурак!
Не те даешь перчатки!..

— Мы, господа, имеем честь
Быть центром возрожденья!
Корабль народный к счастью весть…
Иван, цилиндр!.. тут, право, есть
И честь и наслажденье!

— На этом кончу я… Итак —
Ура-а! да канут в Лету
Прогнивший строй, прогнивший мрак…
Пальто!.. не то!.. молчи, дурак!
Вели подать карету!..

Мой приятель Павел,
Патриот по духу,
Выше рома ставил
Русскую сивуху.
Был борцом известным,
Златоустом местным
Русского Союза,
Но ему, о муза,
Выпал тяжкий номер:
От патриотизма,
От алкоголизма —
Помер!

Отчего, почему? — старожилов спроси,
Я и сам-от немало дивился,
Как проведал впервой, сколь у нас на Руси
Патриот-губошлеп расплодился!
Заморянин везде: на Урале, в Баку,
В Петербурге, в Сибири и в Сочи,
А природный русак знай лежит на боку —
Мы, де, больше к полатям охочи!
Хочешь лесу? — так што ж: откупай да руби!
Аль боишься: не хватит, мол, места?
Да у нас… от Невы вплоть до самой Оби
Ни во што, брат, не ставится лес-то!
Да уж мы, брат, не вы! да у нас, брат, всего —
Изобилие, полная чаша!
Англичанин? француз? немчура? — о-го-го! —
Всех вас кормит россейская каша!
К нам, на Русь-то, ваш брат приползет нагишом,
Егозит, лебезит у заборов,
А проходит годок, глядь — и смотрит ершом,
Станет сытый да гладкий што боров!

Отчего, почему? — старожилов спроси,
Я и сам-от немало дивился,
Как проведал впервой, сколь у нас на Руси
Патриот-губошлеп расплодился!

По фабрикам душным, по тюрьмам холодным
Несется задушенный стон;
По хатам убогим, полям недородным
Как эхо разносится он!

Но скоро поймут угнетенные братья,
Что сила — в народных руках!
И вместо молитв — раздадутся проклятья,
И месть запылает в очах!

Прочь непогода,
Солнце встает!
Всё — для народа;
Все — за народ!

Пусть жизни хоронят во тьме каземата;
Пусть стонет несчастный народ,-
Ведь каждое слово погибшего брата
Нам новые силы дает!..

И время настанет: исчезнет насилье,
Как долгий томительный сон…
И в битву мы вступим, расправивши крылья,
Под сенью кровавых знамен!..

Прочь непогода,
Солнце встает!
Всё — для народа;
Все — за народ!

И в битву мы вступим, не зная пощады,
Свершим мы отмщения пир,
И всюду построим тогда баррикады,
И ими покроем весь мир!..

Сбивайте ж, друзья, трудовыми руками
Позорные путы оков!
Идите скорее с косой и серпами
Под знамя народных борцов!

Дни героической защиты
Октябрьских вольностей гнезда
Не будут миром позабыты.
Пройдут несчетные года,
И гордо встанут из гробницы
Дружины красных львов столицы,
Чтоб на границах площадей
Держать надменно и сурово
Звеняще-бронзовое слово
О подвигах великих дней.

Близ серомраморных окопов
Артель бессмертных землекопов,
Обильно льющих медный пот,
Мужчин и женщин изнуренных,
Блокадою изнеможденных,
Двухтысячный увидит год.
Воскреснут людные райкомы
Незабываемых недель:
Кровати-стулья, пыль соломы —
Пятиминутная постель
Дежурных членов тройки красной,
Что сна не знали в миг опасный,
Храня свободы колыбель.
И вы, работницы, орлицы
Краснопредместных чердаков,
Перелетев чрез тьму веков,
Опуститесь в сады столицы,
Чтоб миру диктовать страницы
Поэм о подвигах своих,
Из бронзы высекая стих!

Вперед, творец живого слова!
Рази врага мечом сурово!
Твой грозный меч — живая речь!
Вперед, о мститель беспощадный!
Топчи конем врага нещадно,
Твой верный конь — души огонь!
Твой лук — твой ум, а мысли — стрелы,
И жажда мщенья — твой колчан;
Шишак и латы — подвиг смелый,
А шпоры — боль народных ран!..

Вперед! Забудь свои сомненья,
Тяжелых дум гнетущий рой,
Забудь житейские волненья,
Отдайся делу искупленья —
Иди на бой!
Иди на бой!

Коли вспомнишь подчас,
Что творится у нас,-
Удивительно!
От октябрьских свобод
Чешет спину народ…
Отвратительно!
Сотни разных газет
Получили запрет…
Убедительно!
Тюрьмы полны людей;
Их как в бочке сельдей…
Положительно!
От свобод, господа,
Не осталось следа
Окончательно!
Но… кончаю рассказ:
Будет Дума у нас
Обязательно.

Он весь свой век корпел, уткнувши нос свой длинный
В болото мудрости зело научных врак,
Оброс он плесенью, покрылся паутиной…
— Вот как?
Оброс он плесенью, покрылся паутиной?
Бедняк, бедняк!..

Он сотню написал умнейших диссертаций,
Где фигурируют юсы и твердый знак,
Но он не мог понять, за что мы любим граций…
— Вот как?
И он не мог понять, за что мы любим граций?
Бедняк, бедняк!..

Дни юности своей, дни вешнего броженья
Провел в архивах он, где вечно пыль и мрак,
Не ведая любви, ни мук, ни наслаждений…
— Вот как?
Не ведал он любви, ни мук, ни наслаждений?
Бедняк, бедняк!..

Он умер и зарыт на грязненьком кладбище.
Под черепом его живет теперь червяк;
Он жадно точит мозг и рад научной пище…
— Вот как?
Червь жадно точит мозг и рад научной пище?
Бедняк, бедняк!..

Летописцы текущей войны
Безусловно отметить должны,
Как откликнулось наше купечество
На мольбы и стенанья отечества.

Как неслыханно хлеб дорожал,
Как кричали ребята голодные
И без дров, замерзая, дрожал
Угловик в эти ночи холодные.

Дел постыдных нельзя замолчать.
Буря стихнет, гроза успокоится,
Но с чела их позора печать —
Никакими веками не смоется!

Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Публичным занимаются враньем
И вкупе называются — газетой.

Поистине, их следовало б высечь
И выставить потом к позорному столбу,
Но на челе их грозное табу:
Подписчики и розница 100 000!

Попробуйте-ка, троньте хлебодаров,-
Такой ли будет рев, что боже упаси:
Знай поскорее ноги уноси
От града сокрушительных ударов!

Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Баранье стадо пичкают враньем
И вкупе называются — газетой…

Ко мненьям их прислушиваясь жадно,
Баран живет враньем передовиц:
Прикажут, и лежит пред Иксом ниц,
Прикажут — ненавидит беспощадно.

Подбором фактов, тонким и умелым,
Как будто тьмой паучьих веретен,
На диво и убит и оплетен —
Бараний мозг с бараньим вкупе телом!

Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Публичным занимаются враньем,
И это называется — газетой.

В АЛЬБОМ С. Ю. ВИТТЕ

Внимает он привычным ухом
Руси протест.
И пишет он единым духом
Свой мани-фест…
И обещаньями он свету
Терзает слух.
Проходит время, и … он в Лету
Свободы бух!..

***

О КА-ДЕТКАХ
Детская песенка

Их устои — шатки,
Их победы — редки,
Но их речи — сладки,
Их сравненья — метки.
Вечные нападки
Заслужили ль детки?
Бедные ребятки,
Паиньки ка-детки.

***

ПРИЗНАНИЕ МОДЕРНИСТА

Для новой рифмы
Готовы тиф мы
В стихах воспеть,
И с ним возиться,
И заразиться,
И умереть.

***

КАЗИМИР

Мой приятель Казимир
Мыслит очень здраво:
Если вправо есть трактир —
Он идет направо.
И хоть тресни левый стан,
Он — не повернется!
Разве только … ресторан
Слева попадется.

***

ДМИТРИЮ ЦЕНЗОРУ
Дружеская шалость

Дмитрий цензор плачет сдуру:
«Дал же бог такую кличку!
Все суют меня в цензуру —
Мне ж цензура не в привычку,
Я хочу в литературу».
Дмитрий Цензор, слезы вытри,
Ты повсюду в ложной шкуре,-
Всё тебе не по натуре:
Ты в поэзии Лжедмитрий
И лжецензор ты в цензуре.

Грязи, сору — без числа
В обновленной хатке…
Ну-ка, новая метла,
Наведи порядки!

Гоц*, Керенский и другие
Всё загадили в краю…
Помогите, дорогие,
Выместь родину мою.
Всех бездельников-банкиров,
Трудовой семьи вампиров,
Что шипят на новый строй,
Тунеядцев, невских франтов,
Финансистов, фабрикантов —
В шею новою метлой!

Грязи, сору — без числа
В обновленной хатке…
Ну-ка, новая метла,
Наведи порядки!

Точно так же не мешало б
Чистку книжную начать —
Чересчур уж много жалоб
На панельную печать.
Все журнальчики и книжки
Про скандальчики-интрижки!
«Стрекозу», «Весь мир» гнилой,
Пинкертонов приключенья —
Мародеров развлеченье —
В шею новою метлой!

Грязи, сору — без числа
В обновленной хатке…
Ну-ка, новая метла,
Наведи порядки!

Подмести немедля надо
И казенные места —
Проползло немало гада
К нам украдкой в ворота!
Всех подложных комиссаров
Из вчерашних земгусаров,
Грязных взяточников рой,
Ради выгоды корыстной
Строй признавших ненавистный,-
В шею новою метлой!

Грязи, сору — без числа
В обновленной хатке…
Ну-ка, новая метла,
Наведи порядки!
___ * — Гоц А. Р. — один из лидеров партии эсеров.

1. СОБОРНАЯ МОЛИТВА

Для спасенья наших касс,
Наших прибылей и нас
Просвети сознанье масс,
Господи!

Докажи, как дважды два,
Что на сладкий кус права
Монополья буржуа,
Господи!

Ведь коль скоро люд поймет,
Что полыни слаще мед,
Пчельник он — себе возьмет,
Господи!

Будет сам блюсти рои,
Сочных сот ломать слои
И в карманы класть — свои,
Господи!

Мы ж, без вкладов и без рент,
Кончим жизнь свою в момент,
Угодив под монумент,
Господи!

Ведь нигде и никогда
Не вкушали мы труда —
Ждет нас лютая нужда,
Господи!

Для спасенья наших касс,
Вкладов, рент и грешных нас,-
Затемни сознанье масс,
Господи!

2. ВЕРУЮ

Во единого бога-отца,
Золотого тельца,
Жизнь дающего полною мерою,-
Верую!

В чудотворный процент,
Силу вкладов и рент
С их влияний чудовищной сферою
Верую!

В благородный металл,
Во святой капитал,
Возносящий над участью серою,-
Верую!

Обещаюсь идти
По святому пути,
Не смущаем иною карьерою,-
Верую!

3.

Процент! Творящее начало!..
Ты, как горчичное зерно,
В пыли теряешься сначала,
А после верным, как оно,-
Даешь приют под мирной сенью
Своих чертогов дорогих,
Даруя воспоенным ленью
Возможность жить за счет других!

Процент! Великий чудотворец!..
Ты, как господь, из ничего
Творишь миры и, богоборец,
Свергаешь бога самого!
Твой дивный рост ежеминутен:
Растет, гнетет, пьет кровь, разит;
Тобою жив вселенский трутень
И социальный паразит!

Процент! В тебе мои надежды,
В тебя я верю без конца:
Ты — светоч знанья для невежды;
Ты — верный посох для слепца!
Твоею силой чудотворной
Я над землею вознесен
И, недалекий, средний вздорный,
Царю, никем не потрясен!

А там у ног моих, на лыке
Полуобут, полуодет,
Безмолвно гибнет ум великий,
Нуждой замучен с малых лет.
Дам знак — ив тот же миг проворно
Ко мне сбежится цвет земли
И будет тихо и покорно
Лежать у ног моих в пыли!
О верный страж дегенерата,
Телохранитель торгаша,
Тебя, волнением подъята,
Благоговением объята,-
Тебя поет моя душа!

Нас не сломит нужда,
Не согнет нас беда,
Рок капризный не властен над нами,
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами.

Все в свободной стране
Предоставлено мне,
Сыну фабрик и вольного луга;
За свободу свою
Кровь до капли пролью,
Оторвусь и от книг и от плуга!

Пусть британцев орда
Снаряжает суда,
Угрожая Руси кандалами,-
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами.

Славен красный наш род,
Жив свободный народ,-
Все идут под знамена Коммуны.
Гей, враги у ворот!
Коммунары — вперед!
Не страшны нам лихие буруны.

Враг силен? Не беда!
Пропадет без следа,
Коли жаждет господства над нами,
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами!

Коль не хватит солдат,
Станут девушки в ряд,
Будут дети и жены бороться,
Всяк солдат-рядовой,
Сын семьи трудовой —
Все, в ком сердце мятежное бьется!

Нас не сломит нужда,
Не согнет нас беда,
Рок капризный не властен над нами,-
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами!!!

Вот в воинственном азарте,
Презирая смерть,- каков? —
Цареград берет на карте
Иностранный Милюков.

В куцей курточке кадетской,
Ужас вражьих баррикад,
Ух, какой он молодецкий,
Князь Олега дубликат!

Бранным бурям сердце радо,
В голове победный хмель —
На воротах Цареграда
Трепыхается портфель!

Турки валятся, как чурки,
Туркам худо, туркам — мат;
На коне, в партийной куртке,
Милюков вступает в град.

Трупов горы, крови — реки,
Взрывы, пламя, стоны, гам…
Пала турок мощь навеки —
Слава Павлу! Слава нам!

Город Храброго встречает,
Город гимн поет ему
И с поклонами вручает
Шаровары и чалму.

Тишина на поле сечи,
Тает огнь, стихает гром,
Словно знамя, номер «Речи»
Гордо реет над вождем.

Манифесты… приказанья…
Звон оружья… денег звон…
И обрядом обрезанья
День победы завершен…

В Петрограде ж бестолково
На Жуковской рой кадет
Рыщет, ищет Милюкова,
Но… увы… простыл и след!
Нет кадета Милюкова,
Есть султан Абдул-кадет!!

IV ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА

«Представители народа»…
Подтасованного рода:
Через сотни мелких сит
Вверх протащенный Терсит,
Что, под фирмою Патрокла,
Лихо втиснут был за стекла
Казовых оранжерей —
Тешь Европу и жирей!

И такой-то плод законный
Черной магии исконной
Незабвенных держиморд
И доднесь, пятная борт
Корабля моей отчизны,
Смеет, в тоне укоризны,
Рулевому, так сказать,-
Направление казать?

Но ведь это же… курьезно!
Нет, подумайте серьезно:
Полусгнивший, жалкий труп
Покидает мирный сруб
И с зловонного погоста
Шлет отчизне (очень просто!)
Свой кладбищенский указ:
«Ближе к берегу баркас!»

Нет, почтеннейшие трупы,
Мы не так просты и глупы,
Чтобы слушать мертвеца
С безмятежностью лица!
Не для вас командный мостик:
Не угодно ль — на погостик?
Вас создавшие — мертвы;
Значит, таковы — и вы!

Промчится вихрь с неслыханною силой…
Сиротка мальчик спросит мать свою:
«Скажи, родная, где отец мой милый?»
И сыну мать, склонившись над могилой,
Ответит гордо:
«Пал в святом бою!
Он призван был в дни черной непогоды,
Когда враги душили край родной,
Грозя залить кровавою волной
Светильники у алтарей свободы.
На их удар ответил он ударом
И пал, от братьев отводя беду…
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»

Привет и ласку ото всех встречая,
Сын коммунара спросит мать свою:
«Не понимаю. Объясни, родная:
Я — мал и слаб: за что мне честь такая
В родном краю?»
И мать ответит маленькому сыну:
«К тебе горят любовию сердца
За крестный подвиг твоего отца,
Погибшего в тяжелую годину.
Стонала Русь под вражеским ударом,
Грозила смерть свободному труду…
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»

— «Но почему мы не в каморке тесной,
А во дворце живем с тобой?.. Взгляни —
Какой простор! какой уют чудесный!
За что был отдан бедноте окрестной
Дворец царей? Родная, объясни».
И мать ответит, мальчика лаская:
«Раскрыли перед вами дверь дворцов
Заслуги ваших доблестных отцов,
Что пали, за свободу погибая.
Шел враг на Русь с мечами и пожаром,
Неся с собой смертельную беду…
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»

И смолкнет сын, в раздумий глубоком
Взирая на могильный холм борца
И думая о доблестном далеком…
Гигантом пред его духовным оком
Восстанет тень почившего отца.
И даст он клятву — тою же тропою
Всю жизнь свою безропотно идти
И не сходить с отцовского пути
Неколебимо-гордою стопою:
«Клянусь быть честным, доблестным и ярым,
К насильникам всю жизнь питать вражду
Отец мой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»

(Сказка для маленьких детей)

Довольно тихо и совсем без шума
У матушки-Руси родилась Дума,
И наскоро она одета
В мундирчик узенький и новенький «кадета»
Но милому, послушному ребенку
Уже готовит бабушка Реакция пеленку;
Кроватка стелется пока не жестко,
Но куплена уж дедой Трепой соска,
Чтоб молочком ребеночка кормить,
А в случае чего и рот ему забить…
Вокруг дитяти много нянюшек прилежных,
Чтобы хранить ребеночка от дум мятежных,
У каждой в кумовьях — о, не городовой,
А околодочный, а то и «набольшой».
Папашей куплены превкусные конфетки,
Но для послушного и умненького детки,
А если шалости он вздумает завесть,
То для него и розги есть…
Итак, у матушки-Руси без шума
Родилась девочка, дано ей имя — Дума!

***

Читатель, я даю совет:
Коль у тебя есть сын кадет,
То не стриги ты этому ребенку,
Как остальным, головку под гребенку,
А то тебя презреньем заклеймят,
Пе-пекой назовут и скажут: «Бюрократ!»

В былые, давние лета
Жилось нам туго дети,
И только «общие места»
Мы видели в газете.

Теперь уж музыка не та,
Мир выступил с протестом:
В газетах «общие места»
Сменились… белым местом.

Молниеносен и жесток,
Как бич в руках ковбоя,
Он будет эхом, наш «Свисток»,
Ревущего прибоя.
Пусть Робость жмется по углам,
Пусть Трусость хнычет… Стыд и срам!
Вперед с веселым свистом!
Рази, наш бич! И первый шрам —
Почтенным октябристам!

За что? За добрые дела!
За ложь! За лиходейство!
За робкий лай из-за угла
И громкое лакейство!

За что? За то! За галуны
Поношенной ливреи!
За гибкость шеи и спины!
За то, что Руси не нужны
Природные лакеи!

Сперва издатель чуть не помер:
Война! Застой во всех делах,
Торговле — мат, журналам — крах!
Потом, мах-мах —
«Военный номер»
Слепил и выпустил… Аллах,
Какой успех! — все до едина
Торгаш распродал номера!..
Ура, товарищи, ура,-
Какая чудная картина!

Там где-то кровь течет и хлещет,
Там где-то бьются грудь о грудь,
А здесь — галерка рукоплещет,
Приветствуя гнилую муть
Беллетристической дешевки
Производителей «Биржевки»:
Война ли, мир ли — все едино
Для «гениального пера»…
Ура, товарищи, ура,-
Какая чудная картина!

Редактор «Синего журнала»,
Шебуев, гордо заявил,
Что он помрет в расцвете сил,
Коль скоро русских будет мало,
Чтоб Русь от немцев защитить…
Какая прыть! какая прыть!..
Там где-то — акт высокой драмы:
Шрапнель, фугасы, волчьи ямы,
Что пункт, то ад, что яма — гроб!..
А здесь — в целях саморекламы —
Свинцом дырявят медный лоб!
Чернь рукоплещет: «Вот мужчина!
Он между нами — что гора!»
Ура, товарищи, ура,-
Какая чудная картина,
Какая дивная пора!

Когда я родину мою
Узрел у топи на краю,
Я громко крикнул, полн боязни:
«Стой, дорогая, не увязни!
Назад!.. Куда тебя несет?
Ведь засосет!»

Когда ж я вновь увидел ныне
Ее по горло в лютой тине,
Не стал я попусту кричать, —
Что непослушных выручать! —
А лег на бархатную травку
И поспешил подать в отставку,
Чтоб избежать подобным родом
Ответственности пред народом!

О, сколько ненужного, нудного шума:
«Четвертая дума! _Четвертая_ дума!!
Четвертая дума кадетскою будет,
Четвертая дума нас с властью рассудит!!
Четвертая дума, поверьте,- не Третья:
Начало рассвета, конец лихолетья!!!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но рвется наружу предательский вздох:
«Не будет ли, братцы, довольно и трех?»

Жалкая кучка кривляк,
Выродков нашей эпохи,
Севши на смрадный тюфяк,
Сыплет и ахи, и охи,
Нет идеалов?.. Так что ж?
Разве не хватит нахальства
Сдабривать похоть и ложь
Крепкой приправой бахвальства?
Сенька напишет рассказ —
Сеньку расхвалит приятель:
«Это — бесценный алмаз!
Это — поэт-созерцатель.
Гибкий, сверкающий слог…
Беклин, Уайльд… откровенья…»
Целая тысяча строк;
Что ни строка — воскуренье!

«Что нам читатель?.. Эхма!»
Выпустив 22 тома,
Буйно ликует Фома,
Нагло грохочет Ерема.
Славы немеркнущей чад
Губит порой и таланты —
Диво ль, что этак кричат
Эти… «пророки-гиганты»?
Слабенький череп венца
Выдержать больше не может,
Похоти скотской певца
Червь самомнения гложет.
Это не наглость… о нет!
Взрывы подобного смеха —
Лишь истерический бред,
Вызванный ядом успеха.

С кресел всю ночь не встает
Жрец извращенного чувства;
Целую ночь напролет
Кистью «святого» искусства
Жадно марает свой лист.
(Плод нездорового бреда
Завтра прочтет гимназист.)
«Леда! свободная Леда…»
. . . . . . . . . . . . .
Жадно марает он лист,
Славит он Леду-царицу.
(Тайно идет гиназист
Тайно лечиться в больницу.)
Вот современнейший том —
Сборник издательства «Плошка».
Что за печать! за объем! —
Боже, какая обложка!
Диккенс, Тургенев, Золя —
Прочь посрамленные стяги:
В четверть аршина поля!
Около пуда бумаги!
Ну-с, а сюжетики… Да-с!
Прелесть, восторг, объеденье!
Верите ль: что ни рассказ —
Двадцать четыре растленья!!
Красочность, живость пера,
Виден баль-шой наблюдатель!
Сочно, душисто… Ура,
Наш современный писатель!!

Крики, и хохот, и гам,
Речи бессвязны и пылки;
Шумно и весело там —
Всюду стаканы, бутылки…
Что же, зайдемте? Для нас,
Право, не будет убытка:
Это — российский Парнас,
Это — трактирчик «Давыдка»!
Вон, за отдельным столом,
Бросивши всякую меру,
«Наш гениальный Пахом»
Дует коньяк и мадеру.
Рядом — издатель юлит,
Типик проныры-нахала:
«Мы-то?.. да мы,- говорит,-
Всё,- говорит,- для журнала!..
Триста?.. Извольте!.. Для вас —
Не пожалеем и триста!..»

Так продается у нас
Честь и перо беллетриста.