Юрий Верховский

Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей,
Они унылые мечтанья
Живее пробуждают в нас
Так иногда разлуки час_
Живее самого свиданья.
А. С. Пушкин

1

Когда черемуха повеет
Стыдливой негою весны,
Когда восток уж розовеет,
Но вьются трепетные сны, —

О как я рвусь в поля родные —
Забыться в радостной тиши,
Как тяжки стены городские
Для молодеющей души!

Но тяжелей, чем жаждать встречи
И без надежды изнывать —
Прощальный звук последней речи
Душой взволнованной впивать;

Но мне грустнее любоваться
Багрянцем осени златой,
Ее цветами упиваться —
Чтоб с ними тотчас расставаться
Для жизни чуждой и пустой.

2

У зимнего огня порой ночною
Как я люблю унылые мечты;
И в летний день, укрытая от зною,
Полна печаль высокой простоты,
Как юною мечтательной весною;
Так осени прощальные цветы
Для нас цветут и нежно, и уныло —
И говорят душе о том, что было.

3

Не первый вздох твоей любви —
Последний стон и боль разлуки
В часы отчаянья и муки
Воспоминаньем оживи.

Как осень грустными цветами
Душе понятна и родна, —
Былых свиданий скорбь одна
Сильнее властвует над нами.

Последний миг душа хранит,
Забыв про все былые встречи:
Единый звук последней речи
Душе так внятно говорит.

Три месяца под вашего звездою
Между волнами правлю я ладью
И, глядя на небо, один пою
И песней душу томную покою.

Лелеемый утехою такою,
Весь предаюсь живому забытью, —
Быть может, хоть подобный соловью
Не вешнею — осеннею тоскою.

А то верней — по Гейне — как дитя,
Пою, чтоб страшно не было потемок
И голосок дрожащий мой не громок;

И тешит сердце звездочка, светя
Над лодочкою, как над колыбелью,
И улыбаясь тихому веселью.

Глаза — лиловые фиалки
Цвели в тени твоих ресниц.
Под взором любящей весталки
Душа безвольно пала ниц.

Высоко плыли облака —
Цвели, пронизанные светом.
Но им вослед влеклась тоска,
Дышала грозовым обетом.

Заворожен волшебным словом,
Я безвозвратно изнемог.
Перед твоим огнем лиловым
Я пламень жертвенный зажег.

На беломраморном челе
Святая тень лежала грозно,
Глася поникнувшей земле,
Глася душе безгласной: «Поздно»

В туманный зимний день я шел равниной снежной
С оцепенелою безмолвною тоской,
И веял на меня холодный, безнадежный,
Покорный, мертвенный покой.

Потупя голову, в бесчувственном скитанье,
Казалось, чей-то сон во сне я стерегу…
И, обретая вновь мгновенное сознанье,
Увидел розу на снегу.

Мой нежный, милый брат,
О месяц молодой,
От светозарных врат
Воздушною чредой,
Долиною отрад
Над облачной грядой
Плывешь ты грустно-рад
За тихою звездой.
О месяц, ясный брат —
Любимый, молодой.

Сестра моя — заря,
Красавица сестра,
Стыдливостью горя,
Из тихого шатра
В лазурные моря,
Когда придет пора,
Идешь встречать царя,
Чтоб гаснуть до утра,
О томная заря,
Прелестная сестра.

Ты, светлая жена,
Звезда вечерних снов,
Пленительно нежна
В немом потоке слов,
Любовью возжена,
Свершаешь страстный лов,
Душой отражена —
И свет твой вечно нов,
О светлая жена,
Звезда вечерних снов.

О благостная мать,
Лазурь небес благих,
Молю тебя внимать
Священный, светлый стих;
Да пьет он благодать,
Величествен и тих,
Чтоб в гимне передать
Безбрежность благ твоих,
О благостная мать,
Лазурь небес благих.

О ясный мой отец,
О Гелиос — любовь,
Начало и конец,
Огонь, вино и кровь.
Воздвигни свой венец!
Слепящий рай готовь
Для пламенных сердец,
Блаженных вновь и вновь!
О светлый мой отец,
О Гелиос — любовь!

Есть имена. Таинственны и стары,
Пылают властью эти имена.
Как приворотных зелий семена,
Они таят неведомые чары.

Дивились им века и племена,
Иль тихо пели их сквозь зов гитары,
Они властны, как сладкие кошмары,
В усладах их безвластны времена.

Из них одно в прозрении глубоком
Душа зовет, из века в века — одно,
Покорена проникновенным оком.
Не знаю я, недавно иль давно —
И я настигнут именем — как Роком.
Сегодня мне узнать его дано.

Ты, может быть, придешь ко мне иная,
Чем та, что я любил;
Придешь, как вновь — не помня и не зная
Своих великих сил.

Но можешь ли идти со мною рядом,
А я — идти с тобой,
Чтоб первый взгляд не встретился со взглядом
И в них — судьба с судьбой?

Твоя судьба — предаться полновластью:
Суровой — не избыть.
Моя судьба — гореть покорной страстью:
Иной — не может быть.

Какой нежданною тоской —
И обольстительно и жутко —
Мой хмурый прогнала покой
Твоя загадочная шутка!

Но для чего настроил я
Свою чувствительную лиру,
Когда в элегии — сатиру
Узнала явно мысль моя?

Иль так обманываться сладко
Бывалой нежною тоской —
И эта милая догадка
Водила милою рукой?

Как раненый олень кидается в поток —
И жгучие хладеют раны —
И дальше мчится он, лишь, ясен и глубок,
Окрашен ключ струей багряной, —

Так, истомясь, душа вверяется волне
Музыки светлой и певучей
И, обновленная целительной вполне,
Ее пронижет болью жгучей.

Рождественскою ночью,
Прощения моля,
Узрела бы воочью
Притихшая земля —

Мечту, что ясным взорам
Светла твоим, дитя:
Всплывая легким хором,
Свиваясь и летя,

Вот — ангелы крылами
Сияют в высоте,
Бесплотными хвалами
Ликуют о Христе

И славу в вышних Богу —
О, слышишь ты! — поют,
На снежную дорогу
С одежд сиянье льют —

И в свете снежной ночи,
В сей осиянной мгле
Сомкнуть бы сладко очи
Притихнувшей земле.

Как ты привык к плохим обоям
Убогой комнаты своей,
Но, лихорадкой беспокоим,
Увидишь в них проклятым роем
Драконов, мандрагор, чертей, —
Так, приглядись к толпе людей,
Одной и той же раз за разом,
Болезненно-раскрытым глазом, —
Увидишь в них ясней, ясней
Поток цветов, чертей, зверей —
И возопишь, и содрогнешься,
Но от него не отвернешься —
И вдруг постигнешь, что твое
С ним неразрывно бытие.

Зачем, паук, уходишь торопливо
Ты по столу от взора моего?
Иль то, что мне таинственно и живо,
Давно тебе обычно и мертво?

Другой паук когда-то постоянно
Великого маэстро навещал
И, поместясь к нему на фортепьяно,
Всего себя он звукам посвящал.

И, одинок, любил его Бетховен.
Его давно воспел другой поэт.
Не потому ль уходишь, хладнокровен,
Что гения в моих напевах нет, —

Что, даже приманить тебя желая,
Сейчас пою уж петое давно,
Что чар полна всегда душа живая,
Но жизнь зачаровать не всем дано?

В майское утро улыбчивой жизни певцов простодушных
Бархатом юной земли, тканью ветвей и цветов
Был возлелеян безвестный певец и бродил, как младенец;
Путь указуя, пред ним резвый порхал мотылек.
Так принимал ты посох дорожный, о вечный скиталец,
Ныне на темной земле осени хмурый поэт.

Я уходил с душою оскорбленной
От моего земного алтаря;
Еще дымил он жертвой раскаленной,
Зловещими рубинами горя.

И над моей мечтою опаленной
Уже вставала новая заря —
Владычицей, порывом окрыленной,
Над бренными обидами царя.

Но я тоске грызущей предавался:
Вокруг — назло призывам молодым
Удушливой волною расплывался
Последней жертвы едкий, горький дым.

Я задыхался медленным угаром,
Отвергнутый с моим последним даром.

Ах, душечка моя, как нынче мне светло!
Смотрю и слушаю, — от сердца отлегло,

День хмурый не томит и не гнетет нимало:
Твой чистый голосок звенит мне, как бывало,

Вот песня милая, младенчески проста,
Тебе сама собой приходит на уста;

Ребячьей резвости не ищешь выраженья,
А словно хоровод твои ведет движенья,

И жизнью солнечной живешь сейчас вполне —
И так улыбкою одною светишь мне,

Что счастие твое святою детской силой
Всю жизнь мне делает желанною и милой.

Светлое имя твое
Не овеется мрачностью;
Нежное имя твое
Сочеталось с Прозрачностью.

Утренней лаской горит,
Пурпуровою, синею;
Ты низошла меж харит
Непорочной богинею.

Легкие ткани надев,
Ты над пашнями, водами
В лике ликующих дев
Пронеслась с хороводами.

Ты вдохновляла свирель
Над живой Иппокреною;
Пела — в ночи, на заре ль —
Полуптицей—сиреною.

Ты ль меж харит названа
Гегемоной — харитою?
Здесь названа ты одна
Меж сирен — Маргаритою.

Нежное имя твое
Не овеется мрачностью;
Светлое имя твое
Сочеталось с Прозрачностью.

Нам печали избыть не дано.
А на склоне печального лета —
Как бывало утешно одно
Загрустившему сердцу поэта:

Закатиться в поля и луга
И леса над речными водами,
Где ступала не часто нога,
Где не славят природу словами!

Но теперь и мечтать о тебе,
Мать родная, обидно и больно —
Изнывать по проклятой судьбе,
По злодейке твоей своевольной.

И томиться с тобой суждено
Разлученным — под игом запрета,
И на склоне печального лета
Нам печали избыть не дано.