Василий Курочкин

Видеть, как зло торжествует державно,
Видеть, как гибнет что свято и славно,
И ничего уж не видеть затем
Лучше не видеть совсем!

Слышать с младенчества те же напевы:
Слышать, как плачут и старцы — и девы,
Как неприютно и тягостно всем,
Лучше не слышать совсем!

Жаждать любви и любить беспокойно,
Чтоб испытать за горячкою знойной
На сердце холод и холод в крови,
Лучше не ведать любви!

Знать и молитвы и слез наслажденье,
Да и молиться и плакать с рожденья я
Так, чтобы опыт навеки унес
Сладость молитвы и слез!

Каждое утро вверяться надежде,
Каждую ночь сокрушаться, как прежде,
И возвращаться к надежде опять
Лучше надежды не знать!

Знать, что грозит нам конец неизбежный,
Знать все земное, но в бездне безбрежной
Спутать конец и начало всего
Лучше не знать ничего!

Мудрый лишь счастлив; он смотрит спокойно,
И над его головою достойной
Свыше нисходит торжественный свет…
Да мудрецов таких нет!

Не о едином хлебе жив будет человек.

Хоть одной юмористической,
Но любитель я словесностия
И талант мой пиитический
Должен гибнуть в неизвестности.

Нет! Зачем пустая мнительность?
Вдохновенья полный ясного,
Воспою благотворительность я
Отвернувшись от несчастного.

Тщетны все благодеяния
Без высокого смирения я
Лотереи и гуляния,
Сборы, лекции и чтения,

Малонравственные повести,
Пляски вовсе неприличные…
Ах! Добро творят без совести
Благодетели столичные!

Где тщеславие неистово,
Там добра не будет прочного,
Медный грош от сердца чистого
Больше ста рублей порочного.

Что в ней, в помощи существенной,
В хлебе братье голодающей,
Если правдой невещественной
Не украшен помогающий?

Не пойду в концерты бурные,
Не пойду в спектакли модные я
Будь они литературные
Или просто «благородные».

Хоть сестру мою, жену мою
Нищета постигнет в бедствиях,
Я и тут сперва подумаю
О причинах и последствиях.

Где помочь нельзя по строгому
Завещанию народному, я
Ни гроша не дам убогому,
Ни крохи не дам голодному;

Помогу словами звучными,
Наставленьями житейскими
И речами ультраскучными,
И стихами лжебиблейскими;

Дам понятия полезные
О предметах невещественных.
Ах! Не всё же реки слезные
Лить о бедствиях существенных.

Уж он ослаб рассудком бедным,
Уж он старик, сухой как жердь,
Своим дыханием зловредным
Небесную коптящий твердь.
Уже, со старческою палкой,
В приюте нравственных калек,
В какой-нибудь газете жалкой
Он жалкий доживает век.
Вдруг, вспомнив прежнюю отвагу,
Рукой дрожащею скорей
Берется в корчах за бумагу
Чернит бумагу и людей.
Старинный червь сосет и точит;
Но уж в глазах темнеет свет:
Портрет врага писать он хочет я
И выставляет свой портрет.
«Нахальство… мальчик…»злость диктует;
Но изменившая рука
Строками черными рисует
Нахальство злого старика.
Досада пуще в грудь теснится,
Бессилье сердце жмет тоской я
И, с пеной у рта, старец злится,
Покуда сам не отравится
Своею бешеной слюной.

Расстались гордо мы; ни словом, ни слезою
Я грусти признака тебе не подала.
Мы разошлись навек… но если бы с тобою
Я встретиться могла!
Без слез, без жалоб я склонилась пред судьбою.
Не знаю: сделав мне так много в жизни зла,
Любил ли ты меня… но если бы с тобою
Я встретиться могла!

Ах! человек он был с душой,
Каких уж нынче нет!
Носил он галстук голубой
И клетчатый жилет.

Он уважал отчизну, дом,
Преданья старины;
Сюртук просторный был на нем
И узкие штаны.

Не ведал он во все житье,
Что значит праздность, лень;
Менял он через день белье,
Рубашки каждый день.

Он слишком предан был добру,
Чтоб думать о дурном;
Пил рюмку водки поутру
И рюмку перед сном.

Он не искал таких друзей,
Чтоб льстили, как рабы;
Любил в сметане карасей
И белые грибы.

В душе не помнил он обид;
Был честный семьянин я
И хоть женой был часто бит,
Но спать не мог один.

До поздней старости своей
Был кроткий человек
И провинившихся детей
Он со слезами сек.

Когда же час его настал я
Положенный на стол,
Он в белом галстуке лежал,
Как будто в гости шел.

В день похорон был дан большой
Кухмистерский обед.
Ах! человек он был с душой,
Каких уж нынче нет!

Сколь славен господин Скарятин,
Изобразить двуногий слаб;
Людской язык лицеприятен.
Зато правдив табунный храп.

Чего не выразит словами
Российских звуков алфавит,
Мы нежно выскажем хвостами
И звучным топотом копыт.

Подобно господину Бланку,
О коем слух проник и к нам, я
Людскую показав изнанку,
Он дорог сделался скотам.

Освободясь от взглядов узких,
Нечеловечьим языком,
Как добрый конь, все сходки русских
Он назвал смело табуном.

Он человек без чувства стада,
Царю зверей дал карачун, я
Его принять за это надо
Почетным членом в наш табун.

Дадим ему овса и сена
За то, что он, по мере сил,
Разоблачил «Ледрю-Роллена
И Чернышевского убил.

И пусть журналы с завываньем
Начнут глумления над ним;
Табунным топотом и ржаньем
Мы свист журнальный заглушим.

Как не вскрикнуть тут с поэтом: *
Край родной долготерпенья!
Если розги в крае этом я
Лучший метод просвещенья?
Ладно всё. Отец не спорит
И нисколько не в обиде,
Хоть всю школу перепорет
Кроткий пастырь в пьяном виде.
_____________ * Ф. Тютчев, «Эти бедные селенья…»

Я нашел, друзья, нашел,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всем гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орел.

Я сошлюсь на народное слово,
На великую мудрость веков:
Двуголовье я эмблема, основа
Всех убийц, идиотов, воров.
Не вступая и в споры с глупцами,
При смущающих душу речах,
Сколько раз говорили вы сами:
«Да никак ты о двух головах!»

Я нашел, друзья, нашел,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всем гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орел.

Оттого мы несчастливы, братья,
Оттого мы и горькую пьем,
Что у нас каждый штоф за печатью
Заклеймен двуголовым орлом.
Наш брат русский я уж если напьется,
Нет ни связи, ни смысла в речах;
То целуется он, то дерется я
Оттого что о двух головах.

Я нашел, друзья, нашел,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всем гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орел.

Взятки я свойство гражданского мира,
Ведь у наших чиновных ребят
На обоих бортах вицмундира
По шести двуголовых орлят.
Ну! и спит идиот безголовый
Пред зерцалом, внушающим страх, я
А уж грабит, так грабит здорово
Наш чиновник о двух головах.

Я нашел, друзья, нашел,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всем гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орел.

Правды нет оттого в русском мире,
Недосмотры везде оттого,
Что всевидящих глаз в нем четыре,
Да не видят они ничего;
Оттого мы к шпионству привычны,
Оттого мы храбры на словах,
Что мы все, господа, двуязычны,
Как орел наш о двух головах.

Я нашел, друзья, нашел,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всем гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орел.

Свистать! Свистать!
Нам вторит эхо.
Но, чур! Не лгать
Орудьем смеха!
Приходит срок,
Взял верх обманя
Бросай свисток,
Бери стакан.

Пей, чуть слышна
Фальшивость нотки,
Оксгоф вина
И четверть водки,
Ведро эль-кок,
Эль-кукельван.
Бросай свисток,
Бери стакан.

Чем разделять
Кастратов славу,
Уж лучше спать
Вались в канаву,
Без задних ног,
Мертвецки пьян.
Бросай свисток,
Бери стакан.

Уж лучше, брат,
Пить мертвой чашей
Забвенья яд,
Чем в прессе нашей
Зловонных строк
Впивать дурман.
Бросай свисток,
Бери стакан.

Газетный лай
И обезьянства
Пренебрегай
В величье пьянства.
Оно порок,
Но не обман.
Бросай свисток,
Бери стакан.

В чертогах, взысканных богами,
В сиянье солнечных лучей,
Разлитых Кумберга шарами,
По оживленной панораме
Дерев тропических, дверей,
Тяжелым бархатом висящих,
Ковров, статуй, лакеев, зал,
Картин, портретов, рам блестящих
И на три улицы глядящих,
Атласом убранных зеркал;

В волнах невнятных разговоров,
Алмазов, лент, живых цветов,
Тончайших кружев, ясных взоров,
Почтенных лысин, важных споров,
Мирозиждительных голов,
Прелестных дев, хранимых свято,
Старушек, чуждых суеты,
Умов, талантов чище злата я
В слиянье света, аромата,
Тепла, простора, красоты, я

Как нуль, примкнутый к единицам
Для округленья единиц,
Внимая скромно важным лицам
И удивляясь львам и львицам,
Я всей душой склонялся ниц,
Как вдруг я раздался туш громовый,
Холодный подан мне бокал,
И бой часов густой, суровый
Провозвестил, что ныне новый,
Шестидесятый год настал.

Отдавшись весь теплу и свету,
В волненьях авторской тоски,
Я встал, как следует поэту,
Скользя по светлому паркету
Ногой, обутой щегольски.
По оживленной панораме
Пронесся гул, как ропот вод:
«Mesdames! M-r Знаменский… стихами.
Messieurs!.. желает перед нами
Сказать стихи на Новый год».

Игра и вальс остановились;
С участьем детским предо мной
Головки нежные склонились,
И все очки в меня вперились…
Лакею сдав бокал пустой,
Подкуплен ужином грядущим
И белизной открытых плеч,
Я возгорелся жаром пущим
И с вдохновеньем, мне присущим,
Провозгласил такую речь:

Я говорил: «В наш век прогресса
Девиз и знамя наших дней
Не есть анархия идей,
А примиренье интереса
С святыми чувствами людей.

Исполнясь гордого сознанья,
Что мы кладем основы зданья,
Неразрушимого в веках,
Призванья нашего достойны,
Пребудем мудры и спокойны,
Как боги древних в небесах.

Согласно требованьям века,
Возвысим личность человека,
Свободный труд его почтим
И, поражая зла остатки,
Единодушно: взятки гадки!
На всю Россию прокричим.

Вослед за криком обличенья,
Без лихорадки увлеченья,
Мы станем действовать в тиши;
И так как гласности мы верим,
Благонамеренно умерим
Порывы страстные души.

Друзья мои, поэта лира
Одни святые звуки мира
На вещих струнах издает;
И счастья всем я в убогих хатах
И в раззолоченных палатах
Певец желает в Новый год.

Тебе, Сорокин, я чтобы мог ты
От Бугорков до Малой Охты
Скупить дома до одного;
И чтоб от звуков сладкой лиры
Надбавка платы на квартиры
Не тяготила никого.

Чтоб чарка водки в воскресенье —
Труда тяжелого забвенье я
Была у бедных мужичков;
И вместе с тем, чтоб паки, паки
Разбогател Тармаламаки,
Снимая пенки с откупов.

Чтоб сметка русских не дремала
И чтоб торговля оживляла
Все города родной земли,
И чтобы немцы и французы
Из Петербурга денег грузы
В отчизну также увезли.

Чтоб каждый думал с новым годом
Соразмерять приход с расходом,
Свой личный труд и труд чужой;
И чтобы дамские наряды,
Как здесь, пленяли наши взгляды
Неравномерно с красотой.

Чтобы везде, в углу, в подвале,
В тюрьме, в нетопленной избе,
Все также Новый год встречали,
Как мы, в роскошной этой зале,
Позабывая о себе!»

Рукоплесканья заглушили
Мой безыскусственный привет;
Старушки тихо слезы лили,
А старцы громко говорили,
Что я я единственный поэт,
Что Русь талантами богата!..
Все львы сошлись со мной на ты,
В моем лице целуя брата, я
В слиянье света, аромата,
Тепла, простора, красоты.

Нейтральная новогодняя здравица

Друзья мои, мы строго нейтральны
На свой, чужой и на казенный счет;
Но русский же завет патриархальный
Велит встречать шампанским Новый год.
Смотрите, вот: кипучею игрою
Дух Франции в бокалах засверкал…
Подымем же свободною рукою
За Францию хотя один бокал!

Естественной к своей земле любовью
В сознании оправдана война,
Народный меч святым стал, если кровью
Родных детей земля окроплена.
Права земли дает сама природа я
Тому и хлеб, кто ниву запахал.
Подымем же, во имя прав народа,
За Францию еще один бокал!

Вне жизни нет искусства, нет науки!
В Париже я центр и знаний и искусств.
Не ум, сердца сложили эти звуки я
В сердцах людей нет нейтральных чувств.
Народам чужд пригодный для скитаний
По всем дворам туманный идеал.
Подымем же, во имя светлых знаний,
За Францию еще один бокал!

Растет, растет в Германии гединойх
Союз штыков, но Франция одна я
И под сапог, подбитый дисциплиной,
Изменою повергнута она,
Чтоб новые гражданственности всходы
На почве их он в корне затоптал.
Подымем же за будущность свободы,
За Францию еще один бокал!

За будущность? Но даже в наше время
В России уж былого рабства нет.
Где ж брошено святой свободы семя?
Где равенства блеснул впервые свет? я
Во Франции восемнадцатого века.
Подымем же, во имя тех начал,
Во имя прав природных человека,
За Францию еще один бокал!

Двойную цепь, впотьмах, рукой дрожащей
Предательство осаде подает;
Но тверд в борьбе Париж, за всех скорбящий —
В нем думает и действует народ,
В сиянье дня, над тем великим делом,
Которое бог мира указал.
Подымем же я о мире в мире целом я
За Францию последний наш бокал!

Юмористическим чутьем
Под вашей докторскою тогой,
Под вашим мудрым париком,
В изгибах речи вашей строгой
Нагайку чуем казака,
Хоть видим в выпушках, петличках
И в полемических привычках,
Что вы не нашего полка.

Песни, что ли, вы хотите?
Песня будет не нова…
Но для музыки возьмите:
В ней слова, слова, слова.
Обвинять ли наше племя,
Иль обычай так силен,
Что поем мы в наше время
Песню дедовских времен?

Жил чиновник небогатый.
Просто жил, как бог велеля
И, посты хранивши свято,
Тысяч сто нажить умел.
Но по злобному навету
Вдруг от места отрешен…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времен?

Мой сосед в своем именье
Вздумал школы заводить;
Сам вмешался в управленье,
Думал бедных облегчить…
И пошла молва по свету,
Что приятель поврежден.
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времен?

Сам не знаю я петь ли дальше.
Я красавицу знавал:
Захотелось в генеральши я
И нашелся генерал.
В этом смысла даже нету,
Был другой в нее влюблен…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времен?

Песню старую от века,
Как языческий кумир я
Где превыше человека
Ставят шпоры и мундир,
Где уму простора нету,
Где бессмысленный силен…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времен?

Да когда ж споем другую?
Разве нету голосов?
И не стыдно ль дрянь такую
Петь уж несколько веков?
Или спать, сложивши руки,
При движении племен,
Богатырским сном под звуки
Песни дедовских времен?

Розовый, свежий, дородный,
Юный, веселый всегда,
Разума даже следа
Нет в голове благородной,
Ходит там ветер сквозной…
Экой счастливец какой!

Долго не думая, смело,
В доброе время и час,
Вздумал я и сделал как раз
Самое скверное дело,
Не возмутившись душой…
Экой счастливец какой!

С голоду гибнут крестьяне…
Пусть погибает весь свет!
Вот он на званый обед
Выехал: сани не сани!
Конь, что за конь вороной!
Экой счастливец какой!

Женщину встретит я под шляпку
Взглянет, тряхнет кошельком
И, насладившись цветком,
Бросит, как старую тряпку, я
И уж подъехал к другой…
Экой счастливец какой!

Рыщет себе беззаботно,
Не о чем, благо, тужить…
В службу предложат вступить —
Вступит и в службу охотно.
Будет сановник большой…
Экой счастливец какой!

Розовый, свежий, дородный,
Труд и несчастный расчет
Подлым мещанством зовет…
Враг всякой мысли свободной,
Чувства и речи родной…
Экой счастливец какой!

Зол я впервые сегодня вполне;
Зол я оттого что нет злости во мне.

Нет этой злости, которая смело
Прямо из сердца срывается в дело.

Нету ее я ненавистницы фраз,
Злобы святой, возвышающей нас.

Есть только жалкая, мелкая злоба,
Не доводящая даже до гроба;

Злоба, с которой хоть семьдесят лет
Можно прожить без особенных бед

И умереть, чтобы видели внуки
Самый пошлейший род смерти я от скуки.

Реально-юридический сонет

Не бойся, адвокат, общественного мненья,
Когда имеется в виду солидный куш
И убеждения податливы к тому ж,
Берись за все дела! Какие тут сомненья!

В тебе, в твоем нутре таятся убежденья,
Вполне согласные со злобой наших дней:
Тем преступления доходней, чем крупней,
И только мелкие позорны преступленья.

Что значит суд толпы? Ты сам свой высший суд
Конечно, оценить сумеешь ты свой труд
Дороже, чем богач, не только пролетарий.

Так плюнь на суд толпы и на газетный свист.
Запомни лишь одно, как адвокат-юрист:
Тем выше подвиг твой, чем выше гонорарий!

— Няня, любила ли ты?
— Я, что ли, барышня? Что вам?
— Как что?.. Страданья… мечты.
— Не оскорбить бы вас словом.
Нашей сестры разговор
Всё из простых, значит, слов…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!

Друг нужен по сердцу вам;
Нам и друзей-то не надо:
Барин обделает самя
Мы ведь послушное стадо.
Наш был на это здоров…
Тут был и мне приговор…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!

После… племянник ли… сын…
Это уж дело не наше, я
Только прямой господин я
Верите ль: солнышка краше.
Тоже господская кровь…
Лют был до наших сестер…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!

Раньше… да что вспоминать!
Было как будто похоже,
Вот как в романах читать
Сами изволите тоже.
Только уж много годов
Парень в солдатах с тех пор…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!

Там и пошла, и пошла…
Всё и со мной, как с другими…
Ноне спасаюсь от зла
Только летами своими,
Что у старухи и кровь
Похолодела и взор…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!

Барышня, скучен рассказ?
Вот и теперь подрастает
Девушка… девка для вас…
А уж господ соблазняет…
Черные косы да бровь
Сгубят красавицу скоро…
Господи! Дай ей любовь
И огради от позора!

Годы пройдут, словно день, словно час;
Много людей промелькнет мимо нас.
Дети займут положение в свете,
И старики поглупеют, как дети.
Мы поглупеем, как все, в свой черед,
А уж любовь не придет, не придет!
Нет, уж любовь не придет!

В зрелых умом, скудных чувствами летах
Тьму новостей прочитаем в газетах:
Про наводненья, пожары, войну,
Про отнятую у горцев страну,
Скотский падеж и осушку болотя
А уж любовь не придет, не придет!
Нет, уж любовь не придет!

Будем, как все люди добрые, жить;
Будем влюбляться, не будем любитья
Ты продашь сердце для партии громкой,
С горя и я заведусь экономкой…
Та старика под венец поведет…
А уж любовь не придет, не придет!
Нет, уж любовь не придет!

Первой любви не сотрется печать.
Будем друг друга всю жизнь вспоминать;
Общие сны будут сниться обоим;
Разум обманем и сердце закроемя
Но о прошедшем тоска не умрёт,
И уж любовь не придёт, не придёт —
Нет, уж любовь не придёт!

Я выспался сегодня превосходно,
Мне так легко я и в голове моей,
Я чувствую, логично и свободно
Проходит строй рифмованных идей.
я Что ж? Пользуйтесь минутой вдохновенья.
Воспойте нам прогресс родной страны,
Горячие гражданские стремленья…
я Нет, господа, давайте есть блины.

Мы шествуем путем преуспеванья,
Запечатлев успехом каждый шаг;
Рассеял свет победоносный знанья
Невежества и самодурства мрак.
Омаров уж осталось очень мало,
Аттилы уж нисколько не страшны.
Карайте их сатирой Ювенала!
Нет, господа, давайте есть блины.

Заметно уж смягчились наши нравы,
На честный смех нельзя уж нападать,
В свои права вступил рассудок здравый,
И в корне зло преследует печать.
Уж на нее утихли все нападки,
Враги ее бессильны и смешны…
Раскройте нам все наши недостатки.
Нет, господа, давайте есть блины.

Во всем прогресс! С его победным ходом
В понятиях везде переворот.
Свершается слияние с народом.
Что чувствует в такие дни народ!
В своих стихах восторженно-свободных
Вы, как поэт, изобразить должны
Избыток чувств и радостей народных.
Нет, господа, давайте есть блины.

Нет, господа, любя страну родную,
Стремясь к тому, чтоб каждый в ней был сыт,
Я никого стихами не взволную
И портить вам не стану аппетит.
Мы круглый год и так себя морочим.
Уж если петь я так песни старины.
Давайте петь вино, любовь… а впрочемя
Нет, господа, давайте есть блины!

Твой отец нажил честным трудом
Сотни тысяч и каменный дом;
Облачась в дорогой кашемир,
Твоя мать презирает весь мир;
Как же ты я это трудно понять я
Ни в отца уродилась, ни в мать?

Мать я охотница девок посечь,
А отец я подчиненных распечь;
Ты я со всеми на свете равна,
С молодежью блестящей скучна,
Не умеешь прельщать, занимать.
Ни в отца уродилась, ни в мать!

Из столицы отец ни ногой;
Мать в Париж уезжает весной;
А тебя от туманных небес
Манит в горы, да в степи, да в лес…
Целый день ты готова блуждать…
Ни в отца уродилась, ни в мать!

Мать готовит тебя богачу,
А отцу крупный чин по плечу я
Чтоб крестов было больше да лент;
А с тобою я какой-то студент…
Душу рада ему ты отдать…
Ни в отца уродилась, ни в мать!

Не сулит тебе брачный венец
Шумной жизни, какую отец
За любовь твоей матери дал.
Разобьется и твой идеал…
Эх! уж лучше, чтоб горя не знать,
Уродиться в отца или в мать!

Не бил барабан перед смутным полком,
Как рек он прощальное слово;
И нас только двое я я плакал о нем
Да Гейне, поэт из Тамбова.
На нем не усопших покров гробовой,
Он жив, но скрывается где-то,
Обернут своею последней статьей,
Отживший, с отжившей газетой.
Погрязла среди злоуханных болот
Дружина его удалая
И разве в подземных журналах гниет,
Неслышно рыкая и лая.
Прости же, о критик! Уж ты не тово…
Уж ты перестал быть забавой;
И мы оставляем тебя одного
С твоей непотребною славой.

Что? стихов ты хочешь, что ли?
Услужить бы я готов;
Написал бы я для Коли,
Только вот беда: нет воли,
А без воли нет стихов.

В наши будущие годы
Высоко для вас взойдет
Солнце красное свободы;
А про наши про невзгоды,
Про цензурные походы
Даже память пропадет.

Мы упали в рабской роли.
Коля! вспомни наши дни
В годы равенства и воли
И хоть добрым словом, что ли,
Старых братьев помяни.

Мчит меня в твои объятья
Страстная тревога, я
И хочу тебе сказать я
Много, много, много.

Но возлюбленной сердечко
На ответы скупо.
И глядит моя овечка
Глупо, глупо, глупо.

На душе мороз трескучий,
А на щечках розы я
И в глазах, на всякий случай,
Слёзы, слёзы, слёзы.

Розги — ветви с древа знания!
Наказанья идеал!
В силу предков завещания
Родовой наш капитал!

Мы до школы и учителей,
Чуть ходя на помочах,
Из честной руки родителей
Познавали божий страх.

И с весною нашей розовой
Из начальнических рук
Гибкой, свежею, березовой
Нам привили плод наук.

И потом, чтоб просвещением
Мы не сделались горды,
В жизни отческим сечением
Нас спасали от беды.

В нас развились мышцы крепкие,
К нравам праотцев любовь,
Ум железный, руки цепкие
И чуть тепленькая кровь,

Так по телу разведенная,
Что от сердца никогда
Не бросалась возмущенная
В наши щеки от стыда.

Розги! ветви с древа знания,
Вам хвала превыше похвал.
Верный компас воспитания,
Наказанья идеал!

Надолго ли? Надолго ли! С двух слов,
Произнесенных, впрочем, благосклонно,
Я видел ночью много диких снов
И целый день бродил как полусонный.
И лишь теперь, два месяца спустя,
Отдавшись весь работе благодатной,
Отвечу я, все шансы разочтя:
Надолго ли? Надолго, вероятно.

Когда больного с смертного одра,
Где видел он вблизи мученья ада,
Вдруг на ноги поставят доктора,
Покорный им, он станет жить как надо.
Он в меру ест, он в меру пьет и спит.
Спросите вы у доктора, примерно,
Надолго ль он здоровье сохранит?
Ответит врач: надолго это верно.

И с «Искрой» так. Она была больна
Болезнью женской недостатком воли;
В истериках так мучилась она,
Что прикусить язык пришлось от боли.
Теперь характер возвратился к ней.
Что ж, женщина с характером! Прекрасно!
Она послушней станет и скромней…
Надолго ли? Надолго, очень ясно.

Свободу слова, право на журнал
В наш век, когда кредит во всем непрочный,
Как драгоценный некий капитал
Дают вам в долг, с вас вексель взяв бессрочный.
Ну-с, вы теперь спокойны или нет? я
Вам кредитор сказал бы, встретясь с вами: я
Надолго ли? Вздохнете вы в ответ:
Надолго ли-с? Решать извольте сами.

Все вообще писатели у нас
Народ неизбалованный, небурный;
В самих себе мы держим про запас
И ножницы и карандаш цензурный.
Тот, кто сберег среди житейских гроз,
В сознании общественного долга,
Для дела мысль я тот смело на вопрос:
Надолго ли? ответит: да, надолго.

Пока стремится общество вперед,
В грядущее спокойным смотрит взглядом
И сбить себя с дороги не дает
Корыстным и шипящим ретроградам,
До тех пор в нем, для счастия людей,
Не может быть свободной мысли тесно я
И, как залог грядущих светлых дней,
Надолго все задуманное честно.

Общество было весьма либеральное;
Шли разговоры вполне современные,
Повар измыслил меню гениальное,
Вина за ужином были отменные.
Мы говорили о благе людей,
Кушая, впрочем, с большим аппетитом.
Много лилося высоких идей,
С хересом светлым и теплым лафитом.
Вот, заручившись бокалом клико,
Встал, улыбаясь, оратор кружка,
Бодро взглянул и, прищурясь слегка,
Будто мечтой уносясь далеко,
Начал свой спич свысока.

Мы уж не слушали спич…
Мы будто сделались немы и слепы.
Мало того: даже вкусная дичья
Тетерева, дупеля и вальдшнепы
Будто порхнули и скрылись из глаз;
С ними порхнуло и самое блюдо…
Так поразило всех нас
Вдруг происшедшее чудо.

Кто она? Кто ее звал?
Расположилась как дома,
Пьет за бокалом бокал,
Будто со всеми знакома.
Бойко на всех нас глядит…
Просит у общества слова…
Тс… поднялась… говорит…

гНу ее!х я молвил сурово,
Гневно махнувши рукой,
Некто, молчавший весь ужин,
Сдержанный, бледный и злой.
Он никому не был нужен;
Был он для всех нас тяжел,
Хоть говорил очень мало…
С ним мы боялись скандала,
Так что, когда он ушел,
Легче нам будто бы стало…

Впрочем, мы шикнули обществом всем
(Он уже был за дверями)
И обратились затем
К вновь появившейся даме.

Дама собой недурная
Круглые формы и нежное тело…
Полно! Да вновь ли явилась она?
Нет, эта дама весь вечер сидела.
Раньше ее мы видали сто раз;
Нынче ж, увлекшись общественной ломкою,
И не заметили милых нам глаз…
Нет! Положительно, каждый из нас
Встретился с нею как с старой знакомкою.

Безукоризнен на даме наряд:
Вся в бриллиантах; вся будто из света…
Внемлет и дремлет ласкающий взгляд;
Голос я как будто стрижи в нем звенят…
Дама хоть в музы годится для Фета.

Бог ее ведает, сколько ей лет,
Только, уж как ни рассматривай тщательно,
Вовсе морщин на лице ее нет;
Губы, и зубы, и весь туалет
Аранжированы слишком старательно.

Впрочем, чего же? Румяна, бела,
Как госпожа Одинцова опрятная,
Вся расфранченная, вся ароматная,
Самодовольствием дама цвела;
Дама как следует дама была я
Дама во всех отношеньях приятная.

Общество наше совсем расцвело.
Самодовольно поднявши чело,
Как королева пред верным народом,
Дама поздравила нас с Новым годом.

гЯ в Новый год, я говорила она, я
Слово сказать непременно должна.
(Слушать мы стали внимательно.)
Праздник на улице нынче моей.
(И согласились мы внутренне с ней,
Все, как один, бессознательно.)

Полной хозяйкой вхожу я в дома;
Я созвала вас сегодня сама;
Утром, чуть свет, легионами,
Всюду, где только передняя есть,
Шубы висят и валяется гВестьх,
Я поведу вас с поклонами.

Слово мое лучше всех ваших слов.
Много вы в жизни сплели мне венков;
Вам укажу на соседа я.
(Дамы сосед был оратор-мудрец.)
Милый! ты был мой усерднейший жрец,
Сам своей роли не ведая.

Он собирался вам речь говорить,
Прежде всего бы он должен почтить
Вашего доброго гения.
Я вам дороже всех жен и сестер.
(Лоб свой оратор при этом потер
Будто ища вдохновения.)

Верная спутница добрых людей,
Нянчу я вас на заре ваших дней,
Тешу волшебными сказками;
Проблески разума в детях ловлю
И отвечаю: гагу!х и ггулю!х
И усыпляю их ласками.

В юношах пылких, для битвы со злом
Смело готовых идти напролом,
Кровь охлаждаю я видами
Близкой карьеры и дальних степей,
Или волную гораздо сильней
Минами, Бертами, Идами.

Смотришь: из мальчиков, преданных мне,
Мужи солидные выйдут вполне,
С знаньем, с апломбом, с патентами;
Ну, а мужей, и особенно жен,
Я утешаю с различных сторон я
Бантами, кантами, лентами,

Шляпками, взятками… черт знает чем
Тешу, пока успокою совсем
Старцев, покрытых сединами,
С тем чтоб согреть их холодную кровь
Фетом, балетом, паштетом и вновь
Идами, Бертами, Минами.

Горе тому, кто ушел от меня!
В жизни не встретит спокойного дня,
В муках не встретит участия!
Пью за здоровье адептов моих:
Весело вносит сегодня для них
Новый год новое счастие.

Прочно их счастье, победа верна.
В битве, кипящей во все времена
С кознями злыми бесовскими,
Чтоб защитить их надежным щитом,
Я обернусь гПетербургским листкомх,
гВедомостями Московскимих.

Всё я сказала сегодня вполне,
Некуда дальше, и некогда мне,
Но… (тут улыбка мелькнула злодейская,
В дряхлом лице вызвав бездну морщин)
Надо сказать мое имя и чин:
Имя мнея,,Пошлость житейская»х.

Дрогнул от ужаса весь наш совет.
гПошлость!хямы вскрикнули. Дамы уж нет.

И до сих пор мы не знаем наверное:
Было ли это видение скверное,

Или какой-нибудь святочный шут
Нас мистифировал десять минут;

Только мы с Пошлостью Новый год встретили,
Даже морщины ее чуть заметили, я

Так нас прельстила, в кокетстве привычная,
Вся расфранченная, вся ароматная,
Дама во всех отношеньях приличная,
Дама во всех отношеньях приятная.

Мы всё смешное косим, косим
И каждый день и каждый час…
И вот добычи новой просим
У «Иллюстрации» и вас.

Две параллельные дороги
Пройти нам в жизни суждено:
Мы снисходительны вы строги;
Вы пьете квас мы пьем вино.

Мы смехом грудь друзей колышем;
Вы желчью льетесь на врагов.
Мы с вами под диктовку пишем
Несходных нравами богов;

Мы под диктовку доброй феи;
Вы гнома злобы и вражды;
Для нас евреи суть евреи;
Для вас евреи суть жиды.

Мы к сердцу женскому, робея,
С цветами, с песнями идем;
Вам их учить пришла идея
Посредством плетки с букварем.

Для нас забавны ваши вздохи;
Для вас чувствителен наш смех.
Увы! Мы с вами две эпохи
Обозначаем вместо вех.

Что ж спорить нам? Простимся кротко
И станем по своим местам,
Вы с букварем своим и плеткой;
А мы с запасом эпиграмм.

Когда любил я в первый раз,
Не зная брачной обстановки,
Для ради взгляда милых глаз
Я разорялся на обновки.
И от волненья чуть дыша,
Любуясь милой и нарядом,
Я страстно говорил, прельщенный нежным взглядом:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Когда ж узнал и рай и ад
Посредством брачного обряда,
Я нахожу, что дамский взгляд
Дешевле дамского наряда.
Не тратя лишнего гроша,
Стал хладнокровно напевать я:
Тебе к лицу, мой друг, и простенькие платья я
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Времен минувших стрекулист —
Еще владычествует в мире,
Хоть вымыт, выбрит, с виду чист,
В благопристойном вицмундире, я
Но все чернильная душа
Хранит подьячества привычки я
Так черт ли выпушки, погончики, петлички…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Другой, хожалый древних лет,
Стал журналистом не на шутку
И перенес в столбцы газет
Свою упраздненную будку.
На черемиса, латыша,
На всю мордву валит доносом я
Хоть и зовет его общественным вопросом, я
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Времен минувших ростовщик,
Чуждаясь темного позора,
Усвоил современный шик
И назвал свой вертеп конторой;
Но та же алчность барыша
Томит и гласного вампира я
Так черт ли в том, что ты надел костюм банкира
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Расставшись с шулерством прямым,
Ввиду общественного мненья,
Стал шулер зайцем биржевым,
Потом директором правленья.
Ты сделал ловко антраша
И мастерски играешь роль ты;
Но все равно: из карт или из акций вольты, я
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Хоть в наше время не секут
Дворовых Филек, Ванек, Васек;
Но ведь с того же древа прут
В новейших школах держит классик.
Греко-латинская лапша я
Родня с березовою кашей,
Так скажем, встретившись с кормилицею нашей
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Закон преследует разбой
Со взломом ящиков и ларцев,
Но вежливо зовет гвойнойх
Убийство жен, детей и старцев;
Хоть человечество кроша,
Атилла все равно гбич божийх,
Какою ни прикрыт национальной кожей, я
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Пустил бы я во весь карьер
Куплет свободно за куплетом;
Но в скачках с рифмами барьер
Поставлен всадникам-поэтам,
Хоть каждый может, не спеша,
Предупредительные вожжи
Сравнить с карательным арапником… попозже…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Что ты посеял я то пожнешь,
Сказали мудрецы в деревне;
В веках посеянная ложь
Костюм донашивает древний.
Когда ж, честных людей смеша,
Форсит в одежде современной я
Мы с дружным хохотом в глаза споем презренной:
Во всех ты, душенька, .нарядах хороша!

Но скажем твердо, не шутя,
Хоть светлым днем, хоть темной ночью,
Когда я заблудшее дитя я
Сойдет к нам истина воочью,
Хотя б краснея, чуть дыша,
Хотя б классически раздета,
Хоть в гаерском плаще веселого куплета:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Поморная муза резва:
В стихах, понимаете, надо
Уметь, как расставить слова,
Чтоб свистнуло с первого взгляда.

Умеючи надо шутить
С богиней веселых мелодий;
Как вам нужно кушать и пить,
Так нужен размер для пародий.

Богине мелодий верны,
Поморные я все староверы
И скромно, как все свистуны,
Свистят, соблюдая размеры.

За то им богинею дан,
Надежнее стали звенящей,
Для битвы с врагом талисман:
Стих, мягко и нежно свистящий,

Одним услаждающий слух,
Других повергающий в холод,
И главное: легкий, как пух,
Но пошлость дробящий, как молот.

I

Отуманилась «Основа»,
Омрачается «Сион»,
«Наше время» в бой готово,
«Русский вестник» оскорблен.

Доктринеров слышны крики
С берегов Москвы-реки,
И в ответ им держат пики
Наготове казаки.

II

На «Наше время» упованья
Я возложил: в нем мысль ясна.
Читай его. Его сказанья
Суть слаще мирра и вина.
Его прогресс не скор, но верен.
В нем наложил на каждый лист
Свою печать Борис Чичерин,
Медоточивый публицист.
Склонись к нему душою нежной,
И ты почиешь безмятежно,
И не разгонит даже «День»
В твоем уме ночную тень.

III

Если «День» тебя обманет,
Не печалься, не сердись.
С «Днем» ненастным примирись,
«День» хороший, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Только в тех днях будь уверен,
На которые Чичерин
Или Павлов восстает.

IV

Отцы московские, опекуны журналов,
Витая в области доктрин и идеалов,
Великосветских снов, англо-московских дум,
В которой уличной, базарной жизни шум
Не может отравить их олимпийской неги,
Сложили множество внушительных элегий
Про петербургские артели свистунов,
Иррегулярные станицы казаков,
Пустоголовые фаланги пустоцветов
И юбилеями не взысканных поэтов.

Их удержал мой слух, твердят мои уста,
Но всех приятней мне и всех милее та,
Что в «Русском вестнике» является и слишком
Определенный цвет дает зеленым книжкам:
«Бог журналистики! не дай душе моей
Дух озлобления, змеи сокрытой сей,
Дух отрицания неправды, нигилизма,
Но вознеси меня во области лиризма,
Где жизнь прелестною является для глаз
Всеобщей формулой, потоком громких фраз,
Неприменимою к отечеству доктриной,
В соединении с любезной нам рутиной».

V

Слышу умолкнувший звук ученой Чичерина речи,
Старца Булгарина тень чую смущенной душой.

Руководство для несозревших старцев и юношей

Я уверен в прогрессе отечества,
В просвещенных стремленьях дворян
Дать богатство наук для купечества
И духовно насытить крестьян,
Но в поспешности юного племени,
Беспристрастно когда я взгляну
С точки зрения «Нашего времени», я
Неурядицу вижу одну.

Убежденный глубоко, что родина
Обновилась и минул ей срок,
По словам господина Погодина,
Дать народам Европы урок;
Ибо к правде дорога затеряна
В исторической фальши веков, я
С точки зренья Бориса Чичерина,
Я ко всяким реформам готов.

Ни малейшей не вижу опасности
И статейку бы мог написать
В пользу так называемой гласности.
Уж наверно прошла бы в печать!
Изумила бы все человечество
Верность взгляда в творенье моем, я
С точки зрения «Сына отечества»
И Ципринусов, пишущих в нем.

Пусть все мнения прямо, сознательно
Возникают с различных сторон,
Ибо Павлов сказал основательно:
«Невозможно-де петь в унисон».
Я согласен, чтоб с мыслию правою
Дан простор был и мысли кривой, я
С точки зренья, покрывшею славою
Льва Камбека с его ерундой.

Появилась везде юмористика.
Все кричат как о чем-то дурном.
Но на днях с наслажденьем три листика
Я прочел в фельетоне одном.
Было столько в нем юмора милого,
Что я понял всю пользу сатир, я
С точки зренья Никиты Безрылова,
Удивившей читающий мир.

Уважая свободные мнения.
Быт, обычай, преданья и род,
Я читаю газет рассуждения
Как философ, юрист, патриот.
Но, конечно, с достоинством барина
Я смотрю беспристрастно на них, я
С точки зрения Бланка, Самарина,
Безобразова Н. и других.

Для меня равноправны все нации,
Ненавистен мне неграми торг,
На сиамцев взглянув в «Иллюстрации»,
Прихожу я в невольный восторг;
Но еврея, греховно упадшего,
Мне «Основа» и разум велит, я
С точки зрения Зотова младшего,
Звать позорною кличкою: жид.

Я на женщин гляжу снисходительно,
С точки зренья ученых врачей,
И с Юркевичем в розге внушительный
Замечаю мотив для детей.
Новый взгляд доктринера московского
В сладкий трепет приводит мой дух, я
С точки зрения Миллер-Красовского,
Разгадавшего смысл оплеух.

Формулируя жизни явления
С соблюдением мер и границ,
Я на все приобрел точку зрения
Из журналов обеих столиц.
Эта точка достойна известности,
Ибо нежным растеньем цветет
В вертограде российской словесности,
Чтобы вкусный дать обществу плод.

Как в наши лучшие года
Мы пролетаем без участья
Помимо истинного счастья!
Мы молоды, душа горда…
Как в нас заносчивости много!
Пред нами светлая дорога…
Проходят лучшие года!

Проходят лучшие года я
Мы всё идем дорогой ложной,
Вслед за мечтою невозможной,
Идем неведомо куда…
Но вот овраг я вот мы споткнулись.
Кругом стемнело… Оглянулись я
Нигде ни звука, ни следа!

Нигде ни звука, ни следа,
Ни светлых дней, ни сожаленья,
На сердце тяжесть оскорбленья
И одиночество стыда.
Для утомительной дороги
Нет силы… Подкосились ноги…
Погасла дальная звезда!

Погасла дальная звезда!
Пора, пора душой смириться!
Над жизнью нечего глумиться,
Вкусив от горького плода, я
Или с бессильем старой девы
Твердить упорно: где вы, где вы,
Вотще минувшие года!

Вотще минувшие года
Не лучше ль справить честной тризной?
Не оскверним же укоризной
Господень мир я и никогда
С бессильной злобой оскорбленных
Не осмеем четы влюбленных,
Влюбленных в лучшие года!

— Дороги у вас в околотке!
Ухабы, озера, бугры!
-Пожалуйста, рюмочку водки;
Пожалуйста, свежей икры.
— Выходит, что вы не по чину…
За это достанется вам…
-Пожалуйста, кюммелю, джину;
Пожалуйста, рижский бальзам.
— Пословица службы боярской:
Бери, да по чину бери.
— Пожалуйста, честер, швейцарский;
Пожалуйста, стильтону, бри.
— Дороги, положим, безделки;
Но был я в остроге у вас…
— Пожалуйста, старой горелки,
Галушек, грибочков, колбас.
— Положим, что час адмиральский;
Да вот и купцы говорят…
— Угодно-с ветчинки вестфальской?
Стерлядка-с, дичинка, салат…
— Положим, что в вашу защиту
Вы факт не один привели…
— Угодно-с икемцу, лафиту?
Угодно-с рейнвейну, шабли?
— Положим, что вы увлекались…
Сходило предместнику с рук…
— Сигарочку вам-с: имперьялис,
Регалия, упман, трабук.
— Положим, я строг через меру,
И как-нибудь дело сойдет…
— Пожалуйста… Эй! Редереру! —
Поставить две дюжины в лед!

Ночь холодная мутно глядит
В комфортабельный мой кабинет;
По бумаге перо неустанно скрипит,
А с пера сладкозвучная рифма бежит,
И не дремлет… и дремлет поэт.

Пусть Полонскому снится: на волке верхом
Едет он по тропинкам волшебной страны
Воевать с чародеем-царем,
В чудный край, где царевна сидит под замком…
Мне иные мерещатся сны.

Мне все чудится: семьдесят девять домов…
В двух конурках семейство живет,
Платит тридцать рублей, без воды и без дров…
И я слышу, как хор недовольных жильцов
Про Сорокина песни поет.

И мне видится площадь я на ней кучера,
Согреваясь, друг друга теснят
Перед пламенем красным костра,
Да на окна глазеют, а там до утра
Очень скучно идет маскарад.

И я вижу и слышу мороз на дворе:
У ворот заливаются псы,
В департамент шинельки бегут на заре,
А у дам развивается tic douloureux *,
У извозчиков мерзнут носы.

И все чудится мне, как рабочий идет
В Эльдорадо полунощных стран,
Полушубок последний несет,
Просит водки… а Ицка ему подает
Вместо водки тяжелый дурман.

А холодная ночь так же мутно глядит
В комфортабельный мой кабинет,
По бумаге перо неустанно скрипит
И поэту весьма справедливо велит
Этим кончить последний куплет.
________ * Мучительный тик (франц.).